— Где же она, та жемчужина? — В Музей краеведения отправил; если будешь в городе, зайди, пожалуйста, посмотри... Когда ловцы вернулись на берег, у Акима Ивановича уже бурлила вода в котле. Лодки быстро разгрузили. Дятала взял из кучи несколько десятков ракушек, бросил их в кипящую воду. Минут через десять он извлек их оттуда дуршлачком и положил на траву, чтобы остыли. Потом, присев на корточки, принялся раскрывать каждую ракушку, очищать ее от мяса моллюска и просматривать, не спряталась ли в его мантии жемчужина. Я стал помогать Дятале. Раскрыв и очистив от моллюсков порядочное количество ракушек, я, к своему удивлению, ничего драгоценного не нашел. Вдруг мой взгляд остановился на довольно крупной перловице необычной формы. Она мне показалась тяжелее других, и я даже подумал, что эта та самая, которую добыл Никифор в улове. Я бросил ее в котел, а когда извлек оттуда и раскрыл ножом, перламутр на внутренней стороне створок заиграл всеми цветами радуги, какая бывает в жаркий летний день после недолгого солнечного дождика. То блеснет бирюзовый, как полуденное небо, цвет, то розовый, как ранняя утренняя заря, то чистый хрусталь с синеватым оттенком, как вода в студеном Гаиле... «Какая чудесная жемчужина выросла бы в такой перловице, если бы попала в нее песчинка!» — подумал я, вспомнив рассказ Николая Ивановича Петухова о том, как образовывается жемчуг. Эта песчинка, вызвав у моллюска раздражение, тотчас же стала бы обволакиваться такой же изумительной, как этот перламутр, эмульсией. И с годами образовалась бы в мантии моллюска красивая и дорогая жемчужина. — Делай, паря! — почти крикнул на меня Аким Дятала, заметив, что я долго держу в руках одну и ту же ракушку. Я глянул на старика и по его глазам понял, что он просто шутит. Не торопясь, гораздо медленнее, чем прежде, я острием складного ножика разрезал сварившегося моллюска и в его тончайшей, как папиросная бумага, гофрированной мантии обнаружил жемчужину чуть покрупнее горошины. Она была круглая, точно отполированная, и чиста, как слеза... Меня, однако, удивило, что она взяла из всех цветов радуги, какие имел перламутр в ракушке, только этот один мягкий, спокойный цвет. Может быть, через несколько лет, увеличившись вдвое или втрое, жемчужина обогатилась бы еще и другими цветами... Но я был крайне доволен, что мне все-таки посчастливилось найти ее. — Смотрите, Аким Иванович, какая жемчужина! — с восторгом крикнул я старику. Не отрываясь от дела, он глянул на меня веселыми глазами и сказал: — Ты нашел ее, твоя она будет. Делай дело, еще найдешь, наверно... Но я перестал помогать ему, почему-то опасаясь, что непременно найду еще одну жемчужину, и нанайцы мне ее тоже подарят, а я не хотел быть хуже этих добрых, бескорыстных людей, тем более, что свое любопытство я удовлетворил полностью. И я подошел к Дынгаю, который сидел, прислонившись спиной к тополю, курил и мечтательно глядел вдаль. — Садись, — сказал он и подвинулся, — садись, подумай, если надо тебе... Это предложение Василия Карповича мне показалось несколько странным, но я все-таки сел рядом, стараясь не тревожить его расспросами. Довольно долго просидел он в глубокой задумчивости, тихонечко напевая: Только не пристану я нигде, Оморочку волнами уносит. Хани-рани-нани-на!.. Необычайно быстро прошел день. Из тайги потянуло прохладой. Перестали летать колючехвостые стрижи, попрятались в дуплах старых тополей. Лишь японский козодой — некрупная птица, окрашенная в темно-красные тона, — неутомимо ловила огромных бабочек-махаонов, которые, окончив свой короткий дневной век, медленно слетались на папоротники. Где-то неподалеку закуковала кукушка. Потом прокричал филин. Прошмыгнула в темных ветках дуба летучая мышь. Тоскливо простонала сова. Но все эти довольно редкие беспорядочные звуки и стоны ничуть не нарушали внезапно наступившей тишины. Я думал, что мы останемся здесь ночевать, но Николай Иванович Петухов заявил, что будут гнать лодки с «продукцией» в Ключевую, чтобы дотемна сдать ее в заготконтору. Хотя до Ключевой было километров девяносто — сто, но вниз по быстрому течению он рассчитывал добраться дотемна. Никто не стал возражать, а Никифор, очень довольный, сказал: — Я еще в кино, однако, успею! * ...Груженные ракушкой лодки стремительно неслись по чуть потемневшей реке. Я сидел с Дынгаем в его оморочке, в которой не было никакого груза. Вся добыча лежала в большой, похожей на бат, долбленой лодке Акима Дятала, который сидел на корме и неторопливо правил коротким веслом. Навстречу стремительно неслись скалистые сопки, то совершенно голые, то поросшие густым лесом. Вдруг за кривуном послышались голоса. — Гляди, — крикнул Дынгай Никифору, — там кородеры! В это время к реке вышел высокий белокурый парень с накомарником на лице. Дынгай узнал его. — Здоро́во, Тимофей Петрович, — с удачей? — Здоро́во, Василий Карпович, не жалимся! Он поднял сетку, и его покрытое густым загаром лицо заулыбалось. — А у вас как? — спросил он. — Тоже не жалимся! — ответил Дынгай. Это, оказывается, были заготовители коры бархатного дерева, или, как их тут называют, охотники за бархатом, — люди не менее интересной профессии, чем ловцы даурской жемчужницы. — Причаливай, покурим! — пригласил Тимофей Петрович, но Дынгай не согласился, сославшись на позднее время. — Через часок мы тут управимся и вместе пойдем в Ключевую, — настаивал Тимофей Петрович. — Ладно, пускай Никифор с Акимом идут в Ключевую, а мы посидим, покурим, — сказал Дынгай и, обращаясь ко мне, добавил: — Тебе, однако, надо и кородеров повидать. Я, конечно, согласился. Еще прежде я слышал, что в этом районе работают бригады охотников за бархатом. Кора амурского бархата вполне заменяет пробку и очень высоко ценится. Еще в тридцатых годах, когда в дальневосточной тайге началась плановая заготовка бархатной коры, наша страна получила возможность освободиться от импорта дорогостоящей пробки. Немало золота ежегодно сберегают нашему государству заготовители коры амурского бархата, снабжая им многие отрасли промышленности. Дальневосточная тайга очень богата этим ценнейшим красивым деревом. К сожалению, растет оно очень разбросанно. Обычно его ищут долго, шагая от дерева к дереву. Чаще всего амурский бархат попадается в гористых местах, в долинах рек, в распадках. Нужно обладать специальными навыками, чтобы безболезненно для дерева снять со ствола довольно толстую серебристо-сизую морщинистую кору. Причем снимают ее гладко отполированной деревянной палкой с заостренным концом. Я вспомнил искателей женьшеня, которые тоже никогда не прикасаются к корню жизни металлическими предметами, а выкапывают его костяной или деревянной палочкой. На делянке, где трудилась бригада Тимофея Петровича, стояли деревья с оголенными у основания стволами. Оказывается, что деревья ничуть не страдали от этого, а продолжали свою жизнь, устремив в светлое небо пышные темно-зеленые кроны. Вот бригадир подошел к старому дереву с широким, в два обхвата стволом и острым концом палки сделал два — сверху и снизу — глубоких надреза. Потом сделал продольный надрез, и кусок коры, величиной в метр, немного отстал от ствола. Теперь уже не представляло труда отодрать ее. Кора снималась ровно, эластично, источая розоватый пенящийся сок. Пройдет несколько лет, и на голом месте снова нарастет слой дорогой, пружинистой коры, которая заменяет пробку... — Ну вот и вся механика, — сказал Тимофей Петрович, переходя к другому дереву. — А если сплошь драть кору, то дерево быстро погибнет. Я поинтересовался, откуда прибыли сюда, в таежный район, полный чудесной романтики, эти замечательные работники, в руках у которых спорилось любое дело. Тимофей Петрович сказал: — Переселенцы мы. Во время Отечественной, когда немцы заняли наше Полесье, многие крестьянские семьи успели податься на Дальний Восток. Приехала тогда и наша семья. Я в то время еще совсем мальчонком был. Ну, а за эти годы, что живем тут, уже совсем освоились, тайгу полюбили. Наши полесские везде работают — и на заготовке бархатной коры, и на рыбалке, а кое-кто и за пантовым изюбрем по тайге бродит. Одним словом, здесь есть где развернуться. Такое, знаете, кругом богатство, такая красота! Чувствуешь, что крепнешь здесь, потому что тайга, знаете, слабых не любит. Вот мы и подтягивались, а ныне, видать, уж так подтянулись, что не отстаем от коренных жителей. — Верно, Тимофей Петрович, не отстаете, — сказал Василий Дынгай, которому очень понравились слова Тимофея. — Нынче, сам видишь, — обратился он ко мне, — никакой разницы: что русские, что нанайцы — все мы таежники. Ты там скажи кому надо в Москве, что ли, пускай гораздо больше людей сюда приедут, не пожалеют. Верно, Тимофей? Тот блеснул своими большими глазами: — Верно, Василий, жалеть не придется! Мы двинулись в путь, когда сгустились сумерки и чудовищно запылал закат. Лес на вершинах сопок сделался багровым. Лодки наши неслись по сумрачной, подожженной закатом реке и выглядели, должно быть, очень красиво. А воздух с каждой минутой остывал, насыщаясь живительным ароматом тайги. Так кончилось это путешествие за чудесной даурской жемчужницей. Однако ни я, ни Василий Карпович Дынгай в тот вечер еще не знали, что вскоре нам снова придется встретиться на берегах далеких таежных рек. ОХОТНИКИ ЗА ПАНТАМИ