– Как давно вы здесь работаете? – спросил он, когда я мыла каменный пол у лестницы. – Давно, месье. – И звякнула шваброй о ведро. – А как вы устроились сюда? Давайте сюда – я помогу. – Он понес за меня тяжелое ведро с водой через весь коридор. – Сначала в Париж приехала моя дочь. А уж я следом за ней. – Зачем она приехала в Париж? – Все это было так давно, месье. – И все же интересно послушать. Это заставило меня присмотреться к нему повнимательнее. Мне показалось, что я уже сказала ему достаточно. Этому чужаку. Не слишком ли он добр, не слишком ли любопытен? Чего он хотел от меня? Я осторожно ответила: – Это не очень интересно. Возможно, как-нибудь в другой раз, месье. Мне нужно работать дальше. Но спасибо за вашу помощь. – Конечно, не буду вас задерживать. Столько лет моя незначительность и незаметность были маской, за которой я пряталась. И все это время я старалась не ворошить прошлое. Побороть стыд. Как я уже говорила, в этой работе достоинство утрачивается. Но не стыд. Но он увидел меня. Это любопытство, эти вопросы: впервые за долгое время я почувствовала, что меня видят. И я, дурочка, купилась. Эта девчонка. Нужно вынудить ее поскорее уйти, прежде чем она поймет, что все не так, как кажется. Возможно, я смогу убедить ее уехать. ДЖЕСС После безмолвия дома, странно снова оказаться среди людей, шума, уличного движения. К тому же, это сбивает с толку, потому что я до сих пор не знаю, где нахожусь, и как все эти дороги соединяются друг с другом. Я быстро сверяюсь с картой на телефоне, чтобы не транжирить трафик. Кафе, где я встречаюсь с этим парнем, Тео, расположено на другом конце города, по ту сторону реки, поэтому я решаю поехать на метро, хотя и придется разменять еще одну позаимствованную у Бена купюру. Мне кажется, что чем дальше я удаляюсь от квартиры, тем легче дышится. Будто часть меня почуяла запах свободы и никогда не вернется в это место, хотя я понимаю, что сделать это придется. Я иду по мостовым, мимо переполненных уличных кафе с плетеными стульями, люди болтают, курят за бокалом вина. Я прохожу мимо старой деревянной ветряной мельницы, выглядывающей из-за живой изгороди, и задаюсь вопросом, что, черт возьми, она делает в центре города, да еще и в чьем-то саду. Торопливо спускаюсь по каменным ступеням, мне приходится обходить парня, спящего в крепости из промокших картонных коробок; я подкидываю ему пару евро. После я пробегаю пару приятных скверов, они выглядят почти одинаково, за исключением того, что в центре одного старики играют в нечто похожее на петанк, а в другом – карусель с полосатым тентом, где дети веселятся верхом на изукрашенных лошадях и рыбах. Оказавшись на людной улице, у станции метро, я чувствую напряжение, будто что-то вот-вот произойдет. Что-то витает в воздухе – а нюх на неприятности у меня отличный. И надо же, я замечаю три полицейских фургона, припаркованных на обочине. Мельком вижу, как мужчины сидят внутри в шлемах и бронежилетах. Инстинктивно я опускаю голову. Следую за потоком людей под землей. Я застреваю в турникете, потому что забываю вынуть маленький бумажный билет; я не знаю, как открыть двери в прибывшем поезде, поэтому парню рядом приходится придержать их, чтобы поезд не тронулся без меня. Все это заставляет меня чувствовать себя невежественным туристом, которых я терпеть не могу: невежество – опасная вещь, оно делает тебя уязвимым. Когда я стою в переполненном, вонючем, душном вагоне, у меня возникает ощущение, что за мной наблюдают. Я оглядываюсь: группа подростков висит на поручнях, они словно вышли из скейт-парка девяностых; молодая женщина в кожаной куртке; несколько женщин в возрасте с крошечными собачками и тележками с продуктами; группа странно одетых людей с горнолыжными очками на голове и банданами на шеях; один из них несет нарисованный плакат. Но ничего явно подозрительного; когда мы подъезжаем к следующей остановке, заходит мужчина с аккордеоном и загораживает мне половину вагона. Самый быстрый путь, по-видимому, лежит через Люксембургский сад. На город уже опустились сиреневые сумерки, но еще не совсем темно. Под ногами шелестят листья, те, что не успели сгрести в огромные светящиеся оранжевые пирамиды; ветви деревьев почти голые. Пустая сцена, закрытое кафе, сложенные в стопку стулья. И снова возникает ощущение, что за мной наблюдают, следят: я будто чувствую давление чьего-то пристального взгляда. Но каждый раз, оборачиваясь, вижу, что за мной никого нет. Потом я вижу его. Бена. Он проносится мимо меня вместе с другим парнем. Какого черта? Наверняка он заметил меня: почему же не остановился? – Бен! – кричу я, ускоряя шаг. – Бен! – Но он не оглядывается. Я перехожу на бег. Я почти могу разглядеть его, исчезающего в тусклом свете. Вот черт. Я умею многое, только не бегать. – Эй, Бен! Твою мать! – Он не оборачивается, хотя несколько других бегунов косятся на меня. Наконец тяжело дыша, я оказываюсь прямо за ним. Вытянув руку, касаюсь его плеча. Он оборачивается. Я отшатываюсь. Это не Бен. У него совсем другое лицо: слишком близко посаженные глаза, округлый подбородок. Я ясно вижу, как Бен удивленно вскидывает бровь, будто он действительно стоит передо мной. Ты приняла меня за того парня? – Qu’est-ce que tu veux?[37] – спрашивает незнакомец, он выглядит раздраженным: чего вы хотите? Я не могу говорить, слишком запыхалась, и к тому же меня парализует неловкость ситуации. Он убегает, крутя пальцем у виска. Конечно, это не Бен. Когда я смотрю ему вслед, то вижу, что все не так – он и бежит неуклюже, и руки у него нелепо болтаются. Бен никогда не был нелепым. Но меня по-прежнему не покидает тревога, это было все равно, что увидеть привидение. Кафе «Бель Эпок» выглядит нарядно, сияет праздничными огнями. Столики снаружи переполнены людьми, они болтают и смеются, окна изнутри запотели от тепла сидящих внутри. За углом стоит парень, склонившись над ноутбуком; чутье подсказывает мне, что он-то мне и нужен. – Тео? – Я чувствую себя так, словно нахожусь на свидании с парнем из «Тиндера». Если бы я еще потрудилась ходить на них и там не толпились бы одни ловеласы и придурки. Он хмуро смотрит на меня. Темные, давно не стриженные волосы, торчащая борода. Он похож на пирата, который решил переодеться в городскую одежду, в шерстяной джемпер, потертый на вырезе, под объемной курткой. – Тео? – спрашиваю я снова. – Мы переписывались по поводу Бенджамина Дэниелса. Я – Джесс. Он кивает. Я выдвигаю маленький металлический стул напротив него. От холода он прилипает к моей руке. – Не против, если я закурю? – полагаю вопрос был больше риторический, он уже вытащил мятую пачку «Мальборо редс». – Не вопрос, можно мне одну, спасибо. – Я не могу себе позволить курить, но я так нервничаю, что сигарета мне сейчас не помешает. Пусть даже он мне и не предлагал. Следующие тридцать секунд он тратит на то, чтобы прикурить сигарету дрянной зажигалкой, бормоча себе под нос: «вот черт» и «давай, сука». Мне кажется, я улавливаю легкий акцент. – Ты не из Восточного Лондона? – спрашиваю я, думая: может быть, если я снищу его расположение, он будет охотнее помогать. – А откуда именно? Он вскидывает темную бровь, но не отвечает. Наконец зажигалка вспыхивает, и он затягивается сигаретой, как астматик ингалятором, а после, откинувшись на спинку стула, смотрит на меня. Он высокий, ему неудобно сидеть в маленьком кресле: одна длинная нога перекинута через другую. Те, кто предпочитают грубоватых мужчин, могут посчитать его сексуальным. Но не уверена, что он в моем вкусе – и признаться, я даже немного в шоке от себя: в таких обстоятельствах подумать об этом. – Итак, – говорит он, прищуриваясь сквозь дым. – Бен? – То, как он произносит имя моего брата, намекает, что не так уж он по нему и горюет. Может быть, вот он, единственный человек, невосприимчивый к обаянию моего братца. Прежде чем я успеваю ответить, подходит официант, явно недовольный тем, что его заставляют работать. Тео тоже не в восторге из-за необходимости разговаривать с ним по-французски. Он с явным английским акцентом заказывает двойной эспрессо и что-то под названием «Рикар». Скорее чтобы согреться, я заказываю чашку chocolat chaud[38]. Шесть евро. Предположу, что он заплатит. – И мне ту же самую штуку, – говорю я официанту. – Un Ricard? Я киваю. Официант сутулясь, уходит. – Мы такое не подавали в «Копакабане», – говорю я. – Что? – Ну, в том баре, где я работала. Два дня назад, до этого. Он опять приподнимает темную бровь. – Классное название. – На самом деле, он паршивей некуда. – Но в тот день, когда Извращенец решил показать мне его отвратительный маленький член, это уже было слишком. А еще в этот день я решила, что отомщу этому мерзавцу за все те разы, когда он слишком долго задерживался позади меня и обдавал своим горячим и влажным дыханием мой затылок или «уводил» с дороги, положив мне руки на бедра, или за комментарии, по поводу моей одежды – за все те вещи, которые были не просто «вещами», а заставляли чувствовать себя не в своей тарелке. Другая девушка могла бы уйти и никогда не вернуться. Другая могла бы вызвать полицию. Но я не такая. – Хорошо, – говорит Тео, – очевидно, у него нет времени на дальнейшую болтовню. – Так почему ты пришла? – Дело в Бене: он работает на тебя? – Нет. В наши дни никто ни на кого не работает, по крайней мере в этой сфере. Это жестокий мир, здесь каждый сам за себя. Но да, иногда я заказываю у него рецензии, заметки о путешествиях. Он давно хотел заняться расследованиями. Наверное, ты знаешь. – Я качаю головой. – Вообще-то он должен мне статью о протестах. – О протестах? – Да. – Он смотрит на меня так, как будто ему не верится, что я не в курсе. – Люди серьезно взбешены повышением налогов, цен на бензин. Обстановка накаленная… слезоточивый газ, водометы и все такое. Это было во всех новостях. Наверняка ты что-нибудь видела? – Я здесь только со вчерашнего вечера. – Но потом вспоминаю: – Да, видела автозаки возле станции метро «Пигаль». – Я вспоминаю группу людей в лыжных очках в поезде. – И может быть, нескольких протестующих. – Да, наверное. Волнения вспыхивают во всех частях города. И Бен собирался написать об этом статью. Но кроме того, он обещал мне так называемую сенсацию, должен был прислать сегодня утром. Он говорил очень загадочно. А в итоге так и не объявился. Так, это новая версия. Может, это? Бен слишком глубоко копнул? Разозлил кого-то? И ему пришлось это сделать… как это? Сделать ноги? Залечь на дно? Или – я даже не хочу думать о других вариантах. Приносят напитки: мой горячий шоколад, густой темный напиток в маленьком кувшинчике. Сделав глоток, я закрываю глаза от удовольствия, потому что, хоть он и стоит шесть евро, но это самый лучший гребаный горячий шоколад, который я пробовала в своей жизни. Тео насыпает в кофе пять пакетиков коричневого сахара, размешивает. Затем делает большой глоток своего «Рикара». Я тоже пробую свой – лакричный вкус, напоминает обо всех липких порциях самбуки, что я делала за стойкой, – их мне покупали клиенты или я попивала тайком тихими вечерами. Я залпом осушила стакан. Тео удивленно поднимает брови. Я вытираю рот. – Извини. Мне было это необходимо. У меня выдались реально дерьмовые двадцать четыре часа. Такое дело, Бен исчез. Понимаю, ты ничего о нем не слышал, ну, может, у тебя есть хоть какие-то идеи, где он может быть? Тео пожимает плечами. – Не знаю. – Слабая надежда, за которую я до последнего цеплялась, затухает и умирает. – Что значит исчез? – Прошлой ночью его не было в квартире, хотя он должен был ждать меня. Он не отвечает на звонки, не читает мои сообщения. И есть еще кое-что… – Сглотнув, я рассказываю ему о крови на кошачьей шерсти, пятне отбеливателя, враждебно настроенных соседях. Пока рассказываю, думаю: как до этого дошло? Сидеть здесь с незнакомцем в незнакомом городе и пытаться отыскать своего потерянного брата? Тео сидит, затягиваясь сигаретой и щурясь на меня сквозь дым, и выражение его лица совсем не меняется. С таким лицом только в покер играть. – Еще что настораживает, – говорю я, – он живет в этом большом, шикарном доме. Не думаю, что Бен так много зарабатывает своей писаниной, верно? – Судя по одежде Тео, подозреваю, что явно нет.