Йона стригся коротко – стоило немного затянуть с походом в парикмахерскую, и светлые волосы начинали торчать во все стороны. Высокий и мускулистый, он имел вид человека, у которого после десятилетий тренировок все мышцы, все сухожилия и связки работают в полном согласии между собой. Темно-серый пиджак, ворот белой рубашки расстегнут. На пассажирском сиденье рядом с Йоной лежал завернутый в бумагу букет красных роз. До поступления в полицейскую академию Йона служил в армии, участвовал в спецоперациях, а специализацию получил в Нидерландах, и самую передовую: нетрадиционный рукопашный бой, новейшие виды оружия и партизанская война в условиях города. За годы службы в полиции Йона раскрыл больше запутанных убийств, чем любой другой комиссар уголовного розыска; равных ему не было во всей Скандинавии. Когда его приговорили к четырем годам тюрьмы, многие сочли приговор стокгольмского суда первой инстанции несправедливым. Йона не стал обжаловать приговор. Он знал, чем рисковал, спасая друга. Прошлой осенью тюремное заключение Йоне заменили на общественные работы. Теперь он служил участковым полицейским в стокгольмском районе Норрмальм и жил в одной из квартир полицейского департамента, на Рёрстрандсгатан, напротив Филадельфийской церкви. Всего через несколько недель Йону снова ждали должность комиссара уголовной полиции и его прежний кабинет в полицейском управлении. Йона выбрался из машины в ночную прохладу. В домике Валерии горел свет, входная дверь была открыта настежь. Свет из кухонного окна падал, рассеиваясь, на голые ветки плакучих берез и прихваченную морозом траву. В лесу что-то хрустнуло, и Йона обернулся. Между стволами прыгал слабый свет, под чьими-то шагами шуршали листья. Все ближе и ближе. Йона осторожно, одной рукой расстегнул кобуру. Из леса вышла Валерия с фонариком в руке. В красном халате и резиновых сапогах, бледная, с мокрыми волосами. – Ты что делала в лесу? – Просто ходила проверить теплицы. – Взгляд у Валерии был странный, словно мысли ее витали далеко отсюда. – В халате? – Ты рано приехал, – заметила Валерия. – Знаю, это невежливо. Я старался ехать помедленнее. – Йона достал букет. Валерия сказала “спасибо” и, взглянув на него большими темно-карими глазами, позвала в дом. В кухне пахло дровяной печью и лавровым листом. Йона заикнулся было, что проголодался, но передумал и стал говорить, что знает – он приехал слишком рано и вовсе не торопится сесть за стол. – Будет готово через полчаса, – улыбнулась Валерия. – Отлично. Валерия положила цветы на стол и подошла к кастрюле. Подняла крышку, помешала, надела очки и, заглянув в поваренную книгу, высыпала в кастрюлю рубленую петрушку и кориандр. – Останешься на ночь? – спросила она. – Если не помешаю. – Я имела в виду, можно ли тебе вино. – Она покраснела. – Я понял. – Ты понял, – чуть улыбнувшись, передразнила Валерия его финский акцент. Достав из верхнего шкафчика два бокала, она открыла бутылку и разлила вино. – Я постелила в гостевой комнате, положила полотенце и зубную щетку. – Спасибо. – Йона взял у нее бокал. Они молча чокнулись, отпили, посмотрели друг на друга. – В Кумле[1] такого не нальют, – заметил Йона. Валерия осмотрела стебли роз, поставила цветы в вазу и посерьезнела. – Не буду ходить вокруг да около, – начала она, теребя поясок старого халата. – Прости, что я тогда такое устроила… – Ты уже извинялась. – Я хотела извиниться, глядя тебе в глаза… поняла, что ты по-прежнему служишь в полиции – и развела детский сад. – Ты решила, что я тебе врал, но я… – Дело не только в этом, – перебила Валерия и покраснела. – Полицейских ведь все очень любят? – Ага. – Валерия попыталась сдержать улыбку, отчего у нее сморщился подбородок, снова помешала в кастрюле, закрыла ее крышкой и убавила жар. – Если что-нибудь нужно – скажи. – Ничего, я только… я хотела уложить волосы и подкраситься к твоему приходу, так что пойду-ка наверх. – Ладно. – Подождешь здесь или поднимешься со мной? – Поднимусь, – улыбнулся Йона. Забрав с собой бокалы, они поднялись в спальню. Желтое платье ждало на застеленной кровати. – Садись, вот кресло, – тихо сказала Валерия. – Спасибо. – Теперь не смотри. Йона отвернулся. Валерия надела желтое платье и стала застегивать пуговки на лифе. – Не так часто я наряжаюсь в платья. Если только летом, когда еду в город, – сказала она своему отражению в зеркале. – Как красиво. – Не подглядывай, – улыбнулась она, застегивая последние пуговицы на груди. – Не могу. Валерия подошла к зеркалу и заколола влажные волосы шпильками. Йона смотрел на ее длинную шею; Валерия наклонилась и подкрасила губы. Взяв с ночного столика сережки, она села на кровать, стала вдевать их в уши – и встретилась взглядом с Йоной. – Мне кажется, я так реагирую из-за того случая в Мёрбю… мне до сих пор стыдно, – тихо сказала Валерия. – Даже предположить страшно, что ты про меня тогда подумал. – Одна из моих первых операций в качестве стокгольмского патрульного. – Йона опустил глаза. – Я была наркоманкой. – У каждого свой путь, так уж устроено. – Йона посмотрел ей в лицо. – Но ты так расстроился! Я же видела… и помню, как пыталась отнестись к этому с презрением. – У меня была только одна твоя фотография, из гимназии… ты не отвечала на письма, я отслужил и уехал за границу. – А я оказалась в Хинсеберге[2]. – Валерия… – Надо же было так бессмысленно, как-то не по-взрослому все исковеркать… А потом я опять чуть все не испортила. – Ты была не готова к тому, что я останусь на полицейской службе, – спокойно заметил Йона. – Ты хоть знаешь, почему я села в тюрьму?