А зачем же, спрашивается, живу я, безразлично спросила баба. Арсений не знал, что ответить, да это и не было вопросом. По крайней мере, вопросом к нему. Он молча смотрел, как баба исчезала за снежными хлопьями. Когда ее не стало видно, он направился к ближайшей избе. Там его уже ждала работа. В Лукинской Арсений задержался дольше, чем в Великом селе. Здесь было больше больных. Мертвых тоже было больше. В Лукинской царила апатия, и наладить тут помощь друг другу оказалось гораздо сложнее. Но Арсений справился и с этим. Он убеждал крестьян, что их выздоровление зависит во многом от них самих. Желая пробудить в них жизненную силу, Арсений доказывал им, что Божья помощь нередко посылается через деятельных людей. Крестьяне кивали, потому что под деятельными людьми разумели Арсения. Сами же стать деятельными они не хотели. Или не могли. Когда же выздоровело несколько больных, уже оплаканных ими, в них пробудилась надежда. И выздоровевшие начали помогать заболевшим и собирать покойных. Они разносили хлеб осиротевшим детям, мыли и прокуривали дома, расчищали дворы и улицы, пришедшие за время мора в запустение. Видя это, Арсений оставил деревню Лукинскую и пошел дальше. Следующим местом, попавшимся Арсению на пути, была деревня Горы. Пробыв какое-то время в Горах, он обошел Кишемское озеро и, преодолев верст десять, оказался в деревне Шортино. Из Шортина путь его лежал в Кулиги, из Кулиг – в Добрилово, оттуда – в Загорье. И всюду Арсения уже ждали, и местным жителям было уже известно, в чем должна состоять их помощь врачевателю. Слова его, как и слава, шли впереди него, и все теперь знали, что им, придя, Арсений скажет, поэтому говорить ему приходилось все меньше. Это стало для Арсения значительным облегчением, ибо из всего им предпринятого самым большим трудом ему казалось произнесение слов. Когда Арсений находился в Загорье, наконец-то ударил мороз. Мороз был силен. Не прошло и недели, как он сковал Шексну тонким, но прочным льдом. Далее Арсений передвигался уже по замерзшей поверхности Шексны. Ноги его порой скользили, порой цеплялись за вмерзший в лед камыш, но идти по реке все равно было легче, чем по бездорожью. Так он пришел в большое село Ивачево. Это было богатое село, жившее ловом рыбы. В Ивачеве стояла каменная церковь во имя Андрея Первозванного, до своего апостольства – рыбака. В избах Ивачева к запаху разлагающихся тел примешивался запах сетей и соленой рыбы. Мор там стоял уже давно – как во всех речных деревнях, принимающих плавающих и путешествующих. Арсений, выросший вдали от водных пространств, присутствие реки ощущал ежечасно. Шексна не была большой, но толща направленной воды, даже находясь подо льдом, излучала особую энергию движения. Эта сила в жизни Арсения была новой, и она его волновала. Она будила в нем мысль о странничестве. В Ивачеве Арсения застала весна. Мороз, сделавший мор чуть менее свирепым, сменился оттепелью. Арсений прилагал все силы к тому, чтобы не допустить второй волны морового поветрия. Ивачевцам он предписывал есть толченую серу в яичном желтке, запивая ее вытяжкой из сока шиповника. В дни приема снадобья не велел есть свинины, пить молока и вина. Днем Арсений обходил дома больных, а ночью молился о даровании им здравия, а также о том, чтобы болезнь не умножалась. Оказываясь на берегу Шексны, Арсений думал о том, что лед ее скоро начнет таять. До наступления теплых дней ему нужно было перейти по реке в другую деревню. Он уже собрался было двинуться в путь, как однажды утром по шекснинскому льду в Ивачево прибыли сани. Глядя на красоту саней, кто-то из ивачевцев назвал их княжескими. И это оказалось правдой. Сани были присланы из Белозерска князем Михаилом. И присланы были за Арсением. За мной, удивился Арсений, когда ему рассказали о прибытии саней. За тобою, подтвердили приехавшие из Белозерска. Княгини и дщери ея коснуся моровая язва. Велика слава твоя, Арсение, в земли белозерстей. Яви же хытрость врачебную, да почтен будеши от князя. Токмо от Спаса нашего Иисуса Христа мзды жду, ответил Арсений, и что ми есть в почитании княжем? Отвернувшись в сторону, он сказал Устине: Посмотрю, любовь моя, что я смогу сделать для этих людей. Оттого, что они принадлежат к княжескому роду, болезнь не становится легче. Тяжелее, правда, тоже. С этими словами Арсений сел в расписные сани. Сиденье было уложено пуховыми подушками, оно дарило телу свою мягкость с подчеркнутой готовностью дорогой вещи. Арсения укутали покрывалом, и он испытал неловкость перед глядевшими на него ивачевцами. Никогда еще он не ездил в таких санях. И не представлял, что дорога может быть такой удобной. А движение – быстрым. Полозья шли по льду с негромким хрустальным звуком, и толща воды отвечала им из глубин тяжелым колоколом. По наезженным колеям за полозьями крутилась поземка. Подо льдом бросалась врассыпную испуганная рыба. Шексна петляла, а леса сменялись деревнями. До Белозерска существовал и более краткий путь. Он был не таким удобным, как речной, и шел через мелькавшие одна за другой деревни. Но приехавшие не знали, расчищен ли он. Они торопились и решили не рисковать, зная, что путь по реке надежен и скор. Возможно, они не хотели в эти деревни заезжать, потому что там свирепствовал мор. Им (возница строго посмотрел на Арсения) достаточно было мора в Белозерске. Когда солнце утратило в яркости, ледяное пространство стало расширяться. Оглядевшись вокруг, Арсений осознал, что берег теперь остался только слева. Вместо правого берега, сколько видел глаз, расстилались бесконечные версты льда. Это было Белоозеро. Его лед оказался ровнее речного, и езда ускорилась. Когда было уже совсем темно, озеро плавно перешло в город. Их встречал Белозерск, главный город княжества. Сани скользили сквозь темные улицы. Арсений еще никогда не видел таких длинных улиц и таких высоких домов. О высоте домов он мог судить по свечению верхних окон. Когда подъехали к жилищу князя, их уже ждали. Арсения выхватили из саней и повлекли по лестнице на второй этаж. Пробежав через две полутемных комнаты, оказались в третьей. Она была ярко освещена, и в ней стоял человек. Это был князь Михаил. Слышах, яко ты еси врач хытр, сказал князь. Он подошел к Арсению ближе и заговорил тихо, почти в самое ухо. Высокий – сверху вниз. Жена и дочь, они заболели вчера ночью, понимаешь? Здешние лекари ничего не могут сделать. Ничего. Даже зубы вылечить… Это очевидно, сказал Арсений. У тебя испорченный выдох. Помоги моим близким, Арсение. Я думаю, ты сможешь. Почему ты так думаешь, спросил Арсений. Из тех, кого я лечил, немалая часть умерла. Князь сел на массивный резной стул. У него сидящего стала видна на макушке плешь. Он смотрел на Арсения, неестественно вывернув голову. Потому что ты сам не умер. Мне говорили, что ты прошел множество чумных деревень и не умер. В этом я вижу твою благословенность. Арсений молчал. Князь отвел его на женскую половину. Когда они подошли к комнате, где лежали больные, Арсений остановил князя: Дальше я пойду один. Наклонил голову и вошел. Две кровати стояли рядом. На одной лежала молодая женщина (она была гораздо моложе князя), на другой – девочка лет шести. Девочка была без сознания. Княгиня слабо Арсению кивнула. Вначале он подошел к ребенку и взял его за запястье. Затем потрогал лоб. Что речеши, Арсение, спросила княгиня. Ти ведомо имя мое, удивился Арсений. Он сел на ее постель. Даже в полумраке комнаты было видно, что княгиня голубоглаза. На солнце, думал Арсений, ее глаза должны искриться небесной голубизной. Есть у Господа такая краска. Он осторожно поднял ее голову с подушки и ощупал шею. Что речеши, повторила она. Молися, княгине, и явит Господь свое милосердие. Арсений вышел и закрыл за собой дверь. Князь молча подошел к нему. Смотрел в сторону. Видел их? Видел, сказал Арсений. Они тяжелы, но жизнь из них не уходит. С помощью Господней к утру, я думаю, полегчает. Князь положил голову Арсению на плечо. На своей шее Арсений ощутил слезы. Он вернулся к больным и пробыл у них до утра. Видел, как жизнь борется со смертью, и понимал, что жизни надо помочь. Он обработал чумные язвы матери и ребенка. Он давал им много пить, потому что вода вымывает из тела все нечистое. Держал их головы над кадкой, когда их рвало. А главное – впускал в них свои жизненные силы, когда чувствовал, что своих собственных им недостает. Особенно Арсений опасался за девочку, поскольку дети переносят мор хуже взрослых. Все свободное время он держал ее за руку, не отпуская. По биению пульса распознавал изменения в состоянии и управлял ее борьбой за жизнь. Арсений чувствовал, когда ему следует решительно вмешаться. В такие мгновения он собирался весь без остатка и передавал ребенку все жизненное, что мог в себе найти. Он боялся лишь исчерпания собственных сил. Когда утром пришли к ним в комнату, Арсений сидел без движения на полу и держал ребенка за руку. Вошедшим показалось, что он мертв. Что мертвы и княгиня с дочерью. Но Арсений был жив. А княгиня с дочерью были хотя еще очень слабы, но – здоровы. Это событие стало началом возвышения Арсения. На князя, души не чаявшего в семье, выздоровление близких произвело глубокое впечатление. Он подарил Арсению соболью шубу. Несмотря на теплое время, ценность подарка была очевидна. Князь решил сделать Арсения придворным врачом и поселить его в своем дворце. Нужно сказать, что княжеские покои в то навсегда ушедшее время не вполне соответствовали нынешним представлениям о дворцах. Палаты русской знати были обычно деревянными. Их отличие от домов простых горожан состояло прежде всего в размерах: они были выше и шире. Строительство их никогда не завершалось. Оно могло прерываться, но возобновлялось с первой же возникшей надобностью. С новыми браками в семье к основному зданию пристраивались новые части. Появлялись пристройки в связи с расширением кухни, комнат для слуг и подсобных помещений. Сооружения становились больше, но – не красивее. Они напоминали пчелиные соты или колонию моллюсков. Главное их достоинство состояло в том, что они устраивали владельцев. Прожив у князя несколько недель, Арсений обратился к нему с просьбой отпустить его. Нет, Арсений не хотел уходить из Белозерска – там было еще много людей, нуждавшихся в лечении, – он лишь просил о предоставлении ему другого жилища. Такая просьба князя поначалу удивила, но Арсений пояснил, что посещает других больных и боится занести мор в княжеские палаты. Это было правдой, но не всей правдой. Жизнь во дворце тяготила Арсения. Находясь в роскоши, я слабее чувствую тебя, признался он в слезах Устине. И дело, ради которого я теперь живу, там осуществить невозможно. Князь не стал препятствовать Арсению, ибо слово Арсения значило для него много. Князю было важно, что Арсений не уходит из Белозерска. Он дал ему дом недалеко от дворца и предоставил жить по своей воле. Волей же Арсения было справиться с охватившим город недугом. За короткое время он смог наладить помощь выздоровевших больным и в Белозерске. Один с больными целого города он бы не справился. С рассветом Арсений покидал свой дом и обходил избы с чумными. Он осматривал их, определяя состояние и виды на жизнь. Там, где его помощь могла оказаться решающей, он оставался на долгие часы и убеждал грустных ангелов смерти повременить. Порой, когда ему казалось, что силы оставили его совершенно, он шел к Белоозеру. Стоял уже конец мая, а озеро все еще было подо льдом. Его бескрайнее свинцовое пространство вступало в противоречие с покрытыми зеленью берегами. Арсений ходил по льду озера и чувствовал холод его глубин. Веяние этого холода ему представлялось веянием смерти, так, словно бездна озера заключала в себе всех когда-либо ушедших белозерцев. Он мог часами вглядываться в лед, изучая то, что вмерзло в него за зиму: черепки горшка, головешки костров, павшего волка, остатки лаптей, а также то, что от долгого лежания потеряло первоначальный вид и превратилось в чистую материю. Арсений думал, что находится в уединении, но это было не так. Он никуда не мог скрыться от своей славы. Невидимый Арсению, с берега за ним наблюдал Белозерск. Город понимал, что напряжение Арсения для обычного человека непереносимо, и не мешал ему набираться сил в одиночестве. Но однажды от берега отделилась точка и стала быстро двигаться к Арсению. Арсений обратил на нее внимание, когда стало очевидно, что она направляется к нему. Арсений подумал было, что человек еще далеко, но так только казалось, потому что шедший был мал. Когда он подошел, Арсений увидел, что это мальчик лет семи. Аз есмь Сильвестр, сказал мальчик. Се придох, яко болеет моя мати. Ты же, Арсение, помози нам. Он взял Арсения за руку и потянул его в сторону берега. Рука Сильвестра была холодной. Арсений молча двинулся за ним. На льду Сильвестр несколько раз поскальзывался и смешно повисал на руке Арсения. И ни один из них не засмеялся, потому что движение их не было радостным. Движение сопровождалось потрескиванием льда под ногами. Над головами кричали вернувшиеся из теплых краев птицы. Время от времени шедших окатывали волны теплого берегового воздуха, согревая на ледяном пространстве. Мой отец умер два года назад, сказал Сильвестр. Тоже от мора. А мать зовут Ксенией. Увидев, что Сильвестр смотрит на него, Арсений кивнул. Дом Сильвестра стоял у заболоченного пруда почти у самой границы города. Вопреки ожиданиям Арсения, это был хороший дом. В нем не было сиротства и оставленности. Прежде чем переступить порог, Арсений спросил: Когда она заболела? Вчера, ответил мальчик. Арсений вошел. Несмотря на предостерегающий жест, Сильвестр шагнул за ним. Это моя мама, прошептал Сильвестр. От нее мне не может быть ничего дурного. Теперь она уже принадлежит не себе, но болезни, так же шепотом сказал Арсений и вывел мальчика наружу. Ксения лежала с закрытыми глазами. Несколько минут Арсений молча смотрел на нее. Даже болезненная отечность не искажала правильных черт ее лица. Арсений коснулся рукой ее лба и сам удивился своей робости. Чтобы сбросить нерешительность, он нажал ладонью на лоб. Ксения открыла глаза. Они ничего не выражали и медленно закрылись. Ксения была не в силах сопротивляться сну. Арсений нащупал пульс. Провел рукой по шейной артерии. Несколько раз нажал на место, под которым билось сердце. Он не чувствовал в ней ничего, кроме убывания жизни. В сенях на него вопросительно смотрел Сильвестр. Арсений хорошо знал этот взгляд, но никогда еще не видел его у ребенка. Он не мог понять, что следует говорить ребенку с таким взглядом. Знаешь, дела плохи (отвернулся Арсений). Мне тяжко оттого, что я не могу ее спасти.