Кайя… слишком другой. Нет, он не безумен. Он услышал меня. Отозвался. И не стал никого убивать. Ллойд может быть спокоен: Кайя Дохерти не покинет разложенную им партию. Кавалькаду возглавляет Магнус. Он нахлестывает лохматого конька, на нем вымещая злость. Дорога гудит под копытами, город неохотно нас отпускает. Где-то далеко запоздало рычат пушки, но голоса их уносит ветер. Погони нет и, насколько я понимаю, не будет. Те, кто был на площади, поняли, с чем столкнулись. Они попытаются договориться. Подозреваю, что не выйдет. Я оглядываюсь на Урфина, который одной рукой придерживает Йена, а второй – управляет лошадью. И выражение его лица мне не нравится. Уж он-то должен был понимать, что Кайя не останется прежним. Он похудел и поседел, но дело отнюдь не в этом, а скорее в равнодушном, каком-то отстраненном выражении лица. В неестественном спокойствии. В молчании, которое я не решаюсь нарушить. Но вот Магнус сворачивает с дороги. Он ведет нас лисьими тропами, и лошади получают передышку. К хутору добираемся в сумерках. Это место прячется в лесной чаще, отсыревшей и холодной. Начавшийся дождь затирает следы и топит звуки. Дом под двускатной крышей стоит на краю болота, и серые меховые простыни подбираются к самым его окнам. Я не сомневаюсь, что среди топей проложены тайные тропы, и при необходимости хозяева быстро скроются на этой неуютной волглой равнине. Нас встречают. Забирают лошадей. Приглашают в дом. Подносят горячий сбитень, который как нельзя более кстати. Я только сейчас понимаю, насколько замерзла. И Кайя хмурится: – Тебе следует переодеться. Не только мне: Йен оглушительно чихает, и… до этого момента Кайя его не замечал. Он развернулся резко, едва не сбив меня с ног. Подобрался. И готова поклясться, что волосы на затылке дыбом встали. Верхняя губа задралась, и Кайя зарычал. – Стой! – Я уперлась обеими руками в грудь, понимая, что не смогу его удержать. Одно его движение, и я в лучшем случае полечу к стенке. – Кайя, стой. Урфин, ты тоже. Он тянется к мечу, но это неправильно. Нельзя злить Кайя. Он сейчас не понимает, что творит. – Ты слышишь меня? Конечно, слышишь… Он не животное. Кайя подается вперед, заставляя меня отступать. – …это же просто ребенок. И ты знаешь, что детей нельзя трогать. Не животное. И продолжает теснить меня, пробираясь к Йену. – Ты и не собираешься, правда? Ты никогда не причинишь вреда ребенку. Он мог бы, если бы захотел. И мы ничего не успели бы сделать. Он много быстрее. Сильнее. И не животное. – Я тебя знаю, Кайя Дохерти. Того, который был прежде, и я верю, что он еще остался. Я убираю ладонь с груди. Его рубашка промокла насквозь, и на ней остается отпечаток моей руки. – Ты не станешь мстить сыну за свои обиды. Отступаю на шаг. И еще один. Кайя не спускает с меня глаз. Больше не рычит. А я пытаюсь выдержать его взгляд. И пячусь. Урфин по-прежнему руку на мече держит. Плохо. А если вмешается, то будет лишь хуже. Главное – не споткнуться. Не упустить его взгляд. Шаг и еще. Если захочет убить, то я не стану помехой. Не обойдет, так отбросит. И значит, надо говорить. – Ты не захочешь, чтобы ему было так же больно, как было тебе… И я, решившись, поворачиваюсь спиной. Йен дрожит. Не от холода – от ужаса. – Он просто ребенок. И я не представляю, что еще могу сказать. Поэтому просто наклоняюсь и беру Йена на руки. Так надежней: меня Кайя точно не тронет. А я не отдам ребенка. Он обнимает меня, прижимается и всхлипывает, часто, судорожно. – Все хорошо. Я не позволю тебя обидеть. Никому не позволю. Стою, ожидая удара. Или рывка. Или еще чего-то, чему не смогу воспротивиться. И те злые слова Гарта кажутся почти правдивыми. Время тянется долго, но вот хлопает дверь. Кайя отступает. Как надолго? И что будет, когда он вернется? Ничего. – Мы справимся, верно? – Я вытираю слезы, первые за все время нашего с Йеном знакомства. – Что бы ни случилось, мы справимся, Лисенок. Йен не сразу соглашается расстаться со мной. Переодеваемся вместе. И ест он, сидя у меня на коленях, но потом все-таки идет на руки к Урфину. У того интересные игрушки: наконечники стрел, блестящие шнурки, монеты и даже нож в красивых ножнах. А Кайя все еще нет. И я знаю, что он не вернется. …Кайя… …я в порядке, но мне лучше остаться вне дома. Он не в порядке, и мы оба это знаем. Поэтому у слов оттенок льда. Хорошо, что я знаю, где его найти. И повод есть: ему тоже не помешает ужин. Под широким навесом сухо. Здесь хватает места и лошадям, и старой собаке, которая дремлет под шелест дождя. Кайя сидит на кипе сена, скрестив ноги, и руки закинул за голову, разглядывает крышу. Под стропилами свили гнездо ласточки, возятся, выглядывают. Ласточки – безумно интересно. Меня Кайя демонстративно не замечает. Из-за Йена? Он и вправду хотел, чтобы я не вмешивалась? А теперь рассчитывает, что обижусь и уйду? Не дождется. Присаживаюсь рядом и протягиваю миску. Картофель. Жареное сало, лук и яйца. Роскошный ужин, если подумать. – Никогда больше так не делай. – Кайя сдается. – Ты не понимаешь, насколько это опасно. – Понимаю. – Нет. Я хотел его… – …убить. Он забыл, что я его вижу. – Да. – Но ведь не убил, верно? Ты сам себя остановил. И ты это знаешь. Кайя ест, только… как человек, который понимает, что должен съесть некоторое количество еды, дабы не помереть от голода. Кажется, ему безразлично, что именно в тарелке. – Спасибо. – Он все еще вежливый. Но не совсем живой. Хорошее определение. Запомнилось. – Пойдем в дом. – Нет. – Он стягивает рубашку, отжимает и вешает на коновязь. – Мне не следует там находиться. Я не уверен, что сумею держать свои… порывы. Но я рад, что ты пришла. Нам надо поговорить. Он мог бы позвать меня. Гордость не позволила? Кайя раскрывает ладонь. Кольцо. Синий камень на золотом ободке. Выглядит тусклым, стекляшкой обыкновенной. – Я понимаю, кто тебя отправил в город и с какой целью. А рука черная, чистой кожи не осталось. На груди разве что… и на спине. На шее пара светлых островков. Плети распустились на щеках, поднялись к вискам, пустили побеги по лбу и в волосы. В них появилась седина. И сейчас Кайя не стал уворачиваться. Закрыл глаза только, точно ждал, что я могу ударить. – Что они с тобой сделали? – Я понимаю и то, что выбора тебе не оставили. И я даже рад этому.