Не доходя до городка князя Лавкая, велел Хабаров рулить к берегу. Высадились и тихо пошли к городищу. Даже пушку одну с собой покатили. Не зря я ей лафет на колесах соорудил. Подходим. Картинка с выставки: вокруг городка скачут на конях толпы дауров, стрелы в сторону стен пускают. Все в крепкой брони, визжат что-то злое. Наши изредка отстреливаются. Совсем не залпами. Видно, пороху мало осталось. Мы построили своих, зарядили ружья да дали пару залпов по даурам. Попали не то чтобы в очень многих, но напугали изрядно. Часть всадников кинулась на нас, часть бросилась врассыпную. Стрелки отошли в глубину строя. Их место заняли пикинеры. Мы с пушкарями выкатили вперед пушку, зарядили картечью, выстрелили. Эффект был потрясающий: первый ряд всадников как корова языком слизнула. До пикинеров добрались единицы. Их на пики и подняли. Поняв, что противник кончился, мы вышли из леса в сторону городища. Нам навстречу выбежали люди из крепости: худые, оборванные, счастливые, что остались живыми. По их словам, они попытались взять на приступ большой соседний город Яксу. Только сил не хватило, и пришлось бежать. Заперлись в городище; всё время, пока ждали помощи, сидели за стенами. Собрали совет. После долгих криков решили идти на Яксу; благо, было недалеко, версты три-четыре. Опять сели на корабли. Высадились, чуть не доезжая городища. Городище изрядный. Увидев нас, дауры стали выезжать из города. Было их много, человек пятьсот, наверное. Охочие люди и казаки Полякова принялись было засеку строить. Только не успеть им никак: дауры уже копья свои наклонили да к нам поскакали. Наши парни к таким делам были вполне готовы: щиты выставили, закрепили, приготовили ружья и дали залп. Потом еще один. Пока новые заряды засыпали, мои пушки картечью огрызнулись. Даурская лава сначала притормозила, а потом и обратно побежала. Уже не лава, а толпа. Не знаю, сколько мы точно уложили, но, кажется, не меньше сотни. Деревянные ворота города закрылись. Зато со стен в нас полетели стрелы. Наши прикрылись щитами, а казакам Полякова досталось изрядно: кому прилетело в руку или ногу, а кого-то и насмерть приголубило. Идти на приступ под стрелами было не очень весело. Выкатили пушки: всё-таки дальность пушки раза в два больше, чем стрелы. На этот раз зарядили каменными ядрами. Вдарили по стенам. Стены не двойные, обычный частокол. Калеными ядрами бревна кололо только так. Дали еще один залп. Частокол изрядно проредили. Народу даурского тоже побили изрядно. Поток стрел стал совсем жидкий. Тут и ружья стали свою жатву сбирать. Дали несколько залпов и быстро побежали к разбитым стенам. Охотники и якутские казаки рванулись за ними. Но наши побежали не все: часть осталась при ружьях, отстреливая тех, кто собирался сопротивляться. Дауры со стен удрали. Пока наши через их частокол перелезали, те и вовсе из городка рванули, аж пятки засверкали. Хабарово войско вошло в городище. Городище было не слабое: почти квадратные стены, внутри – вполне удобные срубы; только печи топились по-черному. Домов сто, наверное. Решили там себе отдых дать. Выставили часовых у порушенной стены, а остальные расползлись по домам. В отличие от городища Лавкая здесь добычи было меньше. Хотя не сказать чтобы совсем не было: нашлось изрядно зерна, немного шелковых рубах, были и серебряные украшения. С убитых сняли добрые брони-куяки, поймали и десятка четыре лошадей. На струге они без надобности, а по суше так очень даже. Решили здесь зимовать. Тем более что по реке вот-вот шуга ледяная пойдет. Поляков опять хотел бучу затеять, что его обделили. Но тут уже Хабаров рявкнул, что того никто не звал. И коли ему что-то не по нраву, может и проваливать. Поскольку нас было в четыре раза больше, тот заткнулся. Мы же принялись обживаться. Подновили стены, избы поправили. Пока река не встала, посылали охочих людей за рыбой, за зверем. Мясо коптили, солили. Мололи муку. Здесь опять чужаки отличились: свою долю зерна перегнали в вино, а точнее, в самогон. Честно сказать, наши тоже это делали, только Хабаров сразу отложил часть зерна, которая шла только на еду. К тому зерну приставил своего племянника Артемия с тремя казаками. По совету бывшего кабального Степана Смоляного стали собирать еловую и сосновую хвою, делать на ее основе настои. Невкусно, конечно, но от цинги спасает. А в зиму цинга здесь – главная напасть. Недели через две, как мы городок этот заняли, показался от леса отряд всадников, человек девять-десять. Брони богатые, высокие и сильные кони. Луков не видно, копья наклонены к земле. Я уже собирался дать по ним залп, когда подбежал наш толмач. Он был из казаков, но понимал по-монгольски, говорил на бурятском и тунгусском. – Не стреляй, Кузнец! Видишь, они копья к земле опустили. Это переговорщики. – Ну, переговорщики так переговорщики. Скажи Ерофею. Он старший, пусть решает. Тот убежал, а скоро подошел и сам Хабаров. – Давай, Кузнец, узнаем, чего басурмане хотят. Взяли мы тоже десяток да поехали им навстречу. Толмача, понятное дело, тоже взяли. Дауры были важными и суровыми. Я не антрополог, но внешне – типичные монголоиды. На каждом полный ламинарный доспех. Выехал один. Что-то проговорил. – Я князь Лавкай, со мной князь Албазы и самые уважаемые воины. Что вам нужно в нашей земле? – перевел толмач. – Я приказной человек Ерофей Святицкий. Со мной мои ближники. Великий царь всея Руси предлагает тебе, Лавкай, и твоим людям быть под его высокой рукой. Переводи, Прокопка. Прокоп довольно долго переводил. Наконец князец, зло глядя через бойницы узких глаз, сказал как выплюнул, а толмач перевел: – Мы не знаем и не хотим знать русского царя. Мы платим дань владыке Богдойскому из небесного рода Айсинь Гёро. Если ты быстро убежишь, то твои люди останутся живы. Если нет, то скоро узнаешь, что значит гнев дауров. – Ишь, какой грозный, – усмехнулся Хабаров. – А напомни-ка ему, Прокоп, как его воины два раза от наших бежали. И скажи, что сегодня они уйдут живыми только потому, что я переговорщиков не убиваю. И если в ближайшее время они придут ко мне с шертью, я, так и быть, их приму. А после наградой им будет только погибель. Толмач быстро затараторил на непонятном языке. Я же спокойно поднял ружье и уставил его на Лавкая. То же сделали и остальные. Ошарашенный даур отшатнулся, зло вскрикнул, повернул коня и со всеми своими людьми умчался через неплотный лес к полю. – Не слишком ли ты круто завернул? – обратился я к Хабарову. – Не слишком. Тут все ясно. Они враги, а врага нужно уничтожить. Только они не все дауры. Тех много. Эти за богдойцев. Другие, может, и за нас будут. – А богдойцы, это кто такие? – Сильное царство, но они далеко. Авось до них и не дойдет. С ними лучше как-нибудь миром обойтись. – Как же мы с ними миром обойдемся, если их данников побьем? – А вот когда побьем, тогда и подумаем. Только если мы слабину покажем, точно ничего не выйдет. Понял, Кузнец? – Понял. – Вот и не лезь поперек батьки в пекло. Мы повернули к крепости и небыстро поехали к воротам. – Тут какое дело… Гостей я жду, Кузнец. Вот как гостей примем, так и двинем за этим князем. Посмотрим, что он нам сможет сделать. А ты пока людьми займись, чтобы не скучали. На том и порешили. Я опять занимался с бойцами. Строились, чтобы стрелять залпами, чтобы бить пиками. Чтобы было удобнее вести занятия (да и командовать), назначил я десятников и пятидесятников. Точнее, назначил-то Хабаров, а я ему просто людей предложил. Наделали мы еще штук двадцать щитов. На заряжание ружей люди уже меньше минуты тратили. Пушкарей гонял своих, сам учился вместе с ними, и с казаками тоже, лишним никак не будет. В общем, эффект неплохой. Но для меня важнее было, что дружба у нас растет. Не со всеми, но со многими. С моими закадычными друзьями Макаром, Тимофеем и Трофимом мы уже давно были ближе, чем кровные братья. Постепенно и хитрый Степан вошел в этот кружок. Он, конечно, постарше и из другой песочницы, но после того, как он принял наш поход, как свой, пользы от него было много. И в хозяйстве он был мудрее нас всех, да и с людьми умел ладить. В общем, даже якутские казаки и охочие стали с нами заниматься: видимо, не понравилось им, как их дауры выстреливали. Опять же, не все: Степка Поляков отговорил, кого мог. Ну, тут уж бог ему судья. Насильно мил не будешь. Эх, свернул бы я этому петушку шею, но Хабаров запретил. В свободное время делали щиты, мастерили пики. Соорудили кузню. Стал я без торопячки ружья чинить, замки переделывать. Город мы тем временем и совсем обжили. Не только стены обновили, но и укрепили их кое-где двойным рядом. Поставили раскаты (платформы для пушек). Правда, установили только одну пушку, а две другие я использовал, чтобы натаскивать пушкарей. Дом сложили для приказчика даурской земли. Не дворец, конечно, но вполне себе большой дом. Я решил, что мне нет смысла жить отдельно. Сладили избу вместе с пушкарями. Специально сделал ее побольше, чтобы вечерами народ собирать. Я, конечно, не идеолог, но понимал, что уверенность у людей часто больше пороха значит. Вот и разговаривали мы разговоры. Тоже польза была немалая. Тем временем зима совсем настала: снег лег глубокий, реку сковало (кстати, не такая широкая она в тех местах, и остров посреди реки). Лед был не до дна, но прочный – метра полтора-два. Морозы стояли лютые. Хорошо, что печи были. А кое-где – например, у меня и у Хабарова – у печей были трубы, и дым не выедал глаза. Знай не забывай дрова подбрасывать. Но про затаившихся до времени дауров не забывали: на стенах всегда стояли сторожа (хорошо, что теплые тулупы да шапки с рукавицами мы загодя заготовили). Собственно, дауры нам и не давали забыть про себя: то на рыбаков нападут, что на лед пойдут свежую рыбку добыть, то охотников обстреляют. Наши, конечно, отстреливались, но дауры, выпустив десяток стрел, бросались врассыпную и исчезали. Правда, близко к крепости они не подходили. А жизнь в ней продолжалась неспешная. Хабаров куда-то посылал гонцов, несколько раз куда-то выезжал с десятком казаков, вооруженных по максимуму, и наконец вернулся довольный. По его словам выходило, что нашел он нам союзников. То есть он их еще в прошлый раз нашел, но сами они на встречу не пришли. Оказалось, что на них напали. Они отбились и к весне подойдут к нашей крепости. Хабаров называл их «солоны» и «хамниганы», или «конные тунгусы». Солоны уже несколько раз восставали против богдойцев (то есть маньчжуров), но безуспешно. В последний раз они восстали вместе с даурами, но маньчжуры смогли их рассеять, а дауры предали. Теперь солоны горели местью. Хамниганы же воевали с даурами уже больше века. По их словам, всегда. Воины они не особенно сильные, но это конные воины, лучники. Лишним не будет. И числом они сильны, не меньше тысячи. Пока же остается ждать. За всю зиму случилось только одно происшествие. Точнее, как я бы сказал в прошлой жизни, один срач. Хлеб, который захватили в двух городищах, был разделен по числу бойцов. Выходило изрядно – не только зиму перезимовать, а еще год потом есть. Только есть такая пламенная страсть, называется пьянством. Наши попутчики перегнали всё в брагу и самогон. Дело хорошее. Я тоже немного нагнал: кузнец я или нет? Змеевик отковал не хуже заводского, самогон настоял на таежных ягодах. Получилось супер. Только никто из наших не забывал, что им еще зимовать. Попутчики же у нас – птицы вольные, пропили весь свой хлебушек, рыбы и мяса не заготовили. И когда голод припер, пришли к Хабарову «свою долю» требовать. Я как раз у приказчика земли даурской сидел. Пришли, глотку дерут, кулаками размахивают. Хабаров долго смотрел на всё это безобразие. А потом и говорит: – Не подсобишь ли, брат Кузнец? – Что хотел, Ярко? – А выкини их отсюда, коли говорить по-людски не умеют. Я встал во весь рост. Взял двух дебоширов за шкирки, поднял, стукнул друг о дружку. Потом аккуратно на пол поставил. Они и сползли. Остальные присмирели. – Так что хотели? – Дай хлеба, Ерофей. – Так вам долю выдали. Где ж она? – Неправильно делили. Мала была доля. – Что ж ты тогда молчал, Степан? – Мала доля, – упорно проговорил нежеланный визитер, глядя в пол. – А я тебе скажу: пропили вы свою долю. Весело прожили, когда мы к зиме готовились. Иль скажешь, тебе не говорили, что с голодухи помрешь? Говорили? – Говорили, – так же глядя в пол, согласился визитер. – Так что ты от меня хочешь? – Будь человеком, Ерофей. Люди голодают. Неужто сердца у тебя нет? – Про сердце мое вспомнил. Так мы ж с тобой договаривались. Ты мне кричал, что за своих людей сам отвечаешь. Я тебе так скажу, Степан: хлеб я тебе и твоим людям дам только по кабальной записи. И если ты еще хоть раз мне поперек скажешь, я тебя по той записи в закупы продам. Будешь брать хлеб? – Да ты кто такой! – вскинулся Поляков. – Как хочешь, – спокойно ответил Хабаров. – Другого слова у меня для тебя нет. Уходи. Поляков опустил голову. Было видно, как в нём сражаются гонор и желание как-то выжить в зиму. Наконец, голод взял верх. – Буду, – буркнул он. На том буча и кончилась. Запись составили. Хлеб выдали. С тех пор якутские казаки (да и охочие) упражнялись вместе со всеми. Я решил, что десятками их ставить будет неправильно. И поляковских, и прочих ставили человека по два в десяток. Потихоньку стало слаживаться.