Возможно, это незаконно и несправедливо по отношению к людям, вся вина которых состоит лишь в их вере, но я понимаю, во что может эта вера переродиться. В попону из человеческой кожи. В упряжь, украшенную волосами. В чашу с кровью и головы, которые укладывали в храме. …Кайя, те, кто в замке… …мертвы. Он говорит об этом спокойно. …я сделал то, что должен был сделать. В отличие от Дорноха, в замке были лишь те, кто хотел воевать. И нет, Иза, по этому поводу совесть меня не мучает. Я предложил им сдаться. Обещал честный суд и помилование тем, кто не связан с Площадью Возмездия. Но таковых не нашлось. …когда я смогу… вернуться домой? …скоро, сердце мое. День. И еще. Мост. Искалеченные статуи. Пустота двора. Парадная лестница: резануло воспоминание о толпе, которая спешила на суд. Сам зал суда, где убрали алые флаги, но оставили мусор. Его много. Хрустит под ногами витражное стекло. И на стенах видны глубокие раны. Обломками мебели топили камин. Кайя спешит утешить. …это просто вещи. Раны затянутся. Не сегодня. Не завтра. Год пройдет? Быть может, раньше, но замок станет прежним, другим, естественно, он тоже изменится, но все-таки прежним. Надежным. Домом. И я прижимаю ладони к холодной стене, обещая, что больше не брошу. Галерея химер, где химер не осталось. И пустота нашей спальни… А витражный рыцарь погиб, пал смертью храбрых под натиском бури. Кайя застыл на пороге, вцепившись в косяк. Он обвел комнату совершенно безумным взглядом. Когда-то это место принадлежало нам двоим, но… этого не вернуть. …ты же не будешь против, если мы перенесем спальню? Он все-таки вошел, сжатый, готовый ударить. Вдохнул. Выдохнул. Зачерпнул горсть рыжего стекла и сдавил в кулаке. Клетки больше нет. Есть территория. …и в принципе небольшая перепланировка не повредит. Я хочу, чтобы детские находились рядом. Урфину тоже где-то жить надо будет. И в принципе хотя бы одно крыло должно быть семейным. Чтобы никого чужого. Я не собираюсь вновь превращать мой замок в общежитие. Дом – он в первую очередь для семьи. Остальные потеснятся. …как ты думаешь, Урфин не сильно возражать станет, если мы заберем из Ласточкиного гнезда ту кровать? Кайя стряхивает стеклянную пыль с ладоней. …а я тебе сразу предлагал… …в следующий раз сделаю, как скажешь. В старом саду купол разбит. И снег падает на осколки фонтана. Мое дерево, то, с белыми цветами, мертво. – Спит. – Кайя проводит по гладкому стволу. – Весной оно очнется. И ты мне все-таки про бабочек расскажешь. – Про мотыльков, – уточняю я, забираясь на качели. Обындевевшие цепи звенят при прикосновении. Скрипит железо, ломая лед. И небо становится немного ближе. Я ловлю снежинки губами. А Кайя ворчит, что холодно, и вообще, кто катается на качелях зимой? Вот наступит лето… …конечно, наступит. Куда оно денется? Весна. И лето. И осень. И новая зима, которая останется за куполом. И потом все по кругу… день за днем и год за годом. Мы будем жить долго. И счастливо. Глава 20 Проблемы воспитания Воспитанный человек даже с ума сходит с достоинством. Наблюдение одного психиатра Проклятый корсет мешал самим фактом своего существования. Но Урфин терпел, отдавая себе отчет, что без корсета продержится на ногах от силы час. Или два. А потом сляжет на несколько дней. И кому от этого легче станет? Разве что самолюбию. Он чувствовал себя старым. Даже не старым, древним, как Ласточкино гнездо, но, в отличие от замка, куда как хуже сохранившимся. Тянуло мышцы. Ныли суставы. Ломило кости. Желудок принимал исключительно вареную пищу, а сердце при каждом удобном случае норовило сбиться с ритма. Впрочем, лучше так, чем лежа. И несмотря на брюзжание, за которое Урфин тихо сам себя ненавидел, следовало признать: ему с каждым днем становится лучше. Урфин способен сам встать с кровати. И одеться без посторонней помощи. Пуговицы не в счет, слишком мелкие и неподатливые… Он управляется и со столовыми приборами и ложку до рта доносит, не расплескивая содержимое. Великий подвиг… Кайя мог не опасаться: он больше не полезет искать приключений – слишком жестко собственное тело дало понять, что предел достигнут. Впрочем, сегодняшнее раздражение было связано не столько с общим, привычно-паршивым состоянием и отнюдь не радостными перспективами будущего – Урфин все же не очень хорошо представлял дальнейшую свою жизнь, – сколько с предстоящими встречами, откладывать которые далее было бы неразумно. Он и так отодвинул их на конец дня. Долэг соизволила опоздать. Вот ведь, малявка, а была нормальным ребенком. Куда все подевалось? И когда? Выросла. Уже почти с Тиссу ростом и будет еще выше небось, в отца пошла статью. А кость материнская, тонкая. И надо сказать, что через пару лет красавицей станет. Ей об этом говорили. Более того, Долэг уверена, что уже красива и, значит, больше от нее ничего не требуется… Все-таки нехорошо пороть маленьких девочек, даже если они уверены, что взрослы, самостоятельны и точно знают, чего хотят от жизни. Но если оставить все так, как есть, девочка либо себя изуродует, либо еще кого-то. – Леди! – Урфин разглядывал платье из ярко-алого атласа. Конечно, он мало что понимал в девичьих нарядах, но подозревал, что они должны отличаться от нынешнего. Высокий воротник и пышные рукава, украшенные бантиками. Спереди вырез скромный, но сзади – едва ли не до поясницы, пусть и прикрыт шалью пурпурного цвета. – В следующий раз, когда я назначаю вам встречу, будьте любезны не опаздывать. – Я приводила себя в подобающий вид. Нос задрала. Смотрит с вызовом. – Вижу… Волосы уложены в замысловатую прическу. На лице – слой пудры. Брови выщипаны в ниточку. Глаза подрисованы… – …у тебя не получилось. – Указав на кресло, Урфин велел: – Присаживайся. Поджала напомаженные губы, но возражать не посмела. Значит, не совсем еще чувство края потеряно.