— Да, но… — она не смогла сходу придумать, чем ответит, и попыталась отвернуться, отодвинуться, только чтобы не смотреть на него, но не успела: Даниэль коснулся губами ее щеки и ощутил, что Лили трепещет, как если бы он целовал ее впервые. — Я постараюсь придумать, — пообещал он, доверительно понижая голос, — чем можно помочь. Лили вновь встретилась с ним взглядом, и он не без удовольствия увидел, что она снова улыбается. — Мозги мне новые подарите, что ли? — Зачем? — усмехнулся он, отпуская ее. — Думаю, и эти хороши. *** Очередная попытка ни к чему не привела, и донельзя разозленная Мадам отправила утомившуюся Полину наверх, готовиться к предстоящему вечеру. На Лили, раздавленную, едва не валящуюся с ног, она даже не взглянула — прошла мимо нее к коридору, ведущему во внутренний двор, и непреклонно хлопнула дверью. — Скажи, — Даниэль успел допить кофе и добавить сверху пару бокалов вина, так что настроение у него, несмотря ни на что, оставалось приподнятым, — ты сама понимаешь, почему ошибаешься? — Со счета сбиваюсь, — мрачно ответила Лили, с явным облегчением сбрасывая туфли; не надо было быть провидцем, чтобы понять, что у нее чудовищно ноют ноги после нескольких часов, проведенных на каблуках. — Пытаюсь музыку слушать и считать в такт, как Мадам говорит. Да вот же… отвлекаюсь. Не получается. — А куда двигаться — представляешь? Лили устремила на него непонимающий взгляд. — Вы что имеете в виду? Шаг назад, потом шаг вправо… это? Понимая, что лишенный наглядности разговор неизбежно зайдет в тупик, Даниэль опустил перед Лили перевернутый лист, на обратной стороне которого оставался неудачный набросок, и принялся объяснять, хотя скорее — путано пересказывать где-то когда-то прочитанное: — Это просто… геометрия. Ты будто чертишь на полу невидимую черту. Представь, что ты движешься, а за тобой остается след. У каждого танца есть форма. Вальс, например — вот такой… Азартно склонившись над листом, Даниэль провел на нем жирную грифельную кривую. — Видишь? Не зацикливайся на счете, просто держи форму в голове. Лили, поначалу наблюдавшая за ним остраненно и безразлично, немного оживилась. Посмотрела на начерченную Даниэлем линию и на пол под своими ногами, понемногу охватила взглядом весь зал, и в потухших ее глазах вновь заметались искры. — Кажется, понимаю! — Вот видишь, — Даниэль протянул ей обе руки, помогая подняться, и окликнул Сержа, который как раз в этот момент, держа под мышкой нотную папку, выходил из малого зала в сопровождении Эжени. — Друг мой, вы не сыграете нам еще раз этот проклятый вальс? — По-моему, меня скоро будет тошнить от одного звука, — шепнула ему Лили и рассмеялась; вопреки ее словам, все в ней говорило о желании как можно скорее взять этот сложный барьер. Смутно вспоминая полученные им самим в юности уроки, Даниэль встал напротив нее, и ее рука в красной шелковой перчатке мягко легла ему в ладонь. «Не хватало только отдавить ей все ноги», — пронеслось у него в голове, но он ничем не выказал охватившего его волнения. Эжени остановилась у дверей, чтобы посмотреть на них, и от этого тревога Даниэля удвоилась, но ненадолго — первые же звуки музыки, извлеченные Сержем из фортепиано, заставили его позабыть, что кроме них с Лили в этом зале может находиться хоть одна живая душа. Было ли это чудом или следствием непреложности гегелевского закона о том, что затраченные количественные усилия непременно дадут качественный результат — Даниэль не знал, но Лили, сбросившая с себя всякое напряжение, точно воспарила над полом и, не удерживай он ее, взмыла бы под самый потолок. Они описали по залу почти два полных круга, и Лили не сделала ни одного лишнего движения, не приложив к этому никаких видимых усилий — сейчас она и этот танец существовали нераздельно, плоть от плоти друг друга, оставляя Даниэлю лишь роль проводника, которая, вопреки всему, его не тяготила. Он в тот момент далек был от того, чтобы тяготиться чем бы то ни было: знакомое, каждый раз как впервые испытываемое им осознание того, что он касается чего-то хрупкого и эфемерного, слишком прекрасного для того, чтобы принадлежать миру земному, кружило ему голову, и он отдал бы многое за то, чтобы кажущаяся бесконечность этого мгновения оказалась таковой и в действительности, но тут их прервали — размеренные, громкие, вдобавок усиленные эхом хлопки. Аплодисменты принадлежали Мадам. Стоя в дверях, она разглядывала танцующих с малопонятной смесью насмешки и одобрения; когда она приблизилась, Лили хотела было податься назад, но Даниэль удержал ее подле себя. — Гениально, — с чувством произнесла Мадам, обращаясь, по-видимому, сразу к обоим, а затем уточнила, глядя уже на Лили. — Сможешь повторить? Сжимая руку Даниэля до того, что у него хрустнули пальцы, Лили кивнула. — А без него? — Смогу, — тихо, но уверенно произнесла Лили после недолгой паузы. — Отлично, — резюмировала Мадам, буквально на глазах приходя в наиприятнейшее расположение духа. — Скоро покажешь, чего стоят твои слова на деле. Можешь идти переодеваться. Напоследок одарив Даниэля взглядом, полным немого нежного обещания, Лили исчезла наверху; Мадам, не переставая сиять улыбкой, посмотрела ему в лицо (на котором застыло в тот момент, он готов был поклясться, преглупое выражение) и заявила, посмеиваясь: — А в тебе скрыто больше талантов, чем я думала. Не думал пойти в учителя танцев? Мог бы неплохо заработать на этом. — Возможно, — ответил он, все еще не вынырнувший из пелены одолевшего его головокружения, — когда закончу карьеру художника… — Когда ты закончишь карьеру художника, — заметила Мадам, — то сам сможешь нанимать столько учителей, сколько тебе в голову взбредет. Мой друг, граф Эдуар де Пассаван, хочет видеть всех нас — конечно, и Лили тоже, — на вечеринке у себя в следующий четверг. Я знаю его уже не один год, он знаток и покровитель искусств, так что тебе тоже будет очень полезно познакомиться с ним… 3. La fortune Лили спускалась по лестнице медленно, точно боялась споткнуться о собственный подол, и тщательно нащупывала под собою каждую ступеньку. Даниэль, ждавший ее внизу, набросил ей на плечи накидку с воротником из тигрового меха; Лили тут же закуталась в нее, как в броню, но ей это не помогло — взяв ее за руку, Даниэль ощутил даже сквозь ткань перчатки, что пальцы ее холодны как лед. — Меня, наверное, сейчас наизнанку вывернет, — прошептала она, пока они направлялись через зал к дверям, где их ждали, готовые к выходу, Мадам и Эжени. Даниэль через силу улыбнулся ей — чтобы приободрить ее и заодно скрыть, что у него самого сердце не на месте.