Или выглянуть за край. Кайя выглянул. Море. Скалы. Солнце. Ничего нового. А Кормак занял кресло, сел свободно и трость положил на колени. Гладит дерево, точно оно живое… – Вы действительно вознамерились наказать всех. Это не вопрос – утверждение, с которым Кайя не собирался спорить. Не был уверен, что сумеет. Но вдруг понял, что ненависть – тоже источник сил. Песок на глазах растаял. – Готов признать, что у вас, вероятно, хватит терпения довести задуманное до конца. Но что будет потом? Кайя сел и потянулся. Зевнул, убеждаясь, что лицевые мышцы все еще подчиняются ему. А сны в последнее время были… странными. Не мучительными, но и не дающими отдыха. Волны пробивались и в забытье, но там шум прибоя не раздражал, скорее обессиливал. По пробуждении не хотелось вставать с постели. И Кайя часами лежал, разглядывая потолок или стену. Но все же вставал. Заставлял себя умыться. Одевался. Ел, если случалось обнаружить в пределах досягаемости еду. Поднимался наверх. Слушал город. Воевал с собой. – Я не говорю о том, что будет со страной. Вы о себе подумали? О том, во что превратитесь? Вы целенаправленно сводите себя с ума. А вернуться сумеете? Кайя не знал. Иногда казалось, что сумеет. Чаще – нет. И в любом случае выбор был сделан. – Или думаете, что Изольда примет чудовище? – Не знаю. Но я спрошу. Если получится. Кормак хмурится, и тень его все-таки вползает на зубцы башни. – Я готов заключить сделку. Мой внук должен быть назван наследником, а в остальном я приму ваши условия. – Нет. – Почему? Вам мешает Совет? Он перестанет существовать. Моя дочь уедет из города. Выйдет замуж. И в жизни больше вас не потревожит. Я готов подать в отставку, равно как готов служить вам. Действительно служить. Он верит в то, что говорит. Тем интересней. – Дункан, – Кайя потер щеку, с неудовольствием обнаружив, что щетина отросла, – знаете, раньше я многого не понимал. Например, почему трое взрослых людей считают меня виноватым в том, что несчастливы. А теперь вот как-то все и сложилось. Моя мать получила титул. И понимание, что она всегда будет второй. Первой по протоколу, но второй во всем остальном. А я – как постоянное напоминание, что ее использовали как племенную кобылу. И главное, что вы свою часть сделки не выполнили. Кормак не спешил отрицать. – Это ведь вы помогли состояться этой свадьбе? – Вашему отцу нужна была поддержка Теккереев. – И где теперь Теккереи? – Кайя сделал себе заметку выяснить, хотя вряд ли от рода что-то осталось. – Полагаю, вы заняли их место? И думаете, что произошло это сугубо благодаря вашему уму? Ну да, Ушедший с вами, я о другом. Вы обещали моей матери положение и власть, а в результате она была куклой. Объектом насмешек и жалости. – Без нее вас бы не было. – Иногда мне кажется, что лучше бы меня не было. Вы же не позволили леди Аннет родить ребенка. Заботились о чести рода… и да, моем благополучии, верно? Опять же, я напоминал ей о том, чего она была лишена. Вы стравливали их, как стравливали меня и Совет. Постоянно. Не позволяя остыть. Остановиться. Подумать. Вы раз за разом лили морскую воду на раны и заботились, чтобы эти раны никогда не заживали. И мой отец слышал эту боль. Я только не понимаю, почему у него не хватило сил избавиться от вас. Со стуком трость касается камня, поворачивается в морщинистой руке, почти выскальзывая – тоже поманили свободой, – но остается в крепких пальцах. Раскрытая ладонь упирается в набалдашник, и металл давит на кожу. – Потому что, в отличие от тебя, он понимал, что мормэр не имеет права брать в жены рабыню. А незаконнорожденные дети – претендовать на престол. Кормак встает, медленно, с явным трудом. – Он действовал в твоих интересах. Всегда. Легкое касание виска. – Ты был слишком… управляем. Эмоционален. Неуравновешен. Мягкотел. Ты не мог сладить даже со своим дружком, прощая ему буквально все. Как было доверить тебе страну? Разодранную в клочья, захлебывающуюся кровью, обезумевшую следом за хозяином. – Тебя вынудили подчиниться закону, но разве не для твоего же блага? Посмотри, сейчас ты вновь даешь эмоциям взять верх над разумом. Я предлагаю тебе свободу. Сейчас, а не через год или два, когда ты обезумеешь настолько, что эта самая свобода станет тебе безразлична. А ты холишь обиды и отказываешься от нее. И в свою очередь спрашиваю: почему? Он ведь знает ответ. Ищет только подтверждения, и Кайя готов его дать. – Вы враг, Дункан. – Он ложится на ковер, нагретый солнцем. И яркое, оно пробивается сквозь веки россыпями разноцветных точек. Песок исчез. Тоска отступила. На время. – Вы начали разрушать мою жизнь еще до моего рождения. И не остановились после. Я понимаю ваши мотивы, но… вы планомерно и хладнокровно уничтожали мою семью. И я хочу посмотреть, как уничтожат вашу. По-моему, это вполне естественное желание. Человеческое даже. – Договор… – Договор гарантирует отсутствие агрессивных действий с моей стороны. И я, как видите, его исполняю, несмотря на то что мне безумно хочется вас убить. Но вот люди, те самые, которых вы натаскивали на травлю, ничего о договоре не знают. Они разорвут вас… то есть и вас тоже. Помните мой вопрос? Сколько у вас осталось сыновей? – Все-таки ты чудовище, – с какой-то грустью произнес Кормак. – Стараюсь. В голову вдруг пришла замечательная идея. Волнам следовало не сопротивляться. Использовать. Перенаправить энергию на блок. Пусть город займется его уничтожением. Кайя пока поспит. Сны все-таки иногда снились скорее хорошие… и голубиное воркование – чем не колыбельная? Глава 12 Переломы: точки опоры Жизнь дается человеку… И прожить ее надо… Никуда не денешься! Неофициальный девиз гильдии докторов Окончательно встать на ноги получилось к середине лета. И дело было вовсе не в ранении. От него – вооружившись зеркальцем и свечой, Меррон осмотрела себя настолько тщательно, насколько смогла, – остался небольшой шрам слева. И не шрам даже, так, пятнышко. Пальцем накрыть можно. Меррон накрывала. Давила, пытаясь понять, что же находится под ним. Она вдыхала и выдыхала, прислушиваясь к звукам в груди, но ничего нового не слышала. На руках тонкими белыми шрамами виднелись следы от скарификатора. И горло саднило от трубки, которую док давным-давно из горла вытащил – теперь Меррон и сама способна была глотать, – но эта трубка все равно ощущалась ею остро, как и собственная беспомощность. Док утверждал, что она не столько от ран, сколько от лечения. Большая кровопотеря. Холод. И весенние дожди, начавшиеся раньше обычного. От них в повозке стало сыро, и Меррон знобило, пусть бы док и укрывал ее всем, что имел. – Вы из-за меня уехали? – спросила Меррон.