Макар стал ходить по кромке леса. Два шага в одну сторону, два в другую. Сын всё-таки, первенец. Так он и переживал, пока не послышался шорох: разведчики вернулись. Собрали всех командиров сотен. Говорил Алешка. – Там, батя, стены – смех один. Старые все. Они их только начали чинить. А длиной-то они по одной стороне, считай, шагов с три сотни. Не, больше там. Сотен пять шагов. Вот. Там мы нашли пять – нет, шесть – мест, где легко подняться можно. А сторожа совсем не бдят. Я с Кирькой поднялся. Потом по городу прошли. Могли бы и так подпалить. Но побоялись, что всё не успеем одни. Склады там есть. Новые анбары стоят. Те из дерева. Они у той стены, что на реку выходит. Это через весь город идти надо. Хотя… С той стороны тоже лаз есть. Только тогда город обойти нужно будет. А еще там старые анбары. Возле них тоже стража есть. В посередине у них дом для воев. Не ведаю, сколько их там, но поместить можно сотню, а то и две. – Добро, – сказал я сыну как не родному, а просто казаку. Нечего мальца баловать. Хотя сходил он ладно и узнал много. – Давайте теперь говорить, как дело делать будем. – Что говорить? – сказал старший из сотников, Кузьма. – Полезем ночью да и сожжем всё к ляхам. – То верно, но не всё. Слушай сюда. – Говори, атаман. – Пойдут не все. Не толпой пойдут, а по лазам. На каждый лаз по два десятка. Алешка, покажешь, где они. – Покажу, батя. – Добро. И не кучей в лаз полезете, а с бережением. Сначала дозор. Коли там сторожа, то в ножи их. Потом первый десяток. За ним, коли всё хорошо, второй. Учуяли? – Понятно, Макар, – опять проговорил Кузьма. – Дальше как? – А дальше… Сколько там анбаров, Алешка? – Четыре деревянных и два земляных, только земляные больно здоровы. – Вот. На деревянные анбары пойдет по десятку. Один анбар – один десяток. Сторожей в ножи, анбары жечь. Да так, чтобы и зернышка не осталось. На земляные пойдут два десятка: один снаружи сторожит, второй внутри жжет. Масла довольно? – Хватает, – усмехнулся молодой сотник. – Добро. А остальные пойдут к казарме. Только тихо. Дверь там подоприте да внутрь бомбы покидайте. Пяток казаков оставьте снаружи. Ежели из окон полезут – стреляйте. – Доброе дело выходит, атаман. – Доброе. Как дело сделайте – сразу уходите. Мы, когда увидим, что огонь поднимается, еще чуток выждем и начнем по крепости из пушек садить и бомбы метать. Потом и сами уйдем. Встретимся возле поляны, где в середке кедр большой. Видели? – Видели. – Тогда за дело. У нас еще полночи осталось. Чтобы до света успели. Получилось ладно. Когда уходили, в крепости всё горело. Ну как, почти всё и сгорело. Богдойцы выскакивали из крепости, только не за нами гнаться, а от огня сбежать. Конечно, земляной город не сгорит весь, как деревянный. Только чинить его долго придется. Ну, так нечего было к нам лезть. Жили же мирно. Кому оно мешало? * * * Сотни, что ушли за Амур, веселились до самого конца февраля. Я вел подсчет их похождений. По отпискам Макара выходило, что полностью сожжено двенадцать городков с припасами. Сожжена большая крепость Айгун, сидевшая на Амуре, как бельмо в глазу. По его словам выходило, что выведена из строя чуть не тысяча богдойских воев. Скорее всего, это не знаменные роты: их бы на охрану городков не поставили, да и поменьше там потерь было. Но тоже неплохо. Главное же, враг теперь будет уязвим. Пополнить припасы в летнюю кампанию он не сможет. Может быть, вообще отложит на год. Было бы неплохо. Есть у меня пара задумок. Да и не только острожки с припасами уничтожали наши сотни. Получилось вполне боеспособное партизанское соединение. Ни один отряд богдойцев числом меньше сотни, выехав от Ивового палисада в сторону Амура, не чувствовал себя в безопасности. Наши умельцы уничтожали малые отряды врага, устраивали засады на большие. От облав, которые богдойцы пытались устроить на них, уходили, используя лыжи и более совершенное оружие. Нападали они и на караваны с продовольствием, идущие в Гирин или Нингуту. Бомбы на растяжках стали ночным кошмаром маньчжуров. Одним словом, повоевали знатно. На исходе февраля по льду Амура сотни Макара перебрались на нашу сторону, оставив на память о себе кучи растяжек на дорогах. По сведениям наших разведчиков, которые, пользуясь неразберихой и паникой на заставах, опять начали поставлять инфу, богдойское начальство выло от гнева. Из дворца наместника в Гирине постоянно вылетали какие-то ошалевшие гонцы, выбегали и забегали чиновники с испуганными лицами. В городе шептались, что Лантань послал гонца с просьбой прислать ему еще тысячу знаменных воинов и караваны с провиантом, фуражом, боеприпасами. Пока же он бушевал, как ни странно, наша жизнь шла своим чередом. В городах стало немного теснее, но не настолько, чтобы вызвать недовольство. За зиму мои молодцы подготовили еще пять тысяч вполне приличных и слаженных бойцов. Казна была полной, хотя и пополнялась медленнее по причине выпадения доходов от торговли с империей. Золотые и серебряные рудники поставляли металл, хотя и меньше. Нашествие маньчжуров могло начаться в любой момент. Поскольку озимое не сеяли, после совещания решили выше по Зее посеять яровое, посадить картошки побольше. Ничего, проживем. Три сотни сильных мужчин со всеми нашими плугами и сеялками, на лучших лошадях, пахали столько, сколько могли запахать. Приходилось выжигать тайгу, расчищать участки – адова работа. В результате вспахали почти тысячу десятин нови под пшеницу, столько же под картофель. Но сажать еще рано. Сажать картофель взялись бабы и девки, тоже помощь огромная. Пока будущие кузнецы продовольственной безопасности обживались на новом месте. Был уже апрель. Весна в этом году пришла ранняя, за все годы в Приамурье такой не припомню. Солнце начинало даже припекать в полдень. На деревьях набухли почки, вот-вот проклюнутся листы, по земле уже пробивалась трава. Дороги почти высохли. Но от маньчжуров вестей не было. Хотелось верить, что в этом году войны не будет. А может, ее и совсем не будет? И всё же, как ни грела меня эта мысль, к войне мы готовились. Подготовленные взрывники продолжали минировать все опасные направления. На Сунгари установили наплывной мост, который перегородил реку, вполне простреливаемую пушками и пулеметами из Косогорского острога. По Амуру ставили сигнальные вышки с тем, чтобы костром можно было сообщить о нападении, вызвать подкрепление. Чтобы подростки не скучали, их тоже решили привлечь к общему делу. На складах оставался запас самострелов с системой механического взвода. Такой самострел легко взвела бы женщина или парнишка лет двенадцати. Раздали их малышне, поучили немного. Они даже попадали с двух десятков шагов в цель. Теперь они гордо стояли на стенах вместе со взрослыми дозорными, ходили в дозор вдоль реки близ городов. Малышню лет семи-десяти отправили помогать женщинам высаживать картошку. И не надо думать, что я такой любитель эксплуатировать детский труд. Просто в это время мальчик семи лет – уже работник. В праздности сидеть не обучен. Моя Люда тоже нашла себе дело. Вспомнив школу деда Лавра, она бросилась организовывать что-то типа госпиталя. Сегодня там уже лечились казаки, раненные в походе за Амур. Дел хватало всем. Но пока еще был мир, мы старались каждый весенний вечер проводить вместе. Часто просто шли вдвоем вдоль реки или по краю леса у города. Если холодало (всё же апрель – еще неуверенная весна), сидели в горнице, смотрели на реку, говорили или просто держались за руки. То, что годочков нам было уже совсем не мало, а по здешним представлениям, так и вовсе много, на наших отношениях не особенно сказывалось. Точнее, я надеялся, что оно так. По крайней мере, Людка из реконструкторши с прибабахом превратилась в настоящую жену – добрую, любящую. Другой мне не надо. А то невероятное событие, что довелось пережить нам обоим, связывало сильнее, чем иная цепь. Апрель заканчивался, начинался май – мой самый любимый месяц в году. В этот вечер всё было как специально. Мы с Людкой постояли на стене над утесом, полюбовались на Амур. Потом, когда повисли сумерки, прошли по городу. Народ уже располагался на отдых. Мы тоже неторопливо шли к родному, действительно родному дому. Было немножко грустно, что в доме нас стало меньше. Андрейка сидел приказным в Косогорском остроге. Был серьезным. Казаки его уважали не только за меня, он и сам по себе был парень не промах. Машка долго отбивалась от женихов, но в прошлом годе нашла своего любого. Сыграли свадьбу. Теперь к нам только в гости заглядывает, внука приводит. С мужем вроде бы живут ладно. Но наш дом остался нашим домом, а наш город – нашим городом. Мы шли пешком. Важные воеводские колымаги меня никогда не впечатляли. На коне еще куда ни шло, а в возке пусть инвалиды ездят. Люди вокруг здоровались. Кажется, я не погряз во власти, как в дерьме. Хотя кто его знает. Но хочется верить, что остался человеком. Так мы и шли неторопливо к дому. Дом наш – всё же воевода живет – стоял на площади, между церковью и приказной избой. Уже возле самой церкви я услышал топот, а потом и крик: – Кузнец! Я обернулся. Ко мне бежал Трофим. Я двинулся навстречу. Явно что-то случилось. Собственно, чего гадать. Случиться могло только одно. Но надежда теплилась. – Что случилось, Трофим? – Богдойцы! Вестник из Косогорского острога! Одно слово всколыхнуло всё. Только миг казалось, будет еще один светлый вечер, но слово прозвучало. Мирная жизнь кончилась. Война! Глава 6. Нашествие Лантань смотрел вперед, на далекую дымку у горизонта, где находилась река Хэйлунцзян. Где-то там засели в своих крепостях проклятые русские. Карающий меч еще не вынут из ножен, а среди подданных империи уже такие потери. За зиму больше полутысячи воинов покинули этот мир. Хорошо, что это были не маньчжуры, а данники. Но они тоже могли идти в бой. Теперь не пойдут. Сожжены тысячи му хлеба, бобов, риса. Взорваны запасы пороха. Он, Лантань, был вынужден написать в Пекин послание с просьбой о помощи. В противном случае не удалось бы и в этом году выступить. Всю зиму на верфях Гирина и Нингуты строили корабли. Теперь он вел пять тысяч отличных воинов, из них тысяча стрелков. На отдельном корабле везли шестьдесят пушек, которые будут рушить стены варварских крепостей. Но опять не всё в порядке. Караван уже выплывал на середину реки, когда по суше их догнал гонец с дурной вестью. Одна ветвь плана фудутуна засохла. Монголы не пошли в набег на русские остроги. Точнее, в набег они пошли. Как и было обозначено в его приказе, три тысячи всадников шли двумя волнами. Но первая волна нарвалась на страшные устройства русских, которые взрывались на земле, выжигая всё на десять шагов. Таких устройств было много. Потеряв несколько сотен всадников, причем самых могучих багатуров, которые шли впереди войска, монголы бросились назад. Вторая волна попыталась проскочить в другом месте, но там их ждали страшные пушки русских. Эта волна тоже повернула назад. Теперь останутся только два удара. От руин Айгуна ударит отряд амбаня Бахая. Три тысяч новых маньчжуров – не очень большая сила. Но с ними будут и три роты стрелков-наемников, будут три новых пушки. Они должны взять вторую русскую крепость. Река там неширока. Переправа на лодках – и карающий меч обрушится на головы русских. Много сил там быть не должно. Наверняка большую часть они стянули к столице. Их главная крепость Хабалык и станет для них западней и могилой. Осторожный Лантань не стал нестись к Амуру. Как только стало темнеть, он приказал пристать к берегу, но лагерь не разбивать. Три корабля он отправил вниз по Сунгари на разведку. Послал он и сто лучших воинов по берегу. Лантань знал, что на правом берегу стоит русская крепость, потому воины шли по противоположной стороне. Узнают не меньше, а на засаду русских не нарвутся. * * * Приказной Косогорского острога Андрей Онуфриевич (именно так он величал себя) стоял на стене, откуда просматривалась погружающаяся в вечерние сумерки река Шингола. Едва заметной лентой реку перерезал деревянный настил на сцепленных цепями лодках. Конечно, прорвать такой можно, но времени на то затратят изрядно. А пушки в крепости совсем не для красивости стоят. Новые винтовальные пушки реку от берега до берега простреливают. – Приказной, – вдруг окликнул его сторож, показывая, – смотри! По реке шли три судна. Не наши суда. До настила им было еще далеко, но шли ходко. Пусть для богдойцев прокладывают. – Поднимай народ, – бросил Андрей. – И пусть гонца к батюшке отправят. Сторож убежал, а приказной кликнул второго дозорного и встал к пушке. Потопить их, наверное, можно: не так еще темно. Только хорошо бы их захватить как-нибудь тихо. – А что, братья, может, поплывем тихо на лодках к богдойцам да возьмем их в топоры?