– Пока он сидел в райисполкоме, был как бы представителем власти, а сейчас Паксеев скатился на уровень массовика-затейника: раз в год организовал возложение цветов к памятнику – и гуляй, Вася! Книжки читай, пыль с музейных экспонатов стирай. Уборщицу Суркову почаще к себе вызывай. Она, кстати, с вами не едет? – У нее ребенок маленький, она в поселке остается. Новую книжку брать будете? – улыбнулась Наталья. – Тогда пойдемте, а то автобус без меня уедет. У выхода из библиотеки Наталья остановилась, носком ноги прикрыла дверь, шагнула ко мне. – Вчера я не могла прийти к вам… Она привстала на цыпочки, обхватила мою шею руками и поцеловала меня в губы страстно, но неумело. Я хотел поцеловать ее в ответ, но Наталья высвободилась и открыла настежь дверь. – Никому об этом не рассказывайте, Андрей Николаевич. Пускай это будет нашей маленькой тайной, хорошо? – Побольше бы таких тайн! – А как же моя сестра? – лукаво улыбнулась Наталья. «Улыбка у нее как у Чеширского Кота, имеет сто оттенков: от холодно-официального до маняще-теплого. Она играет со мной, как кошка с мышкой, а я с каждым днем все больше и больше вязну в этом болоте, и что самое интересное, не хочу из него выбираться». – Осторожнее несите! – раздался голос Паксеева из холла. Наталья закрыла дверь на ключ, еще раз улыбнулась мне и пошла по коридору. Я – за ней. Навстречу нам шли несколько старшеклассников. У идущего впереди щупленького пацана в руках был большеголовый гипсовый бюст Ленина. Со стороны парнишка с бюстом смотрелся забавно: голова у гипсового Владимира Ильича была раза в два больше, чем у мальчишки. За школьниками, подгоняя их и контролируя, шел Паксеев. Здороваться со мной он счел излишним. Если бы я не работал в милиции, то, ей-богу, качнул бы ему адреналину в кровь. Отозвал бы его в сторону и шепотом, как заговорщик, сказал: «Юрий Иосифович, тут вот какое дело – я от Инги гонорею подхватил. Вы бы сходили к врачу, проверились…» У крыльца ДК уже стоял автобус. Наталья подхватила туристический рюкзачок, шмыгнула внутрь, села у окна, помахала мне рукой. Я сдержанно кивнул на прощание и пошел на работу. – Андрей Николаевич! – донеслось мне вслед. Я обернулся. Наталья высунулась в форточку автобуса: – Марина в понедельник приезжает. Встречайте ее! «Как я ее встречу, если из города каждый день приходит по пять рейсов? Целый день на автостанции торчать буду? Марина не маленькая девочка, дорогу до дома сама найдет». Автобус умчал Наталью в отдаленный совхоз. Моя жизнь в поселке вошла в прежнее спокойное и размеренное русло. Потянулись серые однообразные дни, расчерченные по формуле: работа-дом-работа. Вечерами, попивая чай у окна в неуютной, лишенной женского тепла комнате, я размышлял. «Почему нас не отправляют в совхоз? Сидел бы там после ужина у костра: бутылочка по кругу, гитарный перезвон, жарящийся на прутике хлеб, Наталья в куртке-штормовке… Это бред, самый настоящий! Я сам не знаю, что хочу. Я, кажется, опять начинаю сходить с ума в этом поселке. Так ведь не должно быть: я жду одну сестру, а мечтаю о другой! Приедет Маринка и поселится у меня, а я по ночам буду видеть, как целую Наталью? Какое-то раздвоение личности. Нет-нет, это не психопатология, это «эффект замкнутого пространства» играет со мной в свои дурацкие игры. В замкнутом пространстве Верх-Иланска я, как бильярдный шар, скачу от борта к борту: Инга-Маринка-Инга-Наталья. Сейчас одно звено, Инга, выпало, но легче-то не стало! Теперь мне надо либо определиться с сестрами, либо поискать в ограниченном круге поселковых девушек новую зазнобу. Зачем еще одну? Затем, что Маринка жить в Верх-Иланске не собирается, а я неизвестно сколько тут проторчу. Мне нужна душевная и физическая отдушина. Наталья на эту роль не подходит. Я чувствую, что если отношения с младшей Антоновой перейдут от стадии улыбок к разбросанным по комнате вещам и дурманящему шепоту «Не надо!», то Маринка станет мне не нужна. Но как будущая жена Маринка меня вполне устраивает, а вот какая Наталья хозяйка и будет ли она меня любить, это неизвестно. А как отнесутся ее родители к перемене невесты? Мне надо в город. Мне надо хоть ненадолго вырваться из замкнутого пространства, пройтись по широким улицам, съесть мороженое в бумажном стаканчике, поглазеть по сторонам. Город! В нем тысячи тысяч молоденьких привлекательных девушек. В нем все пропитано женской красотой и любовью. Там мои мозги быстро встанут на место, окрепнут, и тогда можно назад возвращаться». 11 Марина приехала в отпуск в понедельник, 12 сентября. Первый день провела с родителями, у меня появилась только вечером во вторник. До утра мы наслаждались друг другом. У нас даже не было времени обсудить арест ее отца или какие-то другие верх-иланские новости. В среду, собираясь на работу, я как бы невзначай задел кровать. Маринка повернулась на другой бок и сказала: – Оставь ключи на столе. Я в магазин схожу, продуктов куплю. Заявка на совместную жизнь была сделана. Вечером, к моему приходу, комната блистала чистотой. Мы сели ужинать, и я заметил, что у моей подруги появился загар, которого не было в ее прошлый, июльский, приезд. – Ты где-то успела загореть, – ни на что не намекая, сказал я. – В августе с девчонками на речку ходили. – Она посмотрела мне в глаза, словно проверяя, какую реакцию вызовет ее ответ. – В августе уже не купаются, – резонно заметил я. – Почему на речке обязательно надо купаться? – Настроение ее ухудшилось. – Мы просто загорали. Или мне уже нельзя выйти постоять на берегу реки в купальнике? – Боже упаси! Я не страдаю от болезненной ревности. Жизненный опыт учит, что если женщина решила изменить, то мужчина об этом узнает, только если она сама захочет. Или если подруги настучат. Или любовник обидится. – Перестань всякую чепуху собирать! У меня нет никакого любовника. Расскажи лучше, чем ты тут занимался. – Ничего предосудительного после твоего отъезда я совершить не успел. «С сестрой твоей на той неделе целовался, но это не считается. Это по-дружески было». – Ты с Ингой – все? – спросила она тоном кастильского инквизитора. – Что значит «все»? У меня с ней что, что-то было? – начиная раздражаться, ответил я. – Давай оставим этот разговор. Расскажи лучше, как там, в городе, жизнь? – Я поступила в институт на заочное отделение. – И только сейчас об этом рассказываешь? Когда ты успела экзамены сдать? – Я их не сдавала. Меня после техникума сразу же на третий курс зачислили. Не вечно же мне работать сменным технологом. Твои родители знают обо мне? – резко поменяла она тему. – Пока нет. Они про меня-то толком ничего не знают, а что я им про тебя напишу? – Напиши им, что я не как Калмыкова, не пэтэушница, и скоро с тобой в образовании сравняюсь. Теперь скажи, мы жили в одном общежитии, обо мне там что-то плохое говорили? Ты хоть раз слышал, чтобы от меня утром мужчина выходил? Если нет, то к чему твои намеки на загар? – Марина, как я по тебе соскучился! – Я встал из-за стола и уволок ее на кровать. Когда-то, еще в пионерские годы, один дружок сказал мне: «Хочешь посмеяться? Представь, что все заголовки в газете написаны про секс». Следуя его совету, я взял первую попавшуюся газету, прочитал заголовки и смеялся до слез, до коликов. Прошедшую ночь, прибегая к языку газетных заголовков, я бы назвал так: «Родине – наш ударный труд и мастерство!» Как бы назвал ее мой сосед, не знаю, но он дважды недовольно стучал в стену. Этой же ночью у учителя Седова сгорела стайка – небольшой сарай. Осматривавшие поутру место происшествия сотрудники уголовного розыска установили, что имел место умышленный поджог: кто-то сбил навесной замок с дверей стайки и разжег внутри ее костер. Ни учитель, ни его пожилая мать никого не подозревали. Врагов в поселке у них не было. – Много вещей у них сгорело? – спросил я у Горшкова, выезжавшего на пожар. – Да нет, немного, в стайке хранился один хлам. Учитель говорит, что накануне расчистил ее под дровяной склад. Скоро леспромхоз начнет дрова на зиму продавать, где-то же их надо хранить. – А во дворе нельзя, что ли, поленницу сложить? – спросил я. – Андрюха, ты городской житель, ты еще ни одной зимы в поселке не провел, вот и говоришь всякую ерунду. В поленнице, конечно, можно дрова хранить. Но когда зимой снега под крышу наметет, то ты будешь эту поленницу каждый раз из-под сугробов выкапывать. А если дрова лежат в стайке, то тебе надо будет только дорожку туда расчистить – и все! – Так какая разница, откуда снег откидывать: от поленницы или от стайки? – Тебе это бесполезно объяснять, – отмахнулся от меня Горшков. – Пока своей стайки у тебя не будет, ты ничего не поймешь. – Боже упаси меня от стаек, поленниц и дров с леспромхоза! – За неимением в нашем кабинете икон я перекрестился на портрет Дзержинского. – Андрюха, – коварно ухмыльнулся Горшков, – а ты с кем будешь в этом году картошку копать? – Не сыпь мне соль на рану! – замахал я руками. – Я как подумаю о картошке, так вздрогну. – И все-таки с кем, с Антоновыми? – С ними, – недовольно пробурчал я. Не копать картошку вообще невозможно, поселковое общество воспримет это как вызов, а я не собирался противопоставлять себя всем окружающим. Если я тут живу, то надо соблюдать местные правила. Одно из них гласило: если у холостого мужчины нет своего надела в поле, то он обязан помогать копать картошку кому-нибудь из друзей или знакомых. Казалось бы, под дулом автомата никто тебя не гонит копаться в земле, а на практике – пойди-ка откажись! Не принимать участие в главном сельскохозяйственном мероприятии года со стороны выглядело так же дико, как жениться до армии. Формально ведь никто не запрещает не служившему в армии молодому человеку подать заявление в ЗАГС. Но только попробуй заикнись об этом, как все родственники и друзья посмотрят на тебя как на психически больного человека. «Что ты собрался делать, жениться? А невеста что, беременная? Нет?! Куда только родители смотрят! Срамота-то какая – в армии не служил, а жениться собрался! У тебя, обормот, женилка еще не выросла. Отслужи вначале, а уж потом на девок засматривайся!» Ближе к обеду в наш кабинет зашел замполит. В руках у него был список сотрудников РОВД. – Горшков, ты с родителями картошку копаешь? – Замполит сделал отметку в списке. – Мыльников, ты с тещей? Лаптев? Замполит вопросительно посмотрел на меня. Отступать было некуда. – С тестем, с кем же еще! Замполит, прекрасно знавший, что у меня нет никакого тестя и нет жены, с невозмутимым видом отметил в списке, с кем я выезжаю в поле, и ушел опрашивать соседний кабинет. Местные обычаи, черт бы их побрал! «Женатым можешь ты не быть, картошку же копать обязан!» Вечером, после ужина, я спросил у Марины: – Как там поживает моя комната, ремонт в ней не сделала? – Шторы повесила, а к остальному не прикасалась. Как при тебе известка на потолке осыпалась, так и осыпается. Зачем мне сейчас с ремонтом выделываться, если летом гостинку дадут? – Марина, а тебя не посещала такая мысль – плюнуть на все и вернуться в Верх-Иланск? Марина, мывшая посуду в тазике с горячей водой, напряглась.