– Вы высокопоставленный аудитор. Доказательства могли быть сфабрикованы. Могут быть стерты. Оконкво выпрямилась. – Ты это серьезно? – У Рудо в личном деле в будущем нет ничего подобного. – Возможно, но это решать трибуналу! Есть вещи, которые офицеры делать не должны. То, что люди делать не должны. Иеканджика не могла возразить. Лейтенант Набвире жив, и его будут судить в соответствии с дисциплинарным Уставом. Точно так же, как осудят Оконкво, если она сфальсифицирует доказательства. Во что же она сама превратилась? Мораль имеет значение. Но большее ли, чем закон причинности? – Мне жаль такое говорить о твоей матери, но бригадир Иеканджика – ужасный человек, жестокий офицер, одержимый политикой и влиянием. Однако ее убийство может сделать ситуацию еще хуже. – Все мы замешаны в политике, – неуверенно сказала Иеканджика. – Ты – может быть. Допускаю, что и большинство офицеров, – сказала Оконкво. – Но так не должно быть, если люди верят в некую высшую цель. – А вы действительно в это верите? – Да. – Тогда вы редкий офицер, – сказала Иеканджика. У Оконкво задрожали руки. Она достала еще сигарету из мятого металлического портсигара, прикурила. Уголек отблескивал красным на скулах. Она отвела взгляд, бесцельно тыча пальцем в иконки. Тридцать-сорок лет спустя Экспедиционный Отряд станет другим. Офицеры станут другими. Большинство из тех, кто жил и служил на тот момент, когда Экспедиционный Отряд прошел через Кукольную Ось, выросли с верой в их миссию и мечту, которые становились все сильнее. А с чего началась эта мечта? Судя по всему, она родилась не в сердце Рудо. Полковник Оконкво была частью политической элиты Союза, и она несла это в себе. По крайней мере, она верила в то, что мораль выше ее самой. Оконкво очистила голографический монитор. – Помимо беспокойства насчет Рудо и хода истории, ты должна бы быть рада, что твоя мать выживет, – сказала она. Иеканджика не проработала в Отделах аудита и внутренних дел столь же долго, как Оконкво, но служащие отделов были дотошными следователями. Заявление Оконкво – проверка. – То, что сделала Рудо, за пределами военных законов, – сказала она. – Однако неразбериха вызвана моим появлением. У Экспедиционного Отряда впереди еще много судов, но после большого числа жертвоприношений мы придем в нужное место. И это сейчас под угрозой. Рудо важна для этих событий. – Рудо и ее сообщники по заговору планировали убить собрата-офицера еще до того, как ты прибыла в прошлое, – сказала Оконкво. – Это чересчур. – Она совершила ошибку, – сказала Иеканджика. – Давайте не будем сосредотачиваться на том, что одна ошибка избавит нас от принесения в жертву десятков лояльных офицеров и матросов. Оконкво долго смотрела на нее. – Я помогу тебе, но не стану прикрывать преступника. Пусть Рудо хоть казнят. 42 Белизариус ненавидел сам факт своего существования. Его ненависть к себе была горячей, как лихорадка. Родись он человеком, Дворнягой или даже Куклой, он бы не ощущал себя таким ничтожеством и не смог бы причинить столько вреда. Он судорожно вдохнул, будто чувство вины было физической силой, могущей раздавить его. И шагнул в сторону Hortus quantus. Они стояли неподвижно. Сколько ни жди, не увидишь движения даже усовершенствованными глазами. Развернувшись, Белизариус пошел прочь, к складам инструмента, быстро, но так, чтобы не привлечь внимания. Аппарат для общения с Hortus quantus все так же был у него с собой. Вздохнув, Белизариус пристегнул его обратно на грудь и спешно пошел обратно. – Что вы делаете? – спросил Святой Матфей. – Вы выглядите подозрительно! – Возможно, я ошибся. Живущий внутри его аферист уловил в голосе отчаяние. Он остановился у края стада так, будто это теперь не поле живых существ, а кладбище, священный покой которого нельзя нарушать. Виновато глядя на замерзшие инопланетные кусты и траву, Белизариус начал пробираться к небольшому возвышению, на котором стоял недавно, разговаривая со старейшинами Hortus quantus. Стадо стояло в зловещей неподвижности. Он узнал того, с кем больше всего разговаривал. Рост один и шесть десятых метра, не считая листьев, добавлявших еще семьдесят один сантиметр, цепляя еле уловимый ветерок; небольшие горизонтальные повреждения на черной коже правой передней ноги, сквозь которые виднелся неживой лед внутри. «Старший», – написал Белизариус. Пластина на груди зашипела, пьезоэлектрическое сопло выпустило нужный запах. Долгое время слово висело на экране, одно. Что же он сделал с их миром? Настоящее для Hortus quantus было шириной в двадцать два года, а возможно, и намного больше. Это регулировалось, как он теперь понял, не только потоком пыльцы из будущего, идущим в прошлое, но и хитросплетением линий квантовой спутанности. Теперь их настоящее стало немного длиннее, как у него самого. Вспышки картин мира, двигающегося слишком быстро, лишенные контекста и взаимоотношений. Возможно, для них это то же самое, что для Белизариуса выйти из квантовой фуги или savant, превращаясь в обычного человека. Нагрудная пластина Белизариуса регистрировала приходящие запахи, но они не превращались в слова на экране. Что бы ни было сказано, оно заставило слово «старший» померкнуть. Старший ответил противоположным словом, или отрицательно, что переписало разговор, будто его и не было. «Помощь», – написал Белизариус. Слово было еле различимым, отчасти здесь, отчасти не здесь, вопрос. Рядом появилось другое слово. И еще одно. «Темно. Один». Глаза Белизариуса обожгло слезами. В животе все сжалось. Hortus quantus являлись коллективным разумом, огромным сознанием, сотканным воедино квантовой спутанностью, а он разделил их на множество одиноких существ. Не защищаемые друг другом, отрезанные от других в стаде, уязвимые перед окружающим миром. Белизариусу отчаянно хотелось наказания за это, любого приговора, если только все это можно обратить вспять. Он стер слово «один». Он поможет им, как-нибудь. «Племя», – написал он на том месте, где было слово «один». «Расти снова», – написал он рядом, пусть это и имело значение окончания жизни в словаре значений, над которыми исследователи Союза никогда не задумывались. Нагрудная пластина слегка щелкнула, рецепторы восприняли другие запахи. Он ожидал ответа, но слова «расти снова» начали меркнуть. Появились новые слова вокруг слова «племя». «Плохое происхождение»/ «плохая пыльца». Синоним неискренности в словаре Hortus quantus, ненадлежащие гены, отправленные в прошлое, не подготавливающие нынешнее поколение Hortus quantus к будущему. Но старший продолжал изменять сообщение у него на глазах, используя комбинации запахов, то, чего в Союзе никогда прежде не наблюдали. «Плохое происхождение»/ «плохая пыльца» померкло, на его месте появилось «без происхождения». Белизариус ничего не понимал. Это за пределами словарного запаса. Пыльца, гены, истина и восприятие для Hortus quantus были синонимами, выражающими общую концепцию правильности и предвидящей надежды. А сейчас противоположное. Неправильность, приводящая в отчаяние слепота. «Помощь», – предложил Белизариус. «Расти снова», – настаивал он. Но Hortus quantus даже не стали это стирать. Что для них Белизариус, как не сияющий ангел уничтожения? Он сделал им лоботомию, он погасил их общую душу. Они не обязаны ему отвечать. Другие старшие не шевелились. Никакого плавления в суставах за счет препятствующих замерзанию белков. Никакого медленного ковыляния при слабой гравитации. Черная кожа, наделенная фотосинтезом, прилипла к ледяным статуям, исполняя лишь бездумные функции обмена веществ. Мыслительная суть ушла из них, превратив огромный архипелаг в скопление одиноких островов. Он ничего не может сделать. Он может создавать связанные частицы, но не в силах связать между собой Hortus quantus, тем более – с их племенем в прошлом и будущем. Он не мог смотреть на них. Принять результат своего преступления было больше того, что он мог вынести. Однако отвернуться тоже не выход: идеальная память сохранит их перед мысленным взором как слайд-фильм ужасов понимания того, что он натворил. Память стала проклятием Белизариуса точно так же, как когда он увидел уничтожение Гаррета. И он, шатаясь, пошел прочь от живого кладбища, им сотворенного. – Они думали и разговаривали, – тихо сказал внутри шлема Святой Матфей. – Я уничтожил их душу, – срывающимся голосом ответил Белизариус. Святой промолчал. – Они были уникальны, – продолжал он. – Трансцендентны. Они реально существовали за пределами материального. Я уничтожил ту их часть, которая была вечной. – Мистер Архона, – сказал ИИ. – Белизариус. Вы не могли этого знать. Так вышло случайно. – Это не вопрос знания. Я это сделал. Но это же самое сделал и проект Homo quantus. Hortus quantus были бы живы, если бы я был более осторожен и менее любопытен. Homo quantus не потеряли бы дом, если бы я мог контролировать свои инстинкты. Наши инстинкты, те, которых требовали Банки, были сделаны слишком сильными, чтобы оставаться безопасными. Я был недостаточно силен, чтобы остановить самого себя. Homo quantus как раса разделят эту ответственность, но большая часть вины – моя. Святой Матфей что-то говорил в ухо Белизариусу, но тот не слушал. Странно, но его мозг перестал записывать информацию. Он шел, не считая шагов, не измеряя расстояния в миллиметрах. И тут изображение Святого Матфея появилось на мониторе в его шлеме. Белизариус закрыл глаза, продолжая идти, следуя мысленному образу поверхности, записанному в его мозгу. Он не слушал ИИ. Просто шел, и едкая печаль закрывала от него все, пока кто-то не схватил его за нагрудные ремни и не крутанул. Сжатой в кулак рукой Иеканджика держала ремни на его скафандре, в другой ее руке был пистолет. – Что вы здесь делаете? – спросила она по лазерному каналу связи. – Я оставила вас у буровой. Его вина была слишком велика, чтобы ее пересказывать; ком в горле слишком огромен, чтобы что-то произносить. – Что случилось? – требовательно спросила она. – Происшествие, – услышал Белизариус голос Святого Матфея. – Он изучал Hortus quantus из состояния фуги. И с ними случилось что-то плохое. Иеканджика не опустила пистолет. Прищурилась, глядя на поле Hortus quantus. – Они на него среагировали? – спросила она. – Что-то, что может заметить Союз? – Я убил их всех, – сказал Белизариус. – По мне, они не выглядят мертвыми, – сказала Иеканджика.