Глава 21 Смута Когда народ устает затягивать себе пояс, он затягивает властям шейный платок… …из ненаписанных мемуаров Магнуса Дохерти Пожалуй, Юго мог бы покинуть город еще в середине осени, когда стало очевидно, что нынешняя зима будет последней для многих. Но те, кто в замке, словно ослепли и оглохли разом. Неужели надеются, что все само пройдет? Кормак в попытке остановить бурю стягивает к городу солдат. Но наемников из них едва ли четверть. Остальные – местные. И полбеды, что воевать толком не умеют, так у каждого второго родня где-то поблизости имеется. Люди против своих не пойдут, а вот если за… …Город пустеет. Жители уходят, несмотря на запреты и патрули, бросая дома и вещи, отдавая последнее, чтобы выйти на тропу. Север примет. Там, за границей вала, есть хлеб, но нет свободы. И выбор прост: рука и закон дома Дохерти против голода и свободы. Принимают всех. Не все доходят. На дорогах неспокойно. Дружины лэрдов. Разбойники. Раубиттеры. Вольные люди… …мятежные крестьяне. …восставшие рабы, которых больше некому стеречь. …контрабандисты, воры, убийцы… …каждый способен добыть себе лучшую долю с оружием в руках. Главное, выбрать по силе. …в казармах многие шепчутся, что лэрды разворовали страну. И шепот день ото дня громче, он растет по мере того, как урезают пайки. Мясо и прежде-то давали нечасто, а сейчас люди вовсе забыли, как оно выглядит. Хлеб вязкий, несъедобный: муку разбавляют порошком из молотой коры. В кашу идут прогорклый жир и поеденные жуком крупы. Эта еда сама по себе отрава. И люди маются животами. Канализация забилась. И осенние дожди переполнили стоки, пустив по узким улицам ручьи нечистот. Вонь расползалась, а с нею – болезни. Над кварталом кожевенников, которые перестали убирать отходы, подняли желтый флаг – лихорадка. Ждали помощи. Не дождались. На третий день квартал занялся с трех сторон и горел долго. Няньки Йена, которых осталось трое, то и дело выглядывали в окна. Юго таки не понял, что их влекло: любопытство или страх? Огонь не гасили, сам поник под затянувшимся дождем. И Юго рисовал на запотевшем стекле: Йену нравилось, а нянькам нет. Они запрещали Йену подходить к окнам. К камину. Стульям. И вообще покидать пределы манежа: в детской слишком много красивых вещей, которые Йен способен испортить. Да и себе вдруг повредит… лорд-канцлер разгневается. Зима наступала, расстилала снежные саваны. Юго знал, что урожай мертвецов в этом году будет небывалый. И ветер уже поет колыбельные тем, у кого не осталось тепла. Он уведет людей с выстывших улиц, заглянет в дома, затягивая окна толстой ледяной коркой, украсит пустые очаги кружевом изморози, коснется век и губ, остановит сердце. Смерть от холода – тоже милосердие. Другим повезет меньше. Слух о том, что хлебные склады почти пусты, поземкой пополз по городу. И люди вышли на улицы. Толпа стекалась к порту, и редкие корабли спешили отойти от берега. Кормак выступил на площади, поклявшись, что не допустит голода. Он закупит зерно… …казна пуста. Он накормит людей, пусть бы придется платить из собственного кармана. …карман его далеко не бездонен. Он добьется отмены некоторых законов и роспуска Народного собрания, которое позволило разорять страну. …Народное собрание объявило об отставке лорда-канцлера. Но у Кормака и Совета силы примерно равны. Поэтому все остается как было. Он клянется, что виновные предстанут перед судом. И, перенаправляя гнев, называет имена. Мормэры Грир, Кэден, Саммэрлед и Токуил… имен много. Люди запоминают. И это – новая война, которая спешит случиться. Грир и Саммэрлед уходят из города. У них есть земли, на которых следует навести порядок, а собственные резиденции надежнее каменной ловушки замка. Толпе не прорваться сквозь рыцарский заслон, но память у нее долгая. А Кормак требует доверия. Он обещает, что вот-вот к городу подойдут хлебные обозы. На землях лорда-канцлера, так и не признавшего свою отставку, собрали богатый урожай. И Кормак готов отдать его нуждающимся. Обозов ждут. Они становятся надеждой, которая воскрешает в людях веру в чудо. И Юго даже немного жаль, что этой вере не суждено продлиться долго. Ее хватило на две недели, до появления в воротах пустой подводы, укрытой синим флагом Дохерти. Зерно ушло на Север. И Кормак открыл казармы. Юго наблюдал за происходящим издали. Даже в бинокль он не видел отдельных людей, так, крохотные фигурки на каменном поле. Массивные склады с плоскими крышами. Тройное кольцо оцепления. Серая человеческая масса издали выглядит одним целым, примитивным. Она то подается вперед, пробуя оцепление на прочность, то откатывается, боясь ранить себя же. Это противостояние не продлится долго, уж больно удобный момент. И люди с алыми бантами добровольческих дружин не замедлили воспользоваться. У них тоже есть оружие. И подобие организации. А главное – за ними пойдут. Или не за ними, но за тем, кто первым пересечет линию, отделяющую мир от краха. Юго не слышал слов, но мог бы повторить их: эти слова произносили во многих иных мирах, но сами по себе, без страха, голода и боли, слова были бессильны. Толпа отступила… Замерла. Качнулась. И оцепление дрогнуло, первые ряды, но этого хватило. Серая масса навалилась, оттесняя людей в красных плащах, проглатывая их, растворяя… Юго знал, что кто-то попытается устоять на ногах, опять же не из верности Кормаку, но из понимания, что это – единственный шанс выжить. Кто-то побежит, вызывая рефлекс у двуногих гончих. Кто-то снимет плащ и смешается с толпой. Склады взломали. И толпа распалась. Больше не стало единой силы, но лишь люди, живущие одним стремлением – взять столько, сколько выйдет. Унести. Спрятать. А каждый, кто желает того же, – вор. Воров следует убивать. Кто и зачем поджег склады, выяснить не удалось. Но когда тяжелая конница сумела пройти сквозь толпу, полыхали не только они. Огонь растекался алой рекой, смывая хлипкие деревянные строения. Шире и шире. От берега к берегу… Пожар удалось остановить. А городская тюрьма пополнилась двумя сотнями бунтовщиков. Юго справедливо полагал, что взяли тех, кто подвернулся под руку. Казнь не стали откладывать. Кормак знал: ничто так не отвлекает от собственных бед, как беды чужие. На площадь выкатили бочки с вином, которое, пусть и разбавленное водой, раздавали даром. Благо винные подвалы в замке были полны. На что Кормак рассчитывал? Страх. Ненависть, дикая, животная и уже иррациональная. Инстинкт выживания. Вино. И кровь на плахе. Первая же голова, покатившаяся к толпе, и утробный нечеловеческий вой. Горе? Никто не знал. Но этого достаточно, чтобы остановить занесенный топор. На мгновенье. Глухой звук. Хруст. И снова кровь… кто-то кричит: – Невиновных губят! И тут же эхом: – В замке голодных нет! Вывод очевиден: