Просьбу о встрече он пообещал удовлетворить, хотя и не сразу; что же касается условий, в которых содержались пленники, комендант заверил, что они ни в чем не нуждаются. Кстати, не соблаговолит ли сеньор сapitán de fragata дать слово, что не будет пытаться бежать, как сделали его перуанские сослуживцы? В этом случае условия пребывания в плену могут быть значительно смягчены… Сережа вежливо, но твердо отклонил предложение, сославшись на обычаи, не позволяющие русскому офицеру заключать сделки с неприятелем. – К тому же, – добавил он, желая смягчить впечатление, произведенное отказом, – что бы я стал делать в городе? Ваши обычаи и уклад жизни мне чужды, языком я владею недостаточно. Нет уж, лучше и дальше буду пользоваться вашим гостеприимством, хотя бы и вынужденным… На этом обмен любезностями закончился. Дон Гальвес повторил приглашение на рождественский ужин: – Хотя бы в этот святой вечер постараемся не вспоминать о войне и связанных с нею печальных обстоятельствах… Сережа вежливо согласился. Сам он был не слишком религиозен, но знал, что обитатели Южноамериканского континента относятся к своему католичеству чрезвычайно серьезно. И… язык мой – враг мой! Дернул же нечистый на прощание задать вопрос: – Известен ли сеньору коменданту некий лейтенант Родриго Гальвес, состоящий в настоящее время на службе в перуанском флоте? Лицо собеседника сразу закаменело. К Сережиному удивлению, он не пустился в расспросы, вполне простительные в подобной ситуации, а лишь подтвердил: да, Родриго на самом деле его младший брат, но, к сожалению, они прервали всякие отношения, даже переписку прекратили. Война? Нет, это случилось раньше, тут обстоятельства сугубо семейные, к политике не имеющие отношения, и, с позволения сеньора оficial ruso, он не хотел бы обсуждать этот щекотливый вопрос… «Вот и использовал шанс… – уныло рассуждал Сережа, шагая в сопровождении усатого стража к своей келье. – Физиономист из меня никудышный, как и знаток человеческих душ. Поди пойми теперь: усугубил я свое положение упоминанием брата коменданта или наоборот?» Но к чему сейчас гадать? До Рождества считаные дни, а там после нескольких рюмок чего-нибудь покрепче можно будет вернуться к этой щекотливой теме. Уже на пороге своего узилища он обернулся и заметил мелькнувшую возле дома коменданта женскую фигуру. Скорее даже девичью, легкую, стройную, в богатой шелковой накидке, какая вряд ли по карману жене гарнизонного сержанта или каптенармуса. – Кто это такая, амиго? – поинтересовался он у сопровождающего. – Что-то раньше я ее здесь не замечал… – Так это ж сеньорита Ачива, племянница коменданта! – ответил тот. – Она редко выходит, все больше дома сидит или по окрестностям гуляет с дуэньей. Видите, та тощая жердь, вся в черном? Сережа пригляделся: действительно, за девушкой следовала высокая, сухопарая дама неопределенных лет в черной кружевной мантилье. – А что за имя такое странное – Ачива? – На языке племени мапуче Ачива означает «несущая свет», – охотно пояснил усач. – Светлячок, если по-нашему. Так-то ее зовут Мария-Эстебания. Матушка Ачивы была наполовину индианка, как и ее родная сестра, супруга нашего коменданта. Лет десять назад матушка Ачивы померла, и тетка взяла над девочкой опеку, годков-то ей тогда было всего ничего, пять или шесть. А после того как и комендантша отдала Богу душу три года назад, Ачиву воспитывает дядя, то есть дон Гальвес. – А с чего это ты, братец, так осведомлен в семейных делах коменданта? – спросил Сережа, провождая взглядом очаровательную (расстояние не помешало это разглядеть!) сеньору Ачиву. Сержант пожал плечами. – Я состою при крепости еще с прошлой войны, сеньор сapitán de fragata. Все знаю, кто как живет, кто чем дышит. И он, лязгнув ключом, отпер крепкую, окованную железом дверь Сережиной кельи. Декабрь 1879 г. На рейде Вальпараисо Глубокая ночь Жесткая рука зажала барону рот, и сразу его ударили сзади под колени – не слишком сильно, но этого хватило, чтобы ноги подкосились, и он повалился на палубу. Но руки – уверенные, крепкие – не дали пленнику упасть лицом вниз. – Спокойно, Гревочка, не шуми… – раздался шепот. Ладонь, зажимающая губы, исчезла. Барон выругался и обернулся. – Веня, ну ты и… – Тихо ты, баронессу разбудишь! – Остелецкий помог приятелю подняться. – Уж извини, брат: после того как пропал твой посыльный, с «Луизы-Марии» целый день глаз не сводят, так что пришлось нанести поздний визит. Плеснула вода, что-то негромко стукнуло в борт. Барон перегнулся через леер – в воде медленно перемещались размытые тени, окруженные ореолом ярко-зеленого свечения. Формой они напоминали огромных лягушек. – Чего встал? Бросай конец! – зашипел Остелецкий. – Неровен час, заметит кто… Греве заозирался, сорвал с кофель-нагельной планки бухту тонкого каната и швырнул за борт. – Полезай, братцы! – крикнул шепотом Остелецкий и подал руку человеку, карабкающемуся по канату. Тот неуклюже перебрался через леера и громко хлопнул ногами о палубу. Барон пригляделся и понял, что стало причиной неловкости: на ногах у гостя красовались необычные приспособления, нечто вроде штырей длиной не меньше фута, прикрепленных ремнями к щиколоткам. Между штырями находились перепонки из тонкой кожи. – Это что, и есть ваши знаменитые водолапти? – Они самые, – кивнул Вениамин. – Милое дело: и плывешь вдвое быстрее, и сил меньше уходит. – Полезная выдумка… – Барон повертел в руках водолапоть, переданный ему Остелецким. – С такими можно ночью тихонько подплыть к броненосцу с миной на привязи. И вахтенные ни пса не заметят, не то что шлюпку или паровой катер! – Думали уже! – отозвался Остелецкий. – Изобретатель сего приспособления как раз и собирался применить его на Дунае, чтобы взрывать турецкие речные мониторы и канонерки. Тогда не сложилось, а мы вот попробуем… Еще одна тень вскарабкалась по канату. Остелецкий протянул «пластуну» руку, помогая перебраться через борт. – Кстати, вот он, наш Леонардо, прошу любить и жаловать! – Почему Леонардо? – удивился Греве. – Да вот, Гревочка, один умник раскопал, что такие же точно штуковины придумал итальянец Леонардо да Винчи. Он много чего наизобретал, но все так и осталось на бумаге. А наш умелец и изобрел, и смастерил, и использует с умом! Верно, братец? – Так точно, вашбродие! Унтер наклонился, распустил ремни, крепящие водолапти, и только потом вытянулся во фрунт перед начальством. – Так что, вашбродие, унтерцер Лопатин… – Не шуми ты, чертушка! – Остелецкий махнул рукой. – По ночному времени звук разносится далеко, не ровен час, услышат! Все поднялись? – Так точно, все! – Ты-то сам как на палубу попал? – спросил Греве. – Канат с кошкой, что ль, забросили? Он хорошо помнил упражнения, которыми изнуряли себя морские «пластуны» еще в Красносельских лагерях. – По якорной цепи залез. – Ясно… – Греве потеребил подбородок. – Так, говоришь, за «Луизой-Марией» следят? – Как есть следят, – подтвердил Остелецкий. – Днем на пирсе Осадчий насчитал не меньше трех шпиков – местные, смуглые да усатые, вроде тех головорезов, что на нас с тобой напали. И с воды наблюдают: две-три лодчонки все время толкутся вокруг вашей посудины. Даже сейчас, ночью. – И как же вы проплыли незамеченными? Море-то вон как светится… Остелецкий пожал плечами. – Я так думаю, им просто в голову не пришло, что кто-то решит добираться до парохода вплавь. Что до свечения, так пловец с водолаптями брызг, считай, не поднимает, не то что саженками… Мы мимо двух лодок проплыли, так на нас никто внимания не обратил. Наверное, за тюленей приняли или за дельфинов. Он зябко обхватил плечи руками. – Ладно, Гревочка, пошли вниз. Нам бы обсушиться и по стопочке… Хоть тут вроде как и лето, а вода-то холоднющая! И поговорить бы надо, а то времени совсем нет. Нам до рассвета еще назад плыть. – Молодцов твоих отправим на камбуз, там и обсушатся, и примут для согрева души, – предложил барон. – А мы, может, в пассажирский салон? Велю стюарду подать какой-нибудь закуски, ну и адмиральский чаек сообразим, как в былые времена. Тебе как, с коньяком, с ромом? – Да хоть с самогонкой, лишь бы поскорее! Сил нет как замерз! – Будет, все будет, потерпи. Кстати, у меня хорошая новость. Сеньор таможенный начальник не обманул: нам с баронессой сегодня прислали приглашение к коменданту крепости на рождественский вечер. Так что вскорости я увижу Сережку Казанкова и даже поговорить с ним смогу! – Да ну? – Остелецкий остановился. – Это ты, Гревочка, молодец. А то я все гадал, как бы с ним связаться… – Теперь и гадать не нужно. Да ты шагай, шагай, а то и правда закоченеешь… И, подхватив друга под локоть, легонько подтолкнул его к трапу. VI