— Все будет в порядке. Никто не даст тебя в обиду. Сержа с ними не было. Полины, впрочем, тоже. «Он занят, а она приболела», — так объяснила Мадам их отсутствие и, не тратя времени на дальнейшие уточнения, первая сделала шаг к дожидавшемуся их экипажу. Эжени следовала за ней, придерживая на голове широкую, с синими перьями шляпу, за ней почти след в след ступала Лили, а Даниэль замыкал их пестрое шествие. В цилиндре и фраке, взятом напрокат и оттого узковатом в плечах, он чувствовал себя не в своей тарелке, точно гусь, которого облили соусом и готовятся отправить в печь; впрочем, Лили в полной мере разделяла его нервозность — то и дело поправляла перчатки, кусала губы и, судя по ее жалобному взгляду, была готова запросить пощады. — Прекрати, — наконец бросила ей Мадам, явственно уставшая терпеть эту пантомиму. — Пассаван тебя не укусит. Он признанный король кутежей, но не обидит и мухи. — Кто он? — решился спросить Даниэль, чтобы не ехать в молчании. — Я не слышал раньше эту фамилию. — Неудивительно, — Мадам смотрела не на него, а в окно, и по ее лицу метались огни проносившихся мимо фонарей, — его дед получил дворянство при Первой Империи*. Оказался ушлым малым: скупил за бесценок земли и поместья тех, кому не повезло лишиться имущества, а то и головы. Мог жить на ренту и не знать горя, но решил пойти дальше: организовал несколько ткацких фабрик, и они начали приносить ему весьма неплохой доход. Его сын, недавно отошедший в мир иной, удачно вложился в торговлю в колониях. Денег, которые он получил, хватит на несколько жизней. И наш Эдуар, не трудившийся в своей жизни и дня, совершенно не знает им цену. Поэтому и сорит ими направо и налево, тратя их на все, что посчитает, как он говорит «достойным». Он очень полезный друг, Дани. Таких всегда надо иметь под рукой. На Новом мосту экипаж замедлился. Здесь, как обычно по вечерам, образовался небольшой затор, и Мадам поморщилась, когда до ее ушей донеслась перебранка едва не столкнувшихся извозчиков. — Все время забываю спросить у тебя, — обратилась она к Даниэлю, задергивая занавеску на окне и погружая в практически беспросветную тьму всех, находящихся в экипаже, — ты монархист или республиканец? Даниэль ответил ей не сразу. Признаться, он не ожидал подобного вопроса. — Не уверен, что могу сказать точно, — выговорил он, пытаясь тут же осмыслить все, что слышал когда-либо о монархии и республике, дабы составить о них какое-то четкое мнение, и терпя в этом полный крах. — В моей семье достаточно было тех и других. В итоге одна половина перебила другую… так что, если говорить о наследственности, я скорее поддерживаю Республику. — Наследственность, — усмехнулась Мадам с непонятным выражением. — Все мы — потомки победителей. Тех, кто оказался смелее, сильнее, а подчас и кровожаднее, чтобы остаться в живых, тогда как другие гибли. Но у тебя самого, как я понимаю, нет политических взглядов? Даниэль мотнул головой. Политику он всегда считал про себя чем-то невыразимо скучным, замшелым, а интерес к ней — косной глупостью, не достойной истинного служителя муз. Поэтому ему сложно было представить, к чему клонит Мадам; но она, вопреки его опасениям, осталась довольна его ответом. — У Пассавана редко говорят о политике, — сказала она, и глаза ее сверкнули в темноте, как два тлеющих угля, — но если заговорят, мой тебе совет — соглашайся со всеми и ни с кем. Мы не можем позволить себе такую роскошь, как убеждения. Время сейчас неспокойное, ветра переменчивы, и никогда не знаешь, кого они сбросят с вершины, а кого на нее вознесут. — Обязательно последую вашему совету, — заверил ее Даниэль, недоумевая про себя, что вообще могло заставить ее заговорить об этом. Впрочем, он уже понял, что Мадам не из тех, кто будет размениваться на пустую болтовню; если она захотела напомнить ему об осторожности, значит, на то должна была существовать веская причина. Экипаж остановился. Даниэль вышел из него первым, подал руку каждой из своих спутниц по очереди и лишь затем позволил себе оглядеться. Они находились недалеко от набережной Орсе, во дворе дома из двух этажей, сохранившемуся здесь, судя по его внешнему виду, еще с наполеоновских времен. На всех этажах горели окна; до Даниэля доносились смех, звуки музыки и звон бокалов. — Как раз вовремя, — заметила Мадам удовлетворенно. — Мы не припозднились. В гигантском, залитом светом холле их встретили вышколенные, безукоризненно одетые служители — ливрея каждого из них стоила, должно быть, больше, чем фрак Даниэля, и молодой человек чувствовал себя отчаянно неловко, вручая молчаливому лакею свой потертый цилиндр и порядком износившиеся перчатки. Тот, правда, ни одним движением брови не выразил своего отношения к неказистому внешнему виду гостя и скрылся за шторой, где находилась, очевидно, гардеробная. — О, друзья мои! — раздался над головами пришедших оживленный голос, подхваченный гулявшим под сводами эхом. — Наконец-то и вы здесь! Даниэль обернулся. К ним уже бежал по широкой мраморной лестнице человек средних лет, с приятным и располагающим лицом, которое портили, пожалуй, только чрезмерно покрасневшие щеки, выдававшие в своем обладателе незаурядного любителя спиртного. На выглаженный, отливающий шелком фрак незнакомца страшно было, казалось, даже дышать; вдобавок, когда человек приблизился, Даниэль заметил сверкнувший у него на руке перстень с золотой печаткой. — Дорогой Эдуар, — сказала Мадам, выдавая в своем визави хозяина приема, и обменялась с ним приятельскими поцелуями в щеку, — мы очень рады… — А я! Я рад чрезвычайно! — горячо ответил де Пассаван, улыбаясь от уха до уха, и почти набросился на Эжени с объятиями. — Милая моя, ты прекраснее вечерней зари! — Ты тоже блестящ, как и всегда, — засмеялась Эжени, не оставляя сомнений в том, что с графом она знакома давно и, более того — состоит с ним в теплых, даже дружеских отношениях. — Мы так скучали… — Я тоже скучал, ты даже не представляешь. Не веришь — не смог, плюнул, вернулся в Париж на две недели раньше, чем думал, — затрещал де Пассаван, бережно сжимая ее ладонь. — Не мог выносить эти чертовы апеннинские рожи. Только на словах потомки римлян, а на деле — тьфу! Жалкие людишки. Впрочем, случилась со мной в Болонье одна презабавная история, я расскажу и ты обхохочешься… так, а это, значит, наше молодое дарование? Неловкость, которую Даниэль испытывал, только удвоилась, когда сияющий взгляд графа оборотился на него. Молодой человек испытал даже острое желание спрятаться куда-нибудь, точно не с улыбкой к нему приближался де Пассаван, а с остро наточенным окровавленным топором. — Да-да, — подтвердила Мадам, наблюдая за ним с усмешкой, — это он. — Чудесно! — провозгласил граф, пожимая Даниэлю руку со всей возможной сердечностью; тот только крякнул, чувствуя, как хрустнули его пальцы. — Видел ваши картины. Восхитительно! Но поговорим об этом позже, не хочу сейчас, в спешке… а тут? Следующей жертвой его приветливости закономерно оказалась Лили. Впрочем, она не сплоховала, ничем не выдав ни растерянности, ни испуга — выступила вперед и присела в глубоком реверансе, выполненном по всем правилам светского этикета. — Месье, для меня большая честь познако… — О, давайте без церемоний, — засмеялся Пассаван, хватая ее за руку и порывисто прижимаясь губами к запястью. — Мы же не на приеме где-нибудь в Версале, правда? Общество самое что ни на есть простое… вы Лили, верно? — Да, месье, — кивнула она, ничуть не ошеломленная его болтовней, и Даниэль невольно восхитился ее выдержкой. Пассаван, судя по его виду, тоже пребывал в восхищении: — Эдуар Арман Огюст де Пассаван к вашим услугам, дорогая. Для вас — просто Эдуар, как только мы выпьем на брудершафт, а выпьем мы весьма скоро… прошу за мной! Следуя за графом, все четверо поднялись на этаж. Там, объятые ярким, неподвижным светом электрических ламп, толпились гости, и у Даниэля, впервые оказавшегося в столь блестящем обществе, зарябило в глазах. Он застыл, не зная даже, на что обратить свой взгляд — на ломившийся от тонких вин и изысканных закусок фуршетный стол? на роскошные украшения, сияющие всеми цветами на шеях и руках присутствующих дам? на музыкантов, играющих слаженно, без единой лишней ноты, знаменитый шопеновский вальс? Лили, как Даниэль заметил, тоже замерла в нерешительности; даже когда ей поднесли бокал вина, она взяла его не сразу, явно не заметив. — Будьте как дома, — Пассаван продолжал источать волны доброжелательности, но теперь его главной целью был, очевидно, Даниэль, которого он нетерпеливо подхватил под локоть. — Пройдемте-ка со мной, хочу вас кое с кем познакомить. Не имеющий никакой возможности к сопротивлению, Даниэль позволил себя увести. Пассаван, между делом вручив ему бокал с вином, продолжал говорить без умолку: — Ваша Саломея просто гениальна. Сам Леонардо бы не нарисовал лучше. — Я вас уверяю, — начал Даниэль, не зная, куда деть себя от смущения, — я не думал, что…