Но ненадолго. Потому что потом он повернулся, и я почувствовала, как мое сердце сжалось в груди, странное, но достаточно сильное ощущение, чтобы я подняла руку и надавила туда, как будто могла ослабить давление. В его широкой, поврежденной ладони был оранжевый пузырек с таблетками, который я нашла среди диванных подушек, когда упала на них. Он встряхнул бутылку, но там ничего не было. Его глаза встретились с моими, и я не нашла в них того, чего ожидала — обвинения или разочарования. Вместо этого я увидела понимание. Но я не приняла его. Когда я его нашла, он был пуст. — Нет, — моя голова почти яростно тряслась из стороны в сторону, когда он снова придвинулся ко мне, коснулся моей щеки и приподнял ее, ища, я была уверена, признаки того, что я лгу. — Я этого не делала, Лазарус, — сказала я твердым голосом. Я поняла, что это имело значение. Важно, что он знал, что, хотя я была избита и, очевидно, проходила через какое-то дерьмо, я не оступилась. Я не использовала это как оправдание. Его работа со мной не была напрасной. Он кивнул на это, бросая пузырек таблеток на маленький столик у моей двери. — Я вижу это, — согласился он, — я горжусь тобой, Бетани. Если и есть оправдание для наркомана, чтобы оступиться, так это то, что какие-то придурки разбили ему лицо. Я с трудом сглотнула, не понимая, как много его слова могут значить для меня. — Я не хотела разочаровывать… — Остановись, — его голос прервал меня, добрый, но твердый, не терпящий возражений, — даже если бы ты использовала их, милая, ты бы, блядь, не разочаровала меня. Хочу ли я, чтобы ты оступилась? Нет, конечно, нет. Пойму ли я, если ты это сделаешь? Конечно. У тебя здесь есть какие-нибудь другие таблетки, от которых ты хочешь, чтобы я избавился? Мои глаза закрылись, когда я сделала еще один глубокий вдох. Конечно, он был из тех парней, которые подумали бы об этом, даже несмотря на то, что я стояла тут разбитая, и он должен был быть, по крайней мере, немного зол на меня за то, что я заставила его волноваться. — Нет, — сказала я, качая головой, — у меня никогда не было такого большого запаса, чтобы можно было спрятать. — Хорошо, — сказал он, его рука скользнула вниз по моей шее, плечу, вниз по руке, и, схватив меня за руку, потянул меня в мою собственную квартиру, пока он не опустился на диван. На самом деле у меня не было другого выбора, и я тоже села. — Поговори со мной. — Это не твоя проблема, — настаивала я, — это моя проблема. — И поскольку я тот, кому действительно чертовски нравится быть внутри тебя, быть рядом с тобой и спать с тобой в моей постели, твои проблемы — это мои проблемы. Это не сложная концепция, — добавил он с легкой ухмылкой, которая немного смягчила его слова. — Кто были те парни в БМВ? Я даже не потрудилась спросить, откуда он знает о БМВ. Митчелл питал слабость к БМВ. Не потому, что ему особенно нравился какой-либо из стилей или потому, что у них были отличные функции безопасности, а из-за символа БМВ, который был данью уважения авиации, которой Митчелл был просто одержим (прим.перев.: Компания BMW была основана в городе Мюнхене еще в 1917 году за счет слияния двух заводов, которые занимались изготовлением моторов для авиации). — Это долгая история. — На случай, если эта часть еще не прояснилась, это наша с тобой проблема. Это не какая-то интрижка, не какое-то краткосрочное увлечение. Я в этом увяз. Итак, поскольку, когда я говорю, что я в чем-то участвую, это означает, что я хочу это услышать, я бы сказал, что у меня есть все время в мире, чтобы слушать. Так что начни с самого начала. Начать с самого начала. Я могла бы это сделать. Черт, может быть, было бы даже катарсисом вернуться ко всему этому, увидеть, как это прогрессирует до такой степени, что я умираю в глухом переулке в будний вечер. — После того, как моя мама умерла, после того, как я сделала все ее приготовления, мне нужно было, ну… — Вернуться к нормальной жизни, — подсказал он, его рука опустилась на мое бедро чуть выше колена, слегка сжав, а затем просто оставаясь там, давая мне якорь, в котором я не осознавала, что так сильно нуждаюсь. — Так и есть. Так что я прошла несколько собеседований и получила работу в офисе. Они проводили кое-какие ремонтные работы, и им нужно было перенести все свои старые картотечные коробки. Единственным человеком, работавшим со мной, была одна очень старая, хрупкая женщина, и я была почти уверена, что если она поднимет больше одной папки за раз, то может что-нибудь сломать. — Значит, ты перенесла их все. — И защемила нерв в спине. Сначала я не придала этому особого значения, решила, что что-то не серьезное, поэтому успокоилась, а потом сразу вернулась к делу, потому что работу нужно было сделать. Но потом стало так плохо, что, если я сидела больше минуты, когда я снова пыталась встать, моя нога отказывала, и боль усиливалась… боль, честно говоря, была впечатляющей и стреляла как вверх, так и вниз одновременно. Это было ужасно. — Итак, ты пошла к врачу. Он предполагал, что все так просто. Я пошла к врачу, который был слишком настойчив с таблетками, и я подсела. К сожалению, для меня это было не так. — Я сходила к доктору Кристоферу Эндрюсу, — продолжила я, слова, как желчь, слетали с моих губ. У меня на языке был такой же вкус. — Он рассказал мне, что у меня было, дал мне рецепт на довольно мягкий препарат и сказал, чтобы я не волновалась, принимала таблетки, как предписано, и возвращалась через шесть недель. Таблетки принимались ежедневно. Я сделала то, что мне сказали, потому что, ну, это было слишком больно, очень больно. Затем я вернулась после шести недель, немного отдохнув, чувствуя себя намного лучше. И тогда он предложил мне пройти курс реабилитации на всякий случай. — К тому времени ты еще не подсела? — спросил он, сдвинув брови, в замешательстве. — Вовсе нет, — сказала я, качая головой, — потом я пошла на терапию и встретила Санни Эндрюс. — Родственник? — Братья, — кивнула я, — и мы начали легко, сделав несколько растяжек, которые, казалось, действительно помогли. Затем, по мере того как шли дни, они становились все тяжелее и тяжелее, пока на второй неделе он не помог мне сделать растяжку, и я… я даже не могу описать эту боль. На самом деле я потеряла сознание на достаточно долгое время, чтобы рухнуть на пол и даже не осознавать этого. Он помог мне подняться, и к этому моменту я уже рыдала. Это было мучительно. Я вообще едва могла двигаться. Я не могла лежать. Я не могла спать. Санни дал мне карточку другого врача. Моя улыбка стала немного горькой, оглядываясь назад, когда мне было двадцать и все такое. Однако в то время все, что я знала, это то, что это было достаточно больно, чтобы захотеть броситься со скалы, чтобы покончить с этим. Достаточно, чтобы я поняла того парня, который спрыгнул с моста и оставил записку, в которой говорилось: «Без причины, у меня просто разболелся зуб». — Он отправил меня к доктору Митчеллу Эндрюсу. — Его отец, — он был напряжен рядом со мной, возможно, уже зная, к чему это приведет. — Так и есть. А его отец специализировался на обезболивании. — Черт, — сказал Лазарус, качая головой, — он послал тебя на таблеточную фабрику (прим.перев.: Таблеточная фабрика — это незаконное учреждение, которое напоминает обычную клинику для лечения боли, но регулярно назначает обезболивающие (наркотики) без достаточной истории болезни и физического осмотра, диагностики, медицинского наблюдения или документации. Цель их деятельности как можно быстрее подсадить на наркотики и обеспечить себе клиента.) Это было именно так. Это была фраза, которую я даже никогда раньше не слышала, не будучи в том образе жизни, где подобные вещи даже учитываются в повседневной жизни. Врачи, занимающиеся обезболиванием, не занимались тем, чтобы помогать вам и вашему телу оправляться от боли. Они занимались тем, что раздавали рецепты. Я даже не считала это убогим, неправильным или коррумпированным, когда пришла на прием в обычный кабинет врача — сплошь бежевые стены, неудобные кресла и типичные картины на стенах, и пошла вручать свою карточку девушке за стойкой с выпученными глазами, сужеными зрачками, ее волосы жирные, с хрупким телом и недостаточным весом, только для того, чтобы она сказала мне, что работают только за наличные. Все, что я видела — это конец боли. А потом я стала клиентом таблеточной фабрики. Я возвращалась каждый месяц, как по маслу, за следующей партией, за которую платила доктору Митчеллу Эндрюсу пятьсот долларов, чтобы он выписал мне рецепт. Пятьсот долларов за рецепт. На пару часов становилось лучше, прежде чем мне нужна была еще одна доза. А потом еще одна. Как по маслу. Это стало такой привычкой, что я даже не задумывалась, когда тянулась за пузырьком с таблетками, действительно ли она мне была нужна или нет. Прошло совсем немного времени, прежде чем желание принимать таблетки возникло вовсе не из-за боли — просто избитая, старая добрая зависимость. Это делало меня уродливой. Это заставило меня забыть о работе. Забыв о работе, я потеряла свою зарплату. А без зарплаты, ну, как, черт возьми, я собиралась заплатить доктору Митчеллу эти пятьсот долларов за мой следующий рецепт? К тому времени, как я подсела, у меня был целый день ломки — меня тошнило, все тело болело, я царапала кожу, медленно сходила с ума, как мне казалось. Я никогда раньше не испытывала ничего подобного, даже близко. Мне было так плохо, что мне даже в голову не приходило, что моя спина больше не болит. Ни малейшего укола боли. Ничего. Я была полноценным наркоманом. Это было так легко, без усилий, непреднамеренно. Как это часто бывало. И эта ломка, она украла мою гордость, мое достоинство, мою обычную повседневную личность. Из-за этого мне пришлось ехать в офис доктора Митчелла, дважды съезжать на обочину, чтобы меня вырвало, и я оказалась там вся в поту, пропитавшим мою мятую одежду двухдневной давности. За стойкой никого не было, и позже я узнала, что это произошло потому, что у девушки с сальными волосами и выпученными глазами была передозировка в ванне, в результате чего она утонула, и ее нашли только через три дня, когда сосед пожаловался на запах. Гламурную жизнь вели наркоманы. Почти всегда с трагическим концом. Но я не думала об этом, когда стояла там, дрожа на кричащих ногах, и с кричащей болью в спину, пока доктор Митчелл не вышел, окидывая меня взглядом, с улыбкой, которую я не распознала как злую на его губах. — Я выпишу тебе, — сказал он, кивая, и облегчение волной прокатилось по моему телу, достаточное, чтобы на мгновение заглушить симптомы отмены, — в обмен на то, что ты будешь здесь работать. Выбора действительно не было. Мне нужно было не чувствовать себя так плохо. Любым необходимым способом. В тот момент, если бы он попросил меня упасть на колени чтобы ударить, я, возможно, была бы достаточно на дне, чтобы сделать это. Как бы сильно это ни заставляло мой недавно протрезвевший желудок скисать от одной только мысли об этом. — Тебе платили неофициально, — сказал он странно, заставив меня стряхнуть воспоминания, которые были настолько яркими, что я поняла, что мои руки сжались в кулаки, а сердце бешено колотилось. — Что?