Женщина-кваzи смотрела теперь только на меня. Потом улыбнулась и спросила: – Вы когда-нибудь любили? – Доводилось, – сказал я. – Я не могла больше смотреть, как мой любимый человек старится, – сказала она. – Теряет форму, привлекательность, ясность ума… Когда-нибудь он стал бы кваzи… но вот таким… старым и нелепым… – Она презрительно посмотрела на Михаила. – В то время как настоящая, полноценная, высшая жизнь – рядом. Надо лишь умереть, пройти неприятный этап… и воскреснуть. Вечно молодым. – Вечно мёртвым, – шёпотом сказал я. – Вечно молодым, – повторила Виктория и замолчала. – «Любимых убивают все, – сказал Михаил и рывком поднял Викторию со ступенек. – Но не кричат о том. Трус поцелуем похитрей. Смельчак – простым ножом». – Стихи пишете? – поинтересовалась Виктория. – Это Оскар Уайльд, дура дохлая, – сказал я. Покосился на Михаила. – И дело не в том, что дохлая, а в том, что дура. Михаил потёр правый бок, очень натурально вздохнул. – Рёбра болят. Три ребра, а они почему-то дольше всего срастаются. Денис, вызовите опергруппу, пожалуйста. Ночная Москва красива. Когда-то я думал, что навсегда разлюбил ночь. Ничего, привык понемногу… – Куда тебя отвезти, Михаил? – спросил я. – В гостиницу «Ленинградская», конечно, – сказал Михаил. – Где ещё остановиться честному кваzи? – Ты шутишь, что ли? – мрачно спросил я. – Пытаюсь. Получается? Я пожал плечами: – Не знаю. Как-то не расположен к шуткам сейчас. Напиться хочу. – Везёт тебе, – кивнул Михаил. Достал мобильник и стал кому-то звонить. Я не слушал. Я думал, что, наверное, он всё-таки и впрямь шутит. Мы остановились у гостиницы рядом с шумящей вокзальной площадью. Как раз протяжно гудел, отправляясь, бронепоезд Москва – Казань, идущий сквозь мёртвые земли, где даже кваzи не чувствуют себя в безопасности среди толп восставших. – Не думай только, что мы стали друзьями, – сказал я. – Ты всё равно такой же, как она. Нежить. – Я и не думаю, – покорно согласился Михаил. Мы выбрались из машины, я поколебался – и пожал ему руку. Горячую даже жарким летним вечером. По улице громыхал, приближаясь, трамвай. Самый опасный вид транспорта, об этом ещё Булгаков писал. Раз – и голова с плеч. Кваzи может быть сколь угодно силён, но если он поскользнётся и упадёт под трамвай… – Завтра нам обещали дать квартиру, – сказал Михаил. – Я некоторое время буду работать в Москве. – Уже понял, – кивнул я. – Нам? Трамвай приближался. Я быстро оглянулся. Где здесь камеры… попаду я в кадр или нет, и будет ли понятно, что я не удерживаю кваzи, а толкаю под трамвай… Но Михаил вдруг завертел головой, уставился на гостиницу. – Папа! – Из дверей гостиницы вдруг выскочил мальчишка – маленький, лет десяти, бросился к Михаилу. – Папа, всё в порядке? Трамвай проехал мимо. Михаил неловко обнял мальчика – я заметил, что он прижимает его к левому боку. – Конечно, в порядке. Разве со мной может что-то случиться? Я отвёл глаза. Ребёнок-кваzи. Какой ужас. Хуже не бывает. А потом я посмотрел на них снова. Мальчик был живой. Розовощёкий, раскрасневшийся, с любопытством смотревший на меня. Я не прав. Бывает и хуже. Но почему именно сегодня? – Это Денис, мой новый напарник, – сказал Михаил. – Он хороший и живой. – Привет, – сказал я. – Ну и пока! Спешу, дома ждут. И нырнул в машину так позорно быстро, словно за мной гналась толпа восставших. Дома я разулся, стягивая ботинки ногами – в руках был пластиковый пакет из супермаркета. Прошёл на кухню, оставляя на полу влажные следы, носки пропотели за день. Сел за стол, привалился к стене, достал из пакета бутылку водки. Свернул крышку и глотнул прямо из горла. Жидкое забвение потекло по телу. Я сидел и смотрел на стену напротив. На фотографию, где Оля стояла у окна, держа на руках младенца. До апокалипсиса оставалось три месяца, Оля улыбалась, и мой девятимесячный сын улыбался тоже. – Вот ведь как бывает, – сказал я и сделал ещё один глоток. В пустой квартире не было никого, чтобы мне ответить. Да я и не ждал. Я прекрасно научился говорить сам с собой за десять лет. Жизнь тем и хороша, что один собеседник у тебя всегда найдётся. Глава вторая Небо и ветер В июне месяце в Москву всегда приходит буря. Несколько раз подступает к городу, заставляя метеорологов объявлять штормовое предупреждение, и развеивается. А потом накатывает в полную силу. Не знаю, собиралась ли буря разыграться сегодня или просто играла с городом. Но ветер дул нешуточный. По небу неслись плотные низкие облака, полные воды, но пока ещё не пролилось ни дождинки. – Я сам пойду, – сказал я Михаилу. – Почему не вместе? – поинтересовался он. – Справлюсь. Мы стояли у мусоропровода, откуда вела дверь на маленький технический балкон. Двадцать первый этаж. Шестьдесят метров над землёй. – Я не разобьюсь, если что, – напомнил Михаил, придержав меня за руку. Я покрутил пальцем у виска. – То есть разобьюсь, – признал Михаил. – Но выживу. В смысле – восстановлюсь. Со временем. – Тогда мне чего бояться? – спросил я. – Разобьюсь – восстану – возвышусь. Делов-то. – У тебя в завещании указана кремация, – сказал Михаил. – Не восстанешь. – Тогда и биться не буду. Пусти! – Но почему именно ты? Ты вчера много пил. Я чувствую запах. – У тебя загар неправильный, – объяснил я. – Не надо им сейчас тебя видеть. Михаил подумал и отпустил руку. – Разумно. Иди. Я толкнул дверь и неторопливо вышел на балкончик.