Часть 3 из 50 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Одиноко. – Это вырвалось у нее само собой, о чем Эрика тут же пожалела.
– Я имела в виду… – Давящая тишина поглотила конец фразы.
– Она не лишала себя жизни, – сказала Биргит, на этот раз твердо и как будто с вызовом.
Карл-Эрик еще крепче сжал руку жены и согласно кивнул. Должно быть, на лице Эрики появилось скептическое выражение, потому что Биргит повторила еще раз:
– Она не лишала себя жизни. Никто не знал ее лучше меня, и я говорю, что она никогда не сделала бы этого. У нее не хватило бы мужества на такой поступок. Ты тоже должна это понимать, ты ведь с ней дружила.
Последнюю фразу Биргит бросила Эрике в лицо, проговаривая по слогам. При этом она то разжимала, то снова сжимала руки и смотрела Эрике в глаза, пока та, не выдержав, не отвела взгляд. Видеть горе матери Алекс было невыносимо, и Эрика наконец огляделась.
Комната показалась ей уютной, несмотря на аляповатое, на ее вкус, убранство. Гардины с подвесками и мощными воланами гармонировали с диванными подушками, сшитыми из такой же ткани с крупным цветочным узором. И повсюду стояли безделушки: резные деревянные чаши с вышитыми крестом декоративными ленточками и фарфоровые собаки с вечно влажным взглядом. Единственным, что спасало интерьер, было панорамное окно – точнее, открывавшийся за ним действительно чудесный вид. Эрике хотелось смотреть только туда, но вместо этого она снова повернулась к Карлгренам.
– Я не знаю, Биргит, – ответила она. – С тех пор прошло двадцать пять лет. Я ничего не могу сказать о том, какой она была. И потом, иногда люди оказываются совсем не тем, что мы о них думаем.
Эрика слышала, как неубедительно это прозвучало. Голос отозвался гулким эхом в тишине комнаты. И тут заговорил Карл-Эрик. Он стряхнул с себя руку Биргит и наклонился к Эрике, словно для того, чтобы удостовериться, что она не пропустит из сказанного им ни слова.
– Понимаю, как это сейчас прозвучит, но если б Алекс вздумала лишить себя жизни, она никогда – повторяю, никогда – не сделала бы этого таким способом. Ты ведь помнишь, как она боялась крови. Впадала в истерику от малейшей царапины, так что нужно было срочно лепить пластырь. Алекс могла потерять сознание от одного вида крови. Уверен, она выбрала бы что-нибудь другое – скажем, снотворное. Ни при каких обстоятельствах Алекс не стала бы резать себя бритвой, сначала одну, потом другую руку… Собственно, об этом только что сказала моя жена. Алекс была хрупкой, ранимой. Чтобы лишить себя жизни, нужно мужество, которого она никогда не имела.
Карл-Эрик почти кричал. Это был голос его отчаяния; тем не менее Эрика смутилась. Вспоминая события вчерашнего дня и то, как вошла в ванную, она снова и снова переживала это странное чувство. Тень, чье-то невидимое присутствие – выразиться точнее Эрика, пожалуй, не смогла бы. Кто-то толкнул Александру Вийкнер на самоубийство. При этом Эрика отдавала себе отчет, что это настойчивые уверения супругов Карлгрен разбередили ее собственные сомнения.
Ей бросилось в глаза сходство взрослой Александры с матерью. Биргит Карлгрен была маленькой и хрупкой, с такими же, как у дочери, светлыми волосами. Правда, вместо роскошной гривы Алекс она носила стрижку «паж». Биргит хорошо смотрелась в трауре благодаря контрасту черного и светлого и как будто осознавала это, несмотря на все свое горе. Ее выдавали невольные движения – рука, поправляющая прическу или приглаживающая воротник. Эрика помнила, какой сокровищницей показался когда-то ей, восьмилетней, платяной шкаф Биргит. Не говоря уже о шкатулке с драгоценностями.
Карл-Эрик терялся рядом с женой. Не то чтобы смотрелся отталкивающе, но как-то обыденно, повседневно. У него было вытянутое лицо с правильными чертами. Ровный пробор поднимался до самого темени. Траурная одежда невыгодно оттеняла седину.
Эрика решила, что пора прощаться, и встала. Тут же поднялись и супруги Карлгрен. Биргит выжидающе посмотрела на мужа, как будто тем самым призывая его что-то сказать. Похоже, супруги о чем-то договорились накануне прихода Эрики.
– Мы хотим, чтобы ты написала об Алекс заметку для «Бохусленинген»… о ее жизни, мечтах… о ее смерти. Для нас с Биргит это очень важно.
– Но… почему вы не хотите, чтобы это сделал кто-нибудь из «Гётеборг-постен»? Я имею в виду… она ведь там жила. Да и вы сами одно время…
– Фьельбака была и навсегда останется нашим домом, – решительно возразил Карл-Эрик. – То же касается и Алекс. Можешь связаться с ее мужем Хенриком. Он в любое время к твоим услугам, мы уже с ним поговорили. Разумеется, мы компенсируем все расходы.
Тем самым Карлгрены давали понять, что аудиенция окончена. Не успев сообразить, что к чему, Эрика оказалась на лестнице с бумажкой, на которой был записан телефон и адрес Хенрика Вийкнера. Дверь за спиной захлопнулась.
С первой секунды Эрика не испытывала ни малейшего желания браться за поручение Карлгренов, но теперь вдруг усмотрела в нем вызов своему писательскому самолюбию. Это было слишком, но, как ни прогоняла Эрика крамольную мысль, та лишь настойчивее звучала в ее голове. Вот она, идея книги, которую она так долго искала. Человек, идущий навстречу своей судьбе. Что могло заставить молодую, красивую, успешную во всех отношениях женщину лишить себя жизни? Разумеется, это не только об Алекс, но это ее история будет положена в основу. До сих пор Эрика написала четыре книги, и все они были биографиями великих писательниц. Она не чувствовала в себе мужества создать собственную историю, но знала, что где-то внутри ее такая книга уже зреет и лишь ждет часа выплеснуться на бумагу. Трагедия Алекс словно освободила ее от чего-то или же придала вдохновения, которого Эрика так долго ждала… Так или иначе, то, что Эрика знала Алекс, было большим плюсом в предстоящей работе.
Возмутительные мысли, с точки зрения любого нормального человека, но писательница в Эрике ликовала.
* * *
Кисть оставляла широкий след, красный на темном фоне. Он начал работу на рассвете и только теперь, спустя много часов, отошел на шаг полюбоваться на свое творение. Неискушенный глаз не увидел бы на полотне ничего, кроме теснящихся в беспорядке красных, оранжевых и желтых линий. Но ему эти краски кричали об оставленности и унижениях. Он всегда писал одними и теми же. Презрительный взгляд прошлого – вот что видел он, поднимая глаза на эти полотна. И продолжал писать с еще большим остервенением.
Спустя еще час он подумал о том, что заслужил утреннее пиво, и взял первую попавшуюся банку, проигнорировав тот факт, что накануне вечером стряхивал в нее пепел. Последний лип к губам, но художник жадно поглощал безвкусный напиток, пока, вылив в себя последние капли, не бросил банку на пол.
Кальсоны – единственное, что на нем было, – пожелтели от пива и мочи, и трудно сказать, чего было больше в этих высохших, неопределенного оттенка пятнах. Грязные волосы падали ниже плеч, а грудь была бледная и впалая. В общем, художник Андерс Нильсон являл собой зрелище довольно неприглядное. Зато картина, стоявшая перед ним на мольберте, свидетельствовала о большом таланте, несовместимом, казалось бы, с такой степенью падения.
Он опустился на пол напротив картины и прислонился к стене. Рядом стояла непочатая банка пива, и Андерс потянул за петельку на крышке, явно наслаждаясь хлопающим звуком. Краски кричали за его спиной, напоминая о том, чему он посвятил бо́льшую часть жизни и что потом напрочь забыл. Ну почему ей вздумалось именно сейчас все уничтожить? Почему она так и не смогла позволить всему этому просто быть? Самонадеянная шлюха, она всегда думала только о себе. Холодная и невинная, как какая-нибудь чертова принцесса. Но ему-то, как никому другому, известно, что за этим кроется. Он и она – одного поля ягоды. Они сблизились, сроднились, промучившись друг с другом год, а теперь она решила, что может все изменить в одиночку…
Черт.
Он зарычал и швырнул еще полную банку в картину на мольберте. Холст не разорвался, что разозлило бы его еще больше, но прогнулся, и банка скользнула на пол. Пиво растеклось по полотну, оставляя красные, желтые и оранжевые подтеки. Краски смешались, образовав новые оттенки. Художник с удовлетворением наблюдал за этим эффектом.
Он был алкоголик со стажем и до сих пор не оправился после вчерашней попойки, продолжавшейся почти сутки. Пиво подействовало быстро, погружая в знакомое забытье, с крепко засевшим в ноздрях запахом блевотины.
* * *
У нее был свой ключ от квартиры. В прихожей она тщательно вытерла ноги о половик – скорее по привычке, потому что на улице было чище. Потом поставила на пол контейнеры с едой, сняла пальто и аккуратно повесила на вешалку. Он наверняка был в отключке, поэтому окликать не имело смысла.
Кухня располагалась слева и была в том же состоянии, что и обычно. Груды неделями не мытых тарелок громоздились не только в мойке, но и на столе, стульях и даже на полу. Окурки, пивные банки и пустые бутылки валялись повсюду. Холодильник был пуст, но снова наполнился, после того как она выложила туда контейнеры.
Это была тесная «однушка», где единственная комната совмещала функции гостиной и спальни. Мебель появилась здесь ее стараниями. Средств едва хватило на самое необходимое, поэтому главным предметом обстановки оставался большой мольберт возле окна. В углу валялся потрепанный матрас. Она так и не смогла позволить себе купить ему нормальную кровать.
Поначалу она помогала ему следить за собой и поддерживать порядок в квартире. Постоянно что-то подтирала, подбирала мусор с пола, стирала одежду и мыла его самого. Так было много лет тому назад. Потом она сдалась и теперь следила только за тем, чтобы он не умер с голоду.
Иногда ей хотелось сделать для него больше. Вина тяжким грузом лежала на ее плечах, сдавливала грудь. Раньше, когда она, стоя на коленях, подтирала его блевотину, это воспринималось как искупление и приносило облегчение. Но это было раньше, а теперь она несла свой крест без всякой надежды.
Он лежал возле стены, весь в нечистотах. Дурно пахнущая развалина, но за неприглядным фасадом скрывался большой талант. Сколько раз она спрашивала себя, как бы все сложилось, сделай она в тот день другой выбор. За двадцать пять лет не было ни дня, когда бы она не задавалась этим вопросом. Двадцать пять лет – достаточный срок, чтобы как следует все обдумать.
Иногда, уходя, она оставляла его валяться на полу. Но не сегодня. От стен тянуло холодом, а он лежал в одном белье. Она потянула его за руку, безжизненно лежавшую на боку, – никакой реакции. Схватив обеими руками за запястье, поволокла его к матрасу, попыталась перевернуть – и вздрогнула, коснувшись пальцами мягких кожных складок на талии. В конце концов ей все-таки удалось разместить бо́льшую часть его тела на матрасе. Одеяла не было. Она накрыла его курткой, которую принесла из прихожей, и опустилась на пол перевести дух.
Многолетний физический труд укрепил ее мышцы не хуже тренировок. Иначе откуда взяться силе в ее возрасте? Ее беспокоило только, что с ним будет, когда эта сила иссякнет.
На его лицо упала засаленная прядь, которую она убрала указательным пальцем. Жизнь пошла не так, как она рассчитывала, ни для него, ни для нее. Но она сделает все, чтобы сохранить то немногое, что им осталось.
Люди отворачивались, встретив ее на улице, но она успевала поймать в их взглядах искорку сочувствия. Андерс пользовался дурной репутацией и считался почетным членом местного «клуба алкоголиков». Он имел привычку шляться пьяным по поселку, выкрикивая неприличные слова в адрес каждого встречного и поперечного, и внушал тем самым отвращение. Она же вызывала в людях только симпатию. Хотя, по справедливости, должно было быть наоборот. Если кто из них и заслуживал участия, то это Андерс. Потому что это из-за ее слабости его жизнь пошла под откос.
Она просидела на полу несколько часов. Когда он вздрагивал в забытьи, гладила его по голове и успокаивала. Там, снаружи, жизнь шла своим чередом, но в этой комнате время остановилось.
* * *
В понедельник установилась плюсовая температура, а небо заволокли дождевые тучи. Эрика всегда была осторожным водителем, но сейчас еще больше сбавила скорость, чтобы следить за боковой ограничительной линией. Она боялась, что машину занесет.
Вообще, за рулем Эрика была не бог весть что, но ценила одиночество, поэтому предпочитала автомобиль тесноте автобусного салона или электрички.
Свернув на шоссе, Эрика прибавила скорость. Встреча с Хенриком Вийкнером назначена на двенадцать часов. Она рано выехала из Фьельбаки и имеет в запасе достаточно времени, чтобы добраться до Гётеборга.
Эрика вспомнила разговор с Анной – впервые после того, как увидела в ванной мертвую Алекс. Ей до сих пор не верилось, что сестра сможет продать дом их детства. Представить только, что было бы с родителями, узнай они об этом… Но нет ничего невозможного, если в деле замешан Лукас. Эрика и раньше знала, что его подлость не знает границ, однако на этот раз он превзошел сам себя.
В любом случае имеет смысл юридически прояснить ситуацию, прежде чем всерьез заниматься домом. А до того Эрика не даст Лукасу, со всеми его затеями, сбить себя с толку. Она должна сосредоточиться на предстоящем разговоре с супругом Алекс.
* * *
По телефону Хенрик Вийкнер произвел впечатление приятного мужчины и был в курсе ее с Карлгренами дел. Разумеется, она может подъехать и задать ему несколько вопросов об Александре, если эта статья так важна для Биргит и Карла-Эрика.
Эрике было любопытно взглянуть на дом Алекс, притом что она опасалась лишний раз сталкиваться с человеческим горем. Встреча с родителями Алекс далась ей тяжело. Как писательница, Эрика предпочла бы дистанцироваться от всего этого. Изучать действительность со стороны, холодным взглядом незаинтересованного наблюдателя. Тем более что это была ее первая возможность составить представление о личности взрослой Алекс.
Они были неразлейвода уже с первых дней школы. И Эрика страшно этим гордилась, потому что Алекс была настоящим магнитом для всех, кто оказывался в поле ее притяжения. Все хотели быть с ней, притом что сама она едва ли осознавала масштабы своей популярности. Алекс отличалась застенчивостью, но того особого рода, который свидетельствует об абсолютной уверенности в своих силах – и у детей, как это позже поняла Эрика, встречается крайне редко.
Несмотря на эту свою особенность, Алекс оставалась открытой и великодушной и совсем не оставляла впечатления стеснительной девочки. Это она выбрала Эрику в подруги. У самой Эрики ни за что не хватило бы духу первой приблизиться к ней. Они оставались неразлучны, пока Алекс не переехала и не исчезла из ее жизни навсегда. Впрочем, из жизни Эрики она уходила постепенно, пока та, запершись у себя в комнате, часами напролет оплакивала их дружбу.
Так, однажды, когда она позвонила Алекс домой, никто не взял трубку. И двадцать лет спустя Эрика во всех подробностях помнила тот день, когда узнала, что Алекс переехала. Не попрощавшись и не сказав ей ни слова! Эрика до сих пор не знала, как так вышло, и, по детской привычке, во всем винила себя, полагая, что она просто наскучила Алекс.
* * *
В Гётеборге Эрика с трудом пробиралась в направлении Сэрё. За четыре года учебы она успела основательно изучить этот город, но тогда у нее не было машины, поэтому для Эрики-водителя Гётеборг по-прежнему оставался белым пятном. На велосипеде она сориентировалась бы гораздо быстрее.
Этот город вообще был сущим кошмаром для неуверенных в себе автомобилистов, – с бесконечными односторонними дорогами, оживленными транспортными развилками и непрекращающимся трамвайным грохотом, надвигающимся будто сразу со всех сторон. Помимо прочего, у Эрики возникло чувство, что все дороги ведут в Хисинген. Стоило свернуть не в ту сторону – и она непременно попадала туда.
Положение спасли указания Хенрика. Они оказались настолько толковыми, что Эрика вырулила на правильную дорогу с первой попытки, на этот раз благополучно миновав Хисинген.