Лезвие скользнуло, распоров сюртук, а владелец ножа уже косо валился, прижав руки к простреленной груди. Остелецкий обернулся. Барон стоял в трех шагах, вытянув левую руку и поддерживая запястье правой. Кисть откинута вниз, из «культи» поднимался белый, воняющий порохом дымок. Венечка не успел удивиться, как из другого переулка уже выскользнули три тени. Первые двое ловко скрутили оставшегося головореза. Третий кинулся за нацелившимся было удрать чернявым, достал в прыжке, сбил с ног и, усевшись на спину, заломил руку. Остелецкий опустил руку с кастетом. Запястье ныло. «Ну вот, – подумал он, – отшиб. Теперь придется не меньше трех дней ходить с повязкой. Ничего, злодею пришлось куда хуже: челюсть сломана, тут и врача не нужно, и так все ясно». – Финита! – хрипло сказал он. – Сейчас скоренько крутим этих типов – и переулками, на «Луизу-Марию». – А трупы куда девать? – осведомился барон. Он уже вернул протез, защелкнул язычок замка и теперь озирал бранное поле. – Кочегара нашего надо забрать, – подумав, ответил Остелецкий. – А мертвяка затащите в подворотню и бросьте. Здешняя полиция подберет. Небось, у них за ночь не один такой «подарочек» образуется. А живых со всем бережением доставить на судно. Очень нам надо с ними побеседовать… вдумчиво побеседовать, не торопясь… – Может, вашбродие, и этого ножичком под ребро? – Старший тройки «пластунов» указал на бандита со сломанной челюстью. – Все одно говорить он не скоро сможет. На кой ляд с ним возжаться? – Ни боже мой! – встревожился Остелецкий. – Во-первых, если что, предъявим полиции, пусть они с ним разбираются. А во-вторых, мы же не душегубы какие, а российские моряки. К чему лишний грех на душу брать? А с этим, – он ткнул пальцем в чернявого, понуро стоявшего с руками, стянутыми за спиной матросским ремнем, – будьте поосторожнее. Скользкий тип, ушлый, как бы не сбежал. «Пластун» послушно кивнул и принялся вязать покалеченному злодею руки. Его товарищи подняли тело кочегара, наскоро соорудили из содранного с одного из пленников плаща подобие носилок и навьючили на них, не забыв накинуть на шею петли-удавки. На булыжниках, там, где лежал труп, осталось большое темное пятно. «Куда спешишь, милашка-служанка? Прочь, скорее в Рио…» – Значит, Бертон? – Греве собрал разбросанные по столу листки в аккуратную стопку. – Ты ж вроде рассказывал, что он потоп? – Выплыл, как видишь. Не зря говорят, что дерьмо, гуано по-здешнему, не тонет. Хотя будем справедливы: капитан Ричард Френсис Бертон – человек более чем одаренный. На допрос Мануэля (так назвался чернявый пленник) ушло часа полтора. Прочие толком ничего не знали. Сказали только, что Мануэль нанял их в припортовой таверне для охраны, а от кого предстоит охранять, не уточнил. Остелецкий распорядился запереть обоих в канатный ящик, накачав предварительно ромом, чтобы на ногах не держались и не затеяли невзначай побег. – Я вот чего не понимаю… – Барон закончил возиться с бумагами и убрал их в сафьяновый темно-зеленый бювар с бронзовыми уголками. – Почему Бертон назвался этому мошеннику своим настоящим именем? Кажется, мог бы представиться кем угодно… – Ты что, все пропустил мимо ушей? – удивился Остелецкий. – Он же говорил, что познакомился с Бертоном, когда тот состоял на должности британского консула в аргентинском городке Сантус, – разумеется, под своим настоящим именем. Вздумай Бертон представиться Мануэлю кем-то еще, такому ушлому типу не составило бы труда узнать, кто он на самом деле. На физиономии барона мелькнула досада: и как это он сам не сообразил такой простой вещи? – Вообще-то я не удивлен, – сказал Остелецкий. – Граф Юлдашев – я тебе о нем рассказывал, припоминаешь? – еще тогда, в Порт-Суэце предположил, что Бертон не погиб и нам предстоит с ним встретиться. Как видишь, оказался прав. Греве кивнул. Остелецкий действительно говорил ему о своем начальнике, когда предложил отправиться по секретным делам в Южную Америку. Без излишних подробностей, разумеется. – И что мы с ним дальше будем делать? Может, и правда того, как предлагал унтер?.. – Дурачка-то из себя не строй! – ответил Остелецкий. – Тоже мне, живорез выискался… А Мануэля я думаю отпустить. Подержим до вечера и отправим на берег, пусть себе идет с богом. – Это как – отпустить? – опешил Греве. – Он же прямиком побежит к Бертону! – И что скажет? – Ну… что мы его взяли и допросили. – Может, еще и признается, что все нам выложил? Нет, Карлуша, за такое Бертон его не пощадит. А я, в свою очередь, намекну Мануэлю, что если он скажет, что мне нужно, еще и денег получит, сотню серебряных песо. В противном случае найдем – и ножик под ребро. – И кто из нас живорез? – ухмыльнулся Греве. – Так ведь работа такая, Гревочка. Я ему велел сказать Бертону, что человечка на «Луизе-Марии» он сыскал. Человечек тот денег взял и рассказал, что пароход пришел сюда, миновав пролив Дрейка – он ведь, кажется, этим интересовался? – что кроме судовладельца, его жены и приятеля-репортера на борту только команда, и в ближайшие недели три покидать Вальпараисо они не собираются. – Значит, мы куда-то отправляемся? – догадался барон. – Ты, кажется, говорил, что разрешение на заход в Антофагасту тебе сделали? – Точно так, – подтвердил Греве. – Сегодня утром прислали бумагу прямо на борт, с нарочным. Подписано самим президентом республики сеньором Пинто. Хоть сейчас можно идти. – Сейчас не надо, а вот с утренним бризом – в самый раз. – А Бертон за нами не увяжется? – усомнился барон. – «Рэйли» – ходок не хуже «Луизы-Марии», что под парусами, что под машиной, да и «Мьютайн» ему не уступит. Догонят в открытом океане, и что мы делать будем? Пушки у нас, конечно, отличные, но их только две. Да и Камиллу не хочу подвергать опасности… – Не догонят, Гревочка. Даже если Бертон раскусит Мануэля и поймет, что к чему, сразу в море посудины ее величества не выйдут. Это у нас, спасибо мсье Девиллю, все на борту, а у англичан обе команды на берегу. Пока соберут матросиков по кабакам и борделям, пока офицеров отыщут – полсуток в лучшем случае. И никакого театра не надо! Греве невольно расплылся в улыбке – упоминание о славной затее, которую удалось провернуть во время стоянки на Канарах, явно ему польстило. – Таким образом, у нас еще почти сутки, – продолжал Остелецкий. – Мануэля отпустим, как я уже сказал, вечером, а ты пока пошли на берег боцмана. Пусть наймет на пару недель какую-нибудь рыбацкую посудину, а лучше яхту без команды, и чтобы повместительнее. Как отойдем миль на двадцать, чтобы оказаться вне видимости, мы с «пластунами» пересядем на нее и отправимся к берегу. Очень мне нужно прояснить, зачем Бертон заявился сюда по наши души… – Яхту, говоришь? – Греве состроил скептическую мину. – А справитесь? Океан все же, не Маркизова лужа… – А не заехать ли тебе в рыло, дражайший барон? – ласково поинтересовался Остелецкий. – Ты у нас, конечно, морской волк и все такое, но и я в Средиземном море не мышей ловил! – Да ладно, я же в шутку… – сдал назад барон. С некоторых пор Остелецкий крайне болезненно реагировал на намеки о своей сухопутной карьере. Ссориться же со старым другом Греве не хотелось категорически. – Вот и не шути так больше. А если серьезно, у меня треть команды из флотских. Помнишь того, что бандита со сломанной челюстью прирезать предлагал? – Такого забудешь… – Он, до того как податься в морские «пластуны», служил боцманом на «Петропавловске». Морскую практику превзошел, как нам с тобой, Карлуша, и не снилось. И все, хватит языки чесать. Ты займись яхтой, а я просмотрю еще разок записи допроса Мануэля. Может, еще что-нибудь любопытное обнаружится… И потянулся к бювару. VII 4 ноября 1879 г. Побережье Боливии Гавань Антофагасты Сереже Казанкову приходилось участвовать в минных атаках, как в учебных, так и в единственной боевой. Дело было во время прорыва русского броненосного отряда к Свеаборгу, когда удалось подорвать шестовыми минами таранный броненосец «Руперт». Правда, тогда лейтенант Казанков командовал не крошечной торпедерой, а башенной броненосной лодкой «Стрелец», но ведь и противник был посерьезнее – британская эскадра специальной службы под командованием адмирала сэра Эстли Купера Ки. Да и само дело состоялось не ночью, а при свете дня, когда неприятельские корабли были ясно различимы, и ошибиться, перепутать цели было весьма непросто. Теперь не то. Смотровые щели в рулевой рубке узкие, едва два пальца шириной. Не видно через них ни зги, только рисуются на фоне угольно-черного берега невнятные силуэты судов, похожие один на другой как близнецы, да тускло светятся на палубах стояночные фонари. Поди разбери, где тут пароход с фуражом для кавалерии, а где броненосец? Ориентироваться приходится по приблизительной схеме, но проку от нее немного: ночь, темно хоть глаз выколи, ориентиров нет. Остается полагаться на извечные русские «авось», «небось» и «как-нибудь». В рулевой рубке тесно. Плечо упирается в спину штурвального, старшины Дырьева с «Тупака Амару». Боцман (он вызвался охотником на «Алаи», сославшись на опыт службы на минных катерах в недавнюю балтийскую кампанию) то и дело шипит: «Посуньтесь, вашбродие, мешаете!» – и Сереже приходится втискиваться в холодную броню. Впереди, за тонкой железной переборкой, стучит машина, посвистывает клапан котла – Хуанито, тот самый, кому Дырьев преподавал непростую науку обращения со стопором якорной лебедки, энергично шурует в топке. И неплохо справляется – оказалось, до призыва на флот он работал кочегаром на паровой молотилке. А когда узнал, что Дырьев, ставший с некоторых пор для перуанца непререкаемым авторитетом, уходит на «Алаи», попросился вместе с боцманом и добился-таки своего! Сережа откинул крышку броневого колпака и высунулся наружу по пояс. Черт с ними, с пулями, тем более что пока никто в них не стреляет, зато так можно хоть что-то вокруг различить. Поправил жестяные шторки сигнального фонаря, устроенные так, чтобы свет был виден только с кормовых румбов. Нелишняя предосторожность – следом за выходящими в атаку торпедерами крались на малых оборотах «Тупак Амару» и «Уаскар». Броненосцы должны нанести второй удар: после того как сработают шестовые мины, в ход пойдут тараны и тяжелые орудия, в упор, на пистолетной дистанции, когда даже неумелые перуанские канониры не промажут из своих десятидюймовок. А потом придет очередь и торпед Лэя. «Не приведи бог, – подумал Сережа, – операторы-наводчики перепутают в темноте цели и засадят мины в борт своим! Хотя, – поправился он, – к тому моменту в гавани уже будет хватать света – как и неразберихи. Может, прав был Повалишин, когда категорически возражал против использования этих новинок?» Темнота взорвалась ружейной трескотней. Торопливо затакала картечница – их обнаружили! По рубке «Алаи» зацокали пули, одна, срикошетив от брони, обожгла Сереже щеку. Он торопливо нырнул вниз, захлопнул броневую крышку. – Обороты до полного! – Дальше таиться не имело смысла. – К минной атаке изготовиться! Минер, скорчившийся в носовом отсеке, торопливо закрутил ручку лебедки, выдвигая вперед шест с привешенным на конце клепаным латунным бочонком. – Готово, вашбродие! Сережа и сам видел, что мина уже погрузилась в воду. Впереди, в кабельтове, не дальше, высилась черная, без единого огонька стена – борт судна. Какого именно: броненосца, корвета, обычного парохода? Поди разбери… Пули то и дело звякали по броне, и вдруг через смотровые щели в рубку – яркий, неестественно белый свет. «Электрические прожектора Манжена, – понял Сережа. – У чилийцев на броненосцах новейшее оборудование. Сейчас их разглядят, пристреляются – и не из картечниц, а из легких противоминных пушек, которых, что на “Кохрейне”, что на “Бланко Энкалада” хватает…» А черная стена росла, приближалась: восемь саженей, пять, три. Сережа крикнул: «Стоп, машина, готовься дать задний ход!» – и с облегчением увидел, что кончик шеста с миной уже ушел под борт, а мгновение спустя нос катера ткнулся в преграду. – Задний ход!