Я знаю ответ – Хаот. Мастерских больше нет. И тех, кто их покрывал. И тех, кто владел кораблями, развозившими бронзовых зверей. И тех, кто торговал людьми… и многих иных. Когда вокруг огонь и кровь, много огня и много крови, Магнус перестает себя сдерживать. Ему жаль. Уезжая, он знал, что Кайя не выпустит меня из поля зрения. Но не знал, что Кайя тоже можно убить: слишком все привыкли к неуязвимости протекторов. Дядя забрал Юго. Сказал, что для него есть работа, а я не стала уточнять, какая именно. Наверняка по основному профилю. Пожелала удачи обоим. Сержант тоже уходит, но, кажется, сам. Зашел попрощаться…» Мы виделись редко. Он избегал меня, да и не только меня, предпочитая держаться от людей подальше. – Ллойд! – Сержант упер мизинец в висок. – Снял. Ухожу. Так надо. – Побереги себя, пожалуйста. Кивнул, но как-то рассеянно, наверняка он находился где-то далеко, полагаю, рядом с городом. – И не думаю, что Кормаку стоит верить. Он покачал головой и снова виска коснулся. – Я слышал. Тогда. Эхо. Больно. Сейчас – пусто. Совсем пусто. – Мне тоже больно, но я жива. И ранение было. Кормак это признал. Его ты и слышал. Но раненые выживают. Упрямый. Опять касается виска. – Не слышу. – Конечно, не слышишь. Ты далеко. На чужой территории. И знакомы вы были не так давно, чтобы связь появилась крепкая… Я отчаянно ищу аргументы, чтобы зацепить его. Потому что, не имея причины жить, Сержант найдет себе подходящее последнее приключение. – Снежинка в убежище. Скажи, чтобы позаботились. – Скажу. Но может, ты сам? У него есть за что держаться, но Сержант больше не хочет и качает головой. А меня опять царапает что-то, с убежищем связанное. Кайя говорил о Ласточкином гнезде… и все равно не помню. Надо постараться. – Если ты все равно возвращаешься, – это не вопрос, и ответа я не получаю, – то хотя бы узнай точно, что произошло. – Узнаю. – Он улыбнулся прежней своей, нехорошей улыбкой. – Иза, я сделал выбор. Не жалею. – Тогда… если вдруг захочешь вернуться… я всегда буду рада помочь, чем смогу. – Знаю. Но чем я, живущая в чужом доме, сама не понимающая, кем являюсь в этом мире, могу ему помочь? – И все-таки побереги себя. Вряд ли послушает, но неожиданно Сержант кивнул. Будем считать, что обещание получено. – Иза. Нельзя, чтобы протекторат умер. Он первый это сказал. Но что бы ни происходило за границей, мне не позволят остаться в стороне. Дядя пробыл неделю. Он хотел бы остаться на более долгий срок или же забрать меня, но… мы оба понимали, что случай не тот, чтобы потакать желаниям. Я не уверена, что смогу выносить ребенка без помощи Ллойда. – Все будет хорошо, ласточка моя, – сказал он, обнимая меня. И я почти поверила. А Магнус протянул кольцо с синим камнем, точно такое, которое я все еще носила, не думая, имею ли на это право. – Может, когда и вернешь. Если захочешь. Только… деточка, я умоляю, не обещай ему того, чего не сможешь дать. Это будет неправильно. И нечестно. «Дорогой дневник… наверное, я исчерпала лимит нытья. Больше плакать не хочется. Напротив, я пребываю в состоянии странного умиротворения. Начинаю подозревать, что в снадобьях Ллойда есть не только витамины с минералами. А и пускай. Сегодня я ощутила, как шевелится мой ребенок. И впервые, наверное, поняла, что он – есть. Не как набор симптомов беременности, а как… не знаю. Просто есть. У меня мое маленькое чудо. Я уже знаю, что родится сын. У протекторов только сыновья и бывают. И пусть он будет похож на Кайя… а характер, так и быть, от меня возьмет…» Моему пожеланию суждено было исполниться. Почти: родилась дочь. Глава 11 Переломы: Кайя Дипломатия – это искусство так нагадить кому-нибудь в душу, чтобы у того во рту остался легкий привкус лесных ягод. Откровения бывшего посла после седьмого бокала шампанского Блок не поддавался. Впрочем, сейчас война с ним отвлекала Кайя. Он даже научился получать своеобразное удовольствие – короткие мгновения размытого сознания, когда одна боль уже уходит, а другая лишь готовится накрыть. Под волной тоже неплохо. Если перестать испытывать страх, то… темнота – лишь кокон. Спокойствие. Ни звуков. Ни запахов. Легкая горечь на языке и странное ощущение отсутствия тела. Почти свобода. В том числе от себя и выматывавшей душу тоски. Возвращение приносило свои проблемы, которые тоже отвлекали. Однажды Кайя три часа убил на то, чтобы написать собственное имя. Пальцы отказывались управляться с пером, оно выскальзывало, расплескивало чернильные капли, и это было забавно. Он рассмеялся, и кот, следивший в полглаза за неумелыми попытками, запрыгнул на колени. Он терся тяжелой головой о ладонь, презрев опасность быть измазанным чернилами, и мурлыкал. С котом Кайя заснул так, как сидел, – в кресле. Проснувшись же, обнаружил, что чернила высохли, а лист с корявыми буквами присох к щеке. – Бывает, – сказал Кайя, и кот согласился. Пожалуй, он единственный, с кем Кайя мог говорить, не испытывая раздражения. Или вот Хендерсон. Но весной он умер. К этому времени снег уже сошел и зарядили дожди. В Башне стало сыро и холодно. Камин разжигали, но скорее по привычке: Кайя вполне способен был обойтись и без огня. Коту вот нравилось. Он запрыгивал на каменную полку и вытягивался, свешивая хвост. Кот медленно поводил хвостом из стороны в сторону, дразня шалеющее пламя, и рыжие языки тянулись, сыпали искрами. Хендерсон, взявший за правило приходить вечером – приносил бутылку вина для Кайя и флягу с очередным отваром себе, – говорил коту: – Смотри, дотянется. Но кот определенно знал, что делает.