Сотрапезники с одобрением разглядывали совсем не маленького меня. Всё же хорошо иногда быть высоким. В местных традициях я уже был почти дока. Потому, не теряя времени, расположился на лавке. Сел на место возле хозяина. Типа себя я тоже уважаю. Принял наполненную местным самогоном чарку. Выпил. Кстати, хорошо пошла. Взял щепоть кислой капусты, закусил. Крякнул. Народ загалдел. Вроде бы приобщился. – А что, Онуфрий Степанович, – проговорил хозяин, – Кузнецом тебя кличут? Ремесло знаешь? – Ну, не так чтобы в Тобольске кузню открывать, но немного разумею. – Это хорошо, – проговорил он. – У нас с кузнецом плохо совсем. Нету кузнеца. Оружье поизносилось, поломалось. А чинить некому. – Так я не по кузнечной части. Да и кузню еще ставить надо. – Вестимо, что не по кузнечной. Но мы тут так живем, что каждый другому помощник. Али у вас иначе? – Как иначе? Другу помочь – дело святое. – Вот и я говорю про то. – Ты не бойся, Онуфрий, – промолвил дядька лет сорока от роду с копной светлых волос, выдававших выходца из поморов. – Внакладе не будешь. – Ты, Ярко, всё о прибылях печешься, – засмеялся другой сосед. Ага. «Вот и Хабаров объявился, что ли?» – подумал я. И внимательнее глянул на светловолосого. Одет тот был побогаче остальных: кушак шелковый. Ростом не выделялся. Смотрел с хитринкой. – Так без выгоды, Петро, только медведь живет. Да и тот ищет малинник погуще. – Да я своим всегда помогу. Дайте только время мне с соляными делами разобраться и кузню наладить. – Так никто и не торопит, – засмеялся приказчик. – Торопливые здесь не водятся. О делах потом поговорим. Пока пейте, ешьте, гости дорогие. Сидели долго. После третьей-четвертой чарки началось братание. Беловолосый действительно оказался Хабаровым. Был он не только владельцем здешних пашен и солеварен, своеуженником (хозяином) промышленников, но и старшим целовальником. Самое время мне сойтись с ним поближе. Но особого разговора у нас не вышло. Говорили все и каждый о своем. Как и принято, все жаловались. Хозяин дома жаловался на ненадежность тунгусов, которые в любой момент могут напасть на казаков, приехавших за ясаком. Жаловались люди, что баб не хватает: не едут бабы в такую глухомань. А казаки потом тунгусок насильничают, почему и тунгусы мстить начинают. Печалились, что кремнёвое ружье, конечно, лучше фитильного, да замки оружья ломаются. А чинить некому. Особо злил всех прежний якутский воевода из важных московских бояр. И три шкуры с голого драл, и с людьми себя вел не по-людски. Да и новый воевода тоже суров. Такие вот нормальные пьяные разговоры. Народ был, видимо, настроен на долгое сидение, но мне не терпелось начать устраиваться на новом месте. Отговорившись усталостью, пошел к своим. Переночевали в остроге. А утром я с казаками поспешил к солеварням. Располагались они недалеко от стен. В моем подчинении были водосточный желоб, идущий от соленого озерца, два железных чана – поддона для выпаривания соли, несколько худых изб, где жили работники, одна изба побольше и поновее. Там, видимо, жил мой предшественник со своими бойцами. Всё какое-то неказистое. Самым большим строением был склад, где перед отправкой хранились мешки с солью. Соль варили круглые сутки (ночью – при свете костров). Половина работников занималась производством, а другая отсыпалась или хозяйничала. Всё это подгнившее благолепие было обнесено частоколом из не особенно крупных стволов. Была и дозорная вышка. Честно говоря, с точки зрения обороны было не ахти. Ну, что есть то и есть. Частные солеварни располагались рядом на соленом ручье. Между ними было меньше километра или, как здесь говорили, полверсты. Расположились мы в жилище прежнего хозяина. Дом состоял из сеней, огромного зала (видимо, для общих посиделок и сна бойцов), отдельной комнаты для приказчика, небольшой клетушки, где жила баба-стряпуха (она же портомоя; кабальная или чья-то женка – я не понял). Разложили свое барахло. Расселись за столом, снедь вытащили. Стали думать о дальнейшем бытие. С одной стороны, конечно, глушь голимая. С другой – сам себе господин: до Илима дня три идти, до Якутска – больше десяти дней. Только всё тут переделать надо по-своему. – А что, братцы, коли нам дом другой построить, получше? – проговорил я, поглядывая на своих. – Да нужно ли, Онуша? И так можно жить. – Можно и в берлоге. Да в каменных палатах лучше. – Ты что, каменные палаты строить задумал? – ужаснулся Макар. – Зачем каменные? Просто чтоб всем удобно было, не тесно. – А кто строить-то будет? – Мы и будем, да мужиков на это дело нарядим, других наймем. Мне ж кузню всё равно строить придется. Про кузню я рассказал сразу, как пришел со званого вечера. – А деньга откуда? – Так десятник я или где? Я дам двадцать рублев. Вы – сколько сможете. Так и построимся, чтобы жить себе, как хочется. – А что? – проговорил Тимоха. – Если всё сладим, так можно и невесту из Якутска или Енисейска какую привезти. С жинкой-то всяко лучше. Похоже, что идея привоза будущих жен и стала определяющей. Народ согласился. На следующий день собрал я тех, кто не был занят на солеварне. – Здравствуйте, люди добрые! – начал я, как мне казалось, правильным образом. Хотя, шут его знает, как там у них принято. – Зовут меня Онуфрий сын Степанов, назначен сюда приказчиком. – Здравствуй, батюшка! – за всех ответил немолодой мужик с темными кудрями и хищным взглядом. Он был похож одновременно на Будулая из фильма и на классическое изображение каторжника. – Знаю, – продолжил я, – что люди вы здесь подневольные. Кто за долги, кто за лихие дела. Но и подневольным людям лишняя копейка не помешает. Так? – Кто ж нам эту копейку даст? Не ты ли, батюшка? – опять за всех ответил цыган. – Я и дам. Только не за красивые глаза, а за помощь. – Чем же помочь тебе? – опять съехидничал цыган. – Хочу я, чтобы и мои казаки, и работники жили в добрых домах, чтобы банька была, чтоб была изба, где народу харчеваться. – А мы-то чем поможем? – Вот что я задумал. Сначала сделаем колесо, чтобы само воду из озера черпало. Людей станет меньше нужно. Эти людишки и будут мне помогать строить. А за стройку я платить буду. По медной копейке. – Что же выйдет? – проговорил седой мужик в худом, заплата на заплате, зипуне. – Одни копейку заработают, а другие пуп на соли будут надрывать. Негоже это, хозяин. Вот, блин, моралист на мою голову. Ничего, переломаем. – Вы сами и установите очередь, кто у чанов, а кто на стройке. Так всем по правде будет. – А как кто исхитрится да проскочит без очереди? – А для особо хитрых у меня полено имеется. И тем поленом я особо хитрых и особо мудрых буду от души потчевать. Это понятно? Для убедительности я поднял бревно, что валялось рядом, да об коленку его переломил: слава богу, рост позволил и сила не подвела. Тело мне досталось замечательное. Народ испуганно посмотрел на поломанное бревно, зашумел – в том плане, что согласен со всем. А я задумался: зачем я болтовню-то разводил? Вот же пережитки двадцать первого столетия… Ладно, опыт – сын ошибок трудных. Здесь производственные летучки проводят иначе. Учту. Народ разошелся. Мы тоже потянулись в избу. – А что за колесо ты решил соорудить? – спросил Макар. – Да есть одна задумка. Только сначала всё осмотреть нужно. И кузню нужно побыстрее развернуть, чтобы в ней можно было ось отковать как для большой телеги. – А для чего это? – Ну, смотри: колесо большое, лошадка ходит по кругу, колесо вертит. Представляешь? – Хитро. – Да ничего тут хитрого, на мельницах так делают. А на колесе ведра закрепить. Ведро в озеро нырнуло, воду зачерпнуло, поднялось до короба, опрокинулось и вылило. И никому черпать не надо. Считай, человека три освободилось. – Что-то мудрено. Вон даже Ерофей так не делает. – Мало ли кто и что не делает. А мы сделаем. – Ну, ты старшой, ты и решай. – Лады. – Чего? – Решу, говорю. А пока пошли завод смотреть. – Чего? – Вот, блин, малина. На солеварню пошли! Производство было то еще. Чаны дырявые. Правда, дыры были забиты солью, но вода просачивалась. Три мужика черпали ведрами воду из соляного озера в большой деревянный короб. Один следил, чтобы вода шла по желобу в чаны. После того, как чан заполнялся, следящий перекрывал одну заслонку и открывал вторую, к другому чану. Потом на какое-то время народ передыхал. Тем временем двое других работников разводили костры и выпаривали воду. В котлах оставалась соль. Ее ссыпали в мешки и относили на склад, где местный грамотей записывал, сколько соли поступило, сколько кому отгружено. До обеда было еще время. Решил провести его с грамотеем. Выходило, что соли в день поступает полтора-два пуда. В месяц около пятидесяти пудов. Из них тридцать пудов уходило в Якутск, пять пудов забирал Илим. Остальное можно было продавать или использовать на местах. У Хабарова производилось больше. Собственно, солеварня, которой я командовал, тоже некогда была поставлена Хабаровым. Но воевода ее просто отобрал, а самого промышленника почти год продержал в тюрьме. И не его одного: в тюрьму попали русские и якуты, поднявшие несколько лет назад бучу против воеводы. Попал туда даже его соправитель с его же письменным головой, чиновником для особых поручений. Чем эти провинились, я уже и не помню. Но, в конце концов, вести о воеводских делах дошли и до Москвы. По государеву повелению в Якутск явился новый воевода, Василий Пушкин, со своим соправителем Кириллом Супоневым, а прежнего воеводу, Петра Головина, вызвали в столицу на разборки. Новый воевода, хоть и тоже был грозен, но страдальцев выпустил. Обещал за отобранные солеварню и пашни Хабарову пятьсот рублей выплатить. Но денег не нашлось. Теперь Хабарову приходилось вытаскивать из руин свое хозяйство. Да уж, повезло мужику. Ничего. Мне с ним, если по истории судить, сдружиться стоит. Поживем и поглядим. Пока свое хозяйство надо подновить. А то, как я понимаю, с тех пор, как солеварню отняли у Хабарова, ее и не чинили, только работников на кабальных заменили.