– Пушка сорвалась с лафета, – пояснил доктор Гранвич, единственный, пожалуй, кто снисходил до разговоров с Меррон. – Обратите внимание на характер повреждений… Грудина смята, ребра раздроблены. Осколки прорвали легкое, и старик захлебнулся собственной кровью. Или умер раньше, от боли? – Надо будет провести вскрытие. – Гранвич дает знак унести тело. Освободившееся место пустует недолго. – Мартэйнн, – доктор Гранвич склоняется над пациентом, хотя его помощь и не нужна, – мне кажется, вам следует подумать о переезде… У него узкое лицо и маленькие глаза, которые Гранвич прячет за круглыми стеклышками очков. Он равнодушен. Бесстрастен. Аполитичен. – О вас спрашивали. И не только у меня. Интересовались, не слишком ли часто умирают ваши пациенты… Не чаще, чем у других. – …и не может ли быть в том злого умысла… Его найдут, если нужно. В другой раз Меррон испугалась бы. Но не сейчас. – Благодарю вас. – Умные люди должны помогать себе подобным. Гранвич протирает стеклышки платком и уходит. Надо бежать, но… сейчас? Нельзя. Нечестно по отношению к тем, у кого есть шанс выжить. Если до сих пор не пришли, то и сегодня, глядишь, не явятся. А ночью Меррон уйдет. Или утром. Сейчас надо работать. Рутина. На крови, на боли, но все равно уже рутина, особенно если на лица не смотреть. Да и они все одинаково искажены. Везет тем, кто вовремя теряет сознание, но таких меньшинство. Остальных привязывают. Жалеть нельзя. От жалости слабеют руки, а это – преступление, сродни убийству, если не хуже. Когда получается покинуть госпиталь, на улице уже темно. И Меррон долго трет ладони куском пемзы, стесывая чужую кровь, пока Сержант не отбирает. Сам вытирает полотенцем и потом тут же заставляет сесть. Сует миску с остывшим супом, кажется, на косточках сваренным, что сродни чуду. – Спасибо. Попадаются даже волокна мяса. И Меррон ест медленно, тщательно пережевывая, только все равно пора возвращаться домой. И что-то делать… говорить… решать. Дар идет рядом. Уже не злится, расстроен только. – Извини. – Меррон потерла глаза. – Я не хотела тебя обидеть. В доме сегодня как-то очень резко пахло травами, особенно липой. Липовый чай разжижает кровь и способствует успокоению нервов, конечно, не так, как полынь, но все же. Еще немного мелиссы, мяты и корня валерианы. То, что нужно для здорового сна. – Будешь? Будет. И за стол садится, кружку принимает, нюхает придирчиво. Опасается, что Меррон его отравит? – Это чтобы спалось спокойно. Без снов. А то если день такой, как сегодня, то обычно потом снится… всякое. Дар, что с тобой происходит? Отворачивается. – Ясно… как знаешь. Липа горчит, чего не должно бы быть. Или это валериана… но в сон клонит неимоверно. У Меррон даже на то, чтобы помыться, сил нет. Добирается до кровати, стягивает сапоги и засыпает моментально. И сон муторный, тяжелый. Она бежит. Или тонет. Пытается вырваться, но все равно тонет. Захлебывается почти. Но в какой-то момент болото отпускает. Меррон не удивилась, обнаружив, что спит не одна. – Нам надо поговорить. – Наверное, следовало бы пожелать доброго утро, но нынешнее, как Меррон подозревала, и близко не будет добрым. Дар сразу подобрался. А глаза совсем желтыми стали… знакомое что-то в этом есть, а что – Меррон не припомнит. – Я не знаю, зачем ты со мной возишься. И вообще не понимаю тебя совершенно. Наверное, мне и не положено, но… не в этом дело. Здесь дальше опасно оставаться. Она слишком долго игнорировала приглашения Терлака. И собрания. И политическую жизнь, где благоразумно было бы придерживаться правильных взглядов. Она думала, что если не придерживаться никаких, то ее оставят в покое. – Мной уже интересовались, и, значит, скоро явятся. Сюда или в госпиталь – не важно. Слушает. Не перебивает. – Я не хочу ждать, когда это произойдет. Думаю, что скоро. У меня есть лодка… точнее, я знаю, где взять лодку. И на лодке уйти больше шансов. Пара лиг вдоль берега, а там как-нибудь… есть люди, которые выведут на безопасную дорогу. Если повезет, то доберусь до Севера. Говорят, что там безопасно… Только Меррон не представляет, что ей делать на Севере. И вообще в этом мире. Отправляться в город и попробовать найти дока? Или это тоже безумный план? Хотя какие еще планы сработают в безумном мире? – Но я о другом. Я не говорю, чтобы ты шел со мной, у тебя наверняка свои дела и планы. Но исчезнуть придется, хотя бы на время. Терлак вцепится просто со злости. Обнять себя Меррон не позволила: хватит с нее игр. – Лучше помоги собраться. Дурные сны и знакомая ломота в висках прямо указывали на перемену погоды. К закату с моря пойдут туманы, а лучшего прикрытия и пожелать нельзя. Только и Терлак умел читать погоду. К полудню Меррон поняла: за амбулаторией наблюдают. А вечером, когда по лиловым сумеркам поползла белизна, в дверь постучали. Четверо. Вошли. Осмотрелись. И старший – Меррон видела его в приемной – велел: – Пройдемте, гражданин. Взял за плечо, чтобы не сбежала. – По какому поводу? – До выяснения обстоятельств… …почему-то стало жаль рук. Пальцы на допросах ломали сразу. А человек вдруг осел на пол. Из головы его торчал топор, тот самый, старый топор, который Меррон все хотела отнести точильщику, чтобы кромку поправил – затупилась. Но череп – не дрова, раскололся сразу. Второй гость упал с грохотом. А третий взвыл, но сразу заткнулся – из перерезанной глотки хлынула кровь. Хорошая смерть. Быстрая. Четвертый хотел сбежать. Не вышло. Пинок по коленной чашечке, хруст. И снова кровь на паркет. А Летиция его воском натирала. …дом сожгут или просто конфискуют? Дар вытер нож о занавеску и подал сумку. Подхватил вторую, когда только собрать успел? Надо уходить. Через окно, через палисадник… розы Меррон так и не высадила. Но какое кому до роз дело? Кромка берега. И творожистый густой туман, который стелется по-над водой. Лодка на уговоренном месте. Волна оттягивает ее от берега, и весла проворачиваются в уключинах, касаются воды. Легкий всплеск. Скрип. И тишина. Тех, которые в доме, хватятся. Терлак придет в ярость… погони не избежать. – Зачем ты встревал? Ворчание. Злится. И волнуется. За Меррон? – Пусти меня. Ты местность не знаешь, а я здесь ходила. Шипит. И просто злится. – Тут заблудиться проще простого. Особенно в тумане. В ответ только фырканье. Ну да, как Меррон только усомнилась в его способностях? Что ж, оставалось надеяться, что болезненная гордость не выведет в открытое море. С другой стороны, лучше море, чем Терлак. К полуночи туман рассеялся, и Меррон увидела берег – гранитную стену, прорезанную черными горловинами пещер. – Альмовы норы? Ты знаешь про Альмовы норы? Сержант кивнул.