— Этой весной изюбрь сбросил, — сказал он, с любопытством разглядывая чудесные ветвистые рога. — Только на Алге такие попадаются. Возьми их себе... Рога действительно были красивые, почти семьдесят сантиметров высотой, с девятью отвилками-ростинами на каждом стволе. Как, наверно, берег их изюбрь в начале прошлого лета, когда молодые рога только наливались кровью и затягивались нежной шелковистой кожицей! Удивительно, как он сумел сберечь их, не попался на выстрел охотнику-пантовару. Мысль о том, что этого красавца, у которого через месяц-другой могли бы вырасти точно такие же огромные ветвистые рога, может быть, не сегодня-завтра застрелят, — волновала меня. — Только бы он не попался нам! — подумал я вслух, и Иван Федорович, глянув на меня, заулыбался. Мне показалось, что он заметил мою слабость, в душе смеялся над ней, и мне стало очень неловко перед бывалым таежником. — Ну что ж, надо готовить засаду, — сказал он с обычным для него спокойствием. Мы сели в оморочку и поплыли по Алге в поисках укромного местечка для ночной засады. Тишина кругом была поразительная. Лес по берегам реки стоял дремучий, как бы застывший; ни одна веточка не колыхалась. Просто диву даешься, как такая тихая речка, как Алга, могла пробиться через высокие сопки, сквозь гущину тайги. Мы обогнули широкий каменный выступ, вошли в узенькую протоку, над которой нависли густые тальниковые заросли. Иван Федорович затормозил оморочку, огляделся вокруг и решительно заявил: — Пожалуй, лучшего места не найти. Оно немного в стороне от звериных троп, однако Алгу видно отсюда отлично. Пристав ненадолго к берегу, мы срезали зеленых веток, замаскировали оморочку так, что она стала похожа на зеленый куст; и когда опять сели в нее, то зелень нас хорошо скрывала. Нечебуренко вонзил в дно реки шест и, держась за него, не давал лодке сдвинуться с места. Так мы должны были стоять на приколе до позднего вечера. И пока мы стояли, Иван Федорович рассказывал о жесточайших драках изюбрей во время осеннего гона. В это время самцы без всякой опаски бродят по тайге в поисках маток. Их жалостливые трубные звуки слышны повсюду. Только заревет где-нибудь один изюбрь, как тотчас же ему отвечает из глубины леса другой. На рев самца начинают «сбиваться» в стадо матки, но много остается и холостых быков, которые, опустив голову, продираются сквозь заросли, сбивают рогами ветки и жадно нюхают землю. А при встрече с противником вступают с ним в отчаянную драку. Случается и так, что оба самца, крепко сцепившись рогами, уже не могут разойтись и в конце концов гибнут от голода. В эту пору охотники часто обманывают изюбрей, подзывая их берестовыми рожками, которые, если втягивать в них воздух, издают точно такие же трубные звуки, как и олени. Однажды в сентябре Ивану Федоровичу пришлось сопровождать геологическую партию. Стояли тихие солнечные дни с легкой, чуть ощутимой прохладой, и ходить по тайге не было утомительно. Недаром сентябрь называют здесь золотой порой созревания, когда растительность уже не нуждается ни в дождях, ни в жарком солнце. В это время женьшень осыпает на материнскую почву свои драгоценные семена, на лианах китайского лимонника полностью созревают целебные ягоды, на склонах сопок становится черным дикий виноград... Словом, только собирай богатые дары дальневосточной тайги, уходящей на тысячу верст далеко к горизонту. Проводив до места геологов, Иван Федорович заспешил в Иванцово — небольшое таежное селение, где всегда встречались охотники. Уже кончался день; на горизонте обозначилась багровая полоса близкого заката. Иван Федорович шел, приминая росистую траву, как вдруг из глубины зарослей, в десяти шагах от него, громко заревел изюбрь. Зверь был так возбужден, что не заметил охотника. Вскоре сюда прискочил другой, такой же разъяренный, рогач, и сразу они пошли друг на друга. Они сцепились рогами, пригнув головы к самой земле, бились передними копытами. Вот один изюбрь упал и долго не мог подняться, но, едва отдышавшись, встал и ринулся снова на противника, который был намного сильнее. Опять они сцепились рогами, долго тянули друг друга, неистово ревели, а когда на рев стали сбегаться матки, то поединок самцов стал еще ожесточеннее. Матки выжидали исхода битвы, чтобы уйти в глубь тайги. Победил, конечно, более сильный; и, бросив презрительный взгляд на побежденного, задыхающегося на земле изюбря, матки ушли за победителем. Полумертвый изюбрь еще долго лежал в траве, вытянув шею и широко раздув ноздри. Когда Иван Федорович подошел поближе, он с большим трудом приподнялся и, раскидывая, как пьяный, ноги, побрел к реке, чтобы обмыть раны и напиться живительной студеной воды... Пока Иван Федорович рассказывал о драке рогачей, на небе уже успели зажечься звезды. Стало темно. Потом из-за лесистых сопок выглянул край луны. — Скоро начнут сходиться в Алгу изюбри, — сказал он и выдернул шест. Замаскированная зеленью оморочка медленно поплыла по тихой сумрачной реке. Изредка раздавался, подобно колокольчику, мелодичный, звонкий голосок козодоя. Тоскующе печально прокричала сова. В реке плескалась ночная рыба — форель, весь день дремала она в песчанике и, дождавшись звездного вечера, теперь рыскала в поисках добычи. Каждый плеск форели перемешивал звездные огоньки в Алге. Совершенно бесшумно, ни разу не покачнувшись, будто темный лебедь, медленно плыла оморочка. Мы прижимались к самым ивовым зарослям, свесившимся над водой, чтобы луна не освещала нас. — Чуешь? — спросил шепотом Иван Федорович. — Изюбри, говорю, пошли в Алгу. Приминая пышный куст лещины, на берег вышел изюбрь. Он был высок, строен и гордо носил на голове молодые рога. Выйдя на песчаную косу, он остановился, шумно втянул воздух, прислушался. Потом стал кривить губами, словно кому-то делал гримасы, и, убедившись, видимо, что поблизости никого нет, неторопливо, с большой осторожностью побрел к воде. Но, едва он ступил ногой в освещенную луной Алгу, как тут же быстро отпрянул, испугавшись собственного отражения. И, наверно, поняв, в чем дело, уже более решительно вошел в реку, но не сразу стал пить, а несколько минут прислушивался, склонив набок голову. Наконец совсем успокоился, припал губами к светлой воде и долго пил. На песчаную косу вышли еще три изюбря. Глядя на первого, они уже более решительно приблизились к воде. Потом появились еще пять оленей. Среди них был рогач — высокий, статный, с грациозной, гордой осанкой. Он ушел немного дальше и сразу принялся вытаскивать из воды длинные растения. Я решил, что именно его сейчас подстрелит Иван Федорович, но охотник почему-то не торопился с выстрелом. Он чего-то выжидал. По тому, как Нечебуренко поглядывал на светлое небо, я мог догадаться, что ему очень мешает луна. И вскоре я в этом убедился. Когда с горизонта поднялась небольшая темная тучка и поплыла в сторону Алги, Иван Федорович поднял ружье, приладил на мушку кусочек гнилого фосфоресцирующего корня и медленно стал целиться в изюбря, который стоял немного в стороне от стада. Грянул выстрел, оморочка дрогнула. Какое-то мгновение изюбрь еще не понимал, что́ произошло. Вдруг он резко вскинул голову и побежал к берегу, расплескивая воду. За ним сразу же подалось все стадо. Страшный шум поднялся на Алге. Изюбри, толкая и сбивая друг друга, кинулись в заросли, а смертельно раненный пантач стал отставать. Он закачался; передние ноги у него подкосились и, едва он успел подогнуть их, как грохнулся наземь. Иван Федорович выскочил из оморочки. Я побежал за ним. Изюбрь еще был живой. При виде людей он высвободил из-под себя переднюю ногу и попытался ударить копытом, но движения оленя уже были слабыми и беспомощными... Пока изюбрь еще не истек кровью, Иван Федорович выхватил из-за пояса небольшой острый топорик и вырубил молодые рога вместе с лобной костью. Он тут же туго забинтовал их снизу марлей и положил в прохладную траву. — Сбегай, паря, за ведром! — попросил меня Нечебуренко. Я побежал к оморочке, схватил ведро, зачерпнул светлой воды из Алги. Иван Федорович уже разводил костер. Пока разгорается огонь, мы садимся покурить. — Хорошие панты? — спрашиваю я. — После увидим, когда заварим, — отвечает Иван Федорович, — а с виду ничего. Отвилки добрые, и на каждом отвилке по пяти ростиней. Да и весом взяли — килограммов на шесть потянут. — Первый сорт? Иван Федорович улыбается. — Сняли-то первым сортом, а как плохо заварим, то пойдут и в третий... Эти слова возбудили у меня еще большее любопытство; мне начинало казаться, что и костер горит плохо, и вода слишком медленно закипает в ведре. Я ведь знал еще раньше, что заварить панты — дело очень сложное и тонкое. Здесь нельзя прозевать ни минуты, чтобы не переварить нежные рога и не дать тончайшей, шелковистой кожице лопнуть. Если хоть где-нибудь появится трещина, то дорогая кровь вытечет, и тогда такие испорченные панты уже никуда не годятся. Существует несколько способов заварки пантов, но самый простейший и надежнейший — корейский способ, которым до сих пор пользуются наши пантовары. Иван Федорович бросил в ведро плитку кирпичного чаю. Он немного раскидал костер, чтобы огонь не был таким жарким, а когда чай распустился и вода стала вяжущей, но еще не закипела, он окунул панты и тут же быстро выхватил, сдувая с них пар и тщательно при этом осматривая, не лопнула ли на молодых рогах тонкая кожица. Убедившись, что все в порядке, он снова на мгновение окунул их. Четыре раза он таким образом заваривал панты, а когда они немного остыли, то в нескольких местах наколол их иголкой. Кровь через проколы не проступила — значит, первоначальная заварка прошла хорошо. По тому, с каким напряжением Иван Федорович проделывал это, можно было судить, что самое главное в процессе заварки — это уловить тот миг, когда вода дошла до кипения, но еще не закипела. Очень крутой кипяток запечет, но не заварит кровь, а нежную кожицу на пантах прорвет. Иван Федорович подвесил панты на ветку ильмы. — Так они должны висеть четыре часа на холодке, а потом опять заварим, но уже покрепче, — сказал он. — А теперь малость и поспать можно. Было четыре часа утра. На горизонте уже обозначилась розовая полоска близкой зари. В лесу было прохладно. Мы легли у самого костра. Разбудил нас восход. Тихая Алга уже сверкала под лучами встающего солнца. Лес дышал утренней свежестью. Мы вскипятили чай, позавтракали, и ровно без четверти восемь Иван Федорович снова подвесил над огнем ведро. Он и на этот раз не дал круто закипеть воде, а когда она едва тронулась, то снова принялся заваривать панты. Теперь он держал их в ведре минуты две — три, после чего вынул, дал им остыть и снова погрузил в воду. Так, с короткими перерывами, он заваривал их почти час и после вновь на четыре часа подвесил их на холодок. Несколько раз он прокалывал панты иголкой, но кровь нигде не просачивалась. Третью заварку он произвел уже в полдень. Когда вынул панты из густой клейкой воды, то долго осматривал их на солнце и, ничего плохого не обнаружив, повесил на том же дереве. — Ну, как будто хорошо заварилась, — сказал он не очень решительно, словно еще не был в этом уверен. — Нужно, чтобы кровь заварилась не сразу, а как бы слоями — сперва верхний слой, потом средний, а дальше уж вся до конца. — Ради такого случая, Иван Федорович, можно выпить по маленькой, — сказал я, доставая бутылку. — Что ж, паря, по маленькой, пожалуй, можно... И не успели мы чокнуться, как в пяти шагах от нашего привала зашумели кусты. Иван Федорович инстинктивно схватил ружье, вскинул его и стал ждать. Из зарослей, весь вымокший, с сияющим, счастливым лицом показался Василий Карпович Дынгай. — Эх, напугал, паря! — сказал Нечебуренко. — А я ведь чуть уж курок не спустил... — Зачем в человека стрелять, — разве в тайге зверей мало? — смеялся Дынгай. — Шел, понимаешь, берегом Алги, вдруг ветер дымок принес. Понял, что панты заваривают; давай, думаю, схожу, узнаю, как нынче охота на изюбря — есть, нет ли? — Он подошел к висевшим на ильме пантам, внимательно осмотрел их со всех сторон. — Однако, не худо заварил, да и панты ладные. — Куда путь держишь? — спросил Иван Федорович, очень довольный, что встретился со своим старым другом. — На свои солонцы, куда же? — А мы уже отстрелялись. — А ты, паря, уже успел с Иваном Федоровичем за изюбрем сходить? — обратился ко мне Дынгай. — Успел, Василий Карпович. Как вернулся в Ключевую, через несколько дней увязался за охотником. — А со мной на солонцы пойдешь? — А далече они, солонцы твои? — Конечно, за изюбрем близко не ходят, — сказал нанаец. — До Таланджы километров десять, а там у меня оморочка припрятана... — Ладно, Василий Карпович, подумаю, а пока садись, выпьем в честь нашей встречи... — Это, однако, можно, — весело согласился он. 3 Остаться с нами ночевать Дынгай не захотел. Он тоже дорожил каждым днем, чтобы не упустить время первой пантовки. Он очень звал меня с собой, говорил, что Таланджа красивая река, а на солонцах охота на изюбря не менее интересна, чем на Алге. — Хорошие у меня там солонцы есть, я их еще с осени приготовил, поедем... И я согласился. Тепло простившись с Иваном Федоровичем, мы в сумерках тронулись в путь. Дынгай быстро отыскал зверовую тропу, и через три часа мы уже вышли на Таланджу, где у Василия Карповича действительно была спрятана оморочка. Я спросил его, почему он не хочет заночевать на берегу Таланджи, а завтра чуть свет отправиться к солонцам, и он ответил: — Зачем время терять? Оморочка пойдет спокойненько, по течению. — Потом спросил: — Как на Алге, хорошо было? — Не худо! — ответил я. — Алга тоже ничего себе речка. Она, знаешь, куда ветер подует, туда и течет... — Почему это, Василий Карпович? Он промолчал.