– Ты мне нравишься, Бен, – указал на него пальцем Жак. – Ты напоминаешь мне меня самого в твоем возрасте. Кипучая энергия. Жажда жизни. У меня он тоже был, этот драйв. В наши дни не все молодые люди такие. Затем прибыли Антуан и его жена Доминик из квартиры на первом этаже. На рубашке Антуана не хватало пуговицы: она была расстегнута, сквозь нее просвечивало его мягкое, бесформенное тело. Доминик, напротив, постаралась. На ней было платье из такого тонкого трикотажа, оно облегало каждый зрелый изгиб ее тела. Mon Dieu, даже соски просвечивали. В ней было что-то от Брижит Бардо: угрюмый изгиб рта, те же темные, коровьи глаза. Я поймала себя на мысли, что все эти округлости увянут, превратятся в жир – только посмотрите на Бардо, бедная корова – кошмар большинства мужчин-французов. Жир в этой стране считается признаком слабости, даже глупости. Эта порочная мысль доставила мне удовольствие. Я заметила, как она посмотрела на Бена. Оглядела его с ног до головы, всего его. Полагаю, она считала себя стройной; для меня она выглядела как дешевая шлюха, настойчиво предлагающая себя клиенту. Я видела, как он оглянулся. Два привлекательных человека заметили друг друга. Этот frisson[49]. Она снова повернулась к Антуану. Я видела, как ее губы изогнулись в улыбке, пока она разговаривала с ним. Но ее улыбка предназначалась не мужу. Она была для Бена. Тщательно рассчитанная игра. Антуан слишком много пил. Он осушил свой стакан и потянулся за новой порцией. Его дыхание, даже с расстояния в полметра, отдавало кислятиной. Он ставил себя в неловкое положение. – Никто не курит? – спросил Бен. – Я собираюсь пойти покурить. Дурацкая привычка, знаю. Могу ли я воспользоваться террасой на крыше? – Вот сюда, – сказала я ему. – Мимо книжного шкафа и слева от двери увидите ступеньки. – Спасибо. – Он одарил меня своей очаровательной улыбкой. Я ждала, когда загорятся сенсорные индикаторы – признак того, что он нашел дорогу на террасу. Они не зажглись. Подъем по ступенькам занял бы всего около минуты. Пока остальные беседовали, я встала, чтобы проверить. На террасе его не оказалось, как и в другой половине комнаты за книжным шкафом. У меня снова возникло это странное чувство. Ощущение, что лисица забралась в курятник. Я прошла по затененному коридору, который вел в остальные комнаты. Я обнаружила его в кабинете Жака с выключенным светом. Он на что-то смотрел. – Что вы здесь делаете? – от возмущения меня бросило в дрожь. Он обернулся. – Прошу прощения, – сказал он. – Должно быть, я заплутал. – Я все понятно объяснила. – Трудно сохранять лицо, когда тебя распирает от желания сказать ему, чтобы он убирался. – Вам налево, – сказала я. – Налево от двери. В другую сторону. Он скорчил гримасу. – Я ошибся. Наверняка перебрал с этим восхитительным вином. Но скажите мне, пока мы здесь, – эта фотография. Она меня завораживает. – Я сразу поняла, на какую из них он смотрит. Напротив стола моего мужа висела большая черно-белая фотография в стиле ню. Женское лицо смотрит в сторону, профиль растворяется в тени, обнаженная грудь, темный треугольник лобковых волос между белыми бедрами. Я просила Жака убрать картину. Такая непристойная. Такая убогая. – Она принадлежит моему мужу, – резко ответила я. – Это его кабинет. – Так вот где работает великий человек, – сказал он. – А вы сами работаете? – Нет, – ответила я. Разумеется, он должен быть в курсе. Женщины моего положения не работают. – Но вы наверняка чем-то занимались до того, как встретили своего мужа? – Да. – Извините, – произнес он после того, как пауза затянулась настолько, что казалось, будто воздух между нами стал осязаемым. – Во мне говорит журналист. Мне просто… интересны люди. – Он пожал плечами. – Боюсь, это неизлечимо. Пожалуйста, простите меня. Я подметила это еще в нашу первую встречу: он пользовался своим обаянием как оружием. А теперь я в этом уверена. Наш новый сосед был опасен. Я подумала о записках. О таинственном шантажисте. Совпадение ли то, что они прибыли почти в одно и то же время – этот человек и шантажист, угрожающий раскрыть мои секреты? Если все так, то я этого не потерплю. Я не позволю этому случайному незнакомцу разрушить все, что я построила. Я вновь обрела голос: – Я провожу вас на крышу, – предложила я. И пошла за ним, пока он не вошел в нужную дверь. Он обернулся и одарил меня улыбкой, коротким кивком. Я не улыбнулась в ответ. Я вернулась к остальным. Спустя несколько секунд Доминик встала и объявила, что тоже собирается выкурить сигарету. Возможно, ее смутило, что ее муж напился до бесчувствия и теперь валяется на диване. Или – вспомнив, как она смотрела на Бена, – она просто бесстыжая девка. Антуан крепко сжал ее запястье. Бокал с вином дернулся, алые брызги запачкали ее белое трикотажное платье. – Non, – возразил он. – Tu ne le feras pas. Ты этого не сделаешь. Доминик посмотрела на меня. Зрачки расширены. Как смотрят женщины на женщин. Видишь, как он обращается со мной? Я отвела взгляд. Ты сделала свой выбор, chérie, точно так же, как я сделала свой. Я знала, каким человеком был мой муж, когда выходила за него замуж; я уверена, что и ты тоже. Если нет – что ж, ты еще глупее, чем я думала, маленькая шлюха. Я наблюдала, как она вырвала свою руку из руки мужа и зашагала в направлении террасы. Я представила их там вдвоем, наверху, словно на сцене. Перед ними раскинулись парижские крыши, освещенные улицы, гирлянды сказочных огней. Она наклонилась вперед, прикуривая сигарету от его сигареты. Ее губы коснулись его руки. Довольно быстро они спустились обратно. Заметив их, Антуан поднялся со стула, на котором сидел. Он неуклюже подошел к Доминик. – Мы уходим. Она помотала головой. – Нет. Я не хочу. Он наклонился очень близко и прошипел достаточно громко, чтобы все мы услышали: – Мы уходим, ты, маленькая шлюха. Petite salope. А потом повернулся к Бену. – Держись подальше от моей жены, ты, английский ублюдок. Comprends-tu? Понял? – И словно ставя в этом деле точку, он взмахнул своим полным бокалом вина, и нельзя сказать наверняка, был пьян или сделал это намеренно, но бокал выскользнул из его руки. Стекло разбилось вдребезги. Вино забрызгало стену. Все было очень тихо и спокойно. Бен повернулся к Жаку: – Мне очень жаль, месье Менье, я… – Прошу. – Жак встал. – Не извиняйся. – Он подошел к Антуану. – В моем доме никто себя так не ведет. Тебе здесь не рады. Убирайся. Антуан открыл рот. Я видела его испачканные вином зубы. На мгновение мне показалось, что он собирается сказать что-то неподобающее. Затем он повернулся и смерил Бена взглядом. Долгим взглядом, что красноречивее любых слов. Тишина, воцарившаяся после их ухода, зазвенела как камертон. Позже, пока Жак отвечал на телефонный звонок, я пошла и приняла душ. Поймала себя на том, что почти лениво направляю лейку для душа между ног. В голове возник образ их двоих: Доминик и Бена, там, на террасе. И все те вещи, которые могли произойти между ними, пока остальные вели светскую беседу внизу. И пока мой муж давал инструкции – их было слышно через стену – я испытала оргазм, прижавшись голым телом к прохладной плитке. Это называется, маленькая смерть. La petite mort. И возможно, это было вполне уместно. Маленькая часть меня умерла в тот же вечер. А другая – ожила. ДЖЕСС Уже вечер, я возвращаюсь в квартиру. Смотрю во двор, вверх и вниз на освещенные квадраты окон моих соседей, пытаясь мельком уловить какое-то движение. Я пару раз писала Нику, хотела спросить, есть ли новости от полиции, но он молчит. Может быть, еще слишком рано. Я благодарна ему за помощь. Приятно знать, что у меня есть союзник. Но я по-прежнему не доверяю полиции, не верю, что они возьмутся за это дело. А меня так и подмывает продолжать, не могу просто так сидеть в ожидании новостей. Я выхожу из квартиры, еще не зная, что собираюсь делать дальше, но четко понимая: мне нужно что-то предпринять. Медлю пару секунд, решая, что именно сделать, и улавливаю повышенные голоса где-то надо мной, звуки разносятся по лестничной клетке. Я поднимаюсь по лестнице мимо четвертого этажа, где живет Мими. Голоса, должно быть, доносятся из квартиры в пентхаусе. Поначалу слышно только мужской голос, он перекрикивает остальных. Но теперь я различаю и другие; кажется, что все они галдят одновременно. Не могу разобрать слов. Еще один лестничный пролет, и я на верхней площадке, передо мной дверь в пентхаус, а слева деревянная лестница, ведущая в покои служанок. Я крадусь к двери пентхауса, вздрагивая при каждом скрипе половиц. Надеюсь, что люди внутри слишком заняты, чтобы обратить внимание на звук снаружи. Я подхожу вплотную к двери, затем наклоняюсь и прикладываю ухо к замочной скважине. Мужчина снова начинает говорить, еще громче, чем раньше. Черт – и это все на французском, на каком же еще. Мне кажется, я разобрала имя Бена и насторожилась. Но в остальном я не могу разобрать ни единого… – Elle est dangereuse. Стоп. Даже я могу догадаться, что это значит: она опасна. Я прижимаю ухо ближе к замочной скважине, напряженно вслушиваюсь, стараюсь уловить еще что-то. Прямо у моего уха раздается лай. Я, спотыкаясь, отхожу от замочной скважины, падаю на пятую точку, пытаюсь подняться на ноги. Черт, мне нужно убираться отсюда. Я не могу позволить им увидеть… – Ты. Слишком поздно. Я оборачиваюсь. Она стоит в дверях, Софи Менье, одетая в кремовую шелковую рубашку и черные брюки, в мочках ушей дьявольски поблескивают бриллианты – у нее настолько ледяное выражение лица, что они словно крошечные сосульки, которые она только что вырастила. У ее ног маленькая серая собачка – уиппет? – сверлит меня своими блестящими черными глазками. – Что вы здесь делаете? – Я слышала голоса… – Я замолкаю. Слышать голоса за дверью чужой квартиры – это еще не повод подслушивать. Бен Красноречивый наверняка смог бы на ходу сочинить правдоподобную историю, но я не могу придумать ничего лучше. Софи медлит, словно пытается решить, что со мной делать. Наконец она нарушает тишину: – Хорошо. Раз уж вы здесь, может быть, зайдете и выпьете с нами? – Э-э… Ожидая ответа, она разглядывает меня. Уверена, что она посылает меня куда подальше. – Конечно, – соглашаюсь я. – Спасибо. – Я оглядываю свою одежду – кеды «Конверс», потертая куртка, джинсы с дырой на колене. – Я прилично одета? Ее лицо говорит об обратном, но она отвечает: – Главное – это вы. Пожалуйста, пойдемте со мной. Я иду за ней в квартиру. Ощущаю аромат ее духов – что-то дорогое, цветочное, хотя на самом деле пахнет деньгами.