Когда Хорна позвали, тот спустился с крыши, недовольный тем, что его оторвали от работы. Роб узнал его лицо. Человек этот стал румяным от сытости, а волосы выгорели. – Я брат Сэмюэла, мастер Хорн, – представился он. – Роб Джереми Коль. – Да, да. Но как же ты вырос! Роб увидел, как затуманились глаза честного мастера. – Он прожил с нами меньше года, – сказал Хорн без уверток. – Славный такой парнишка. Мистрис Хорн его просто обожала. Мы ему не раз и не два говорили: «Никогда не играй на причалах!» Сколько взрослых мужчин погибло, попав под грузовую телегу, когда возчик заставляет пятиться запряженную в нее четверку лошадей! Что ж говорить о мальчугане девяти лет… – Восьми. Хорн вопросительно посмотрел на него. – Если это случилось год спустя после того, как вы его приняли к себе, то ему было восемь лет, – объяснил Роб. Губы у него застыли и, казалось, не хотели шевелиться, поэтому говорить было трудно. – Понимаете, он на два года младше меня. – Ну, тебе лучше знать, – мягко проговорил Хорн. – Он похоронен у церкви Святого Ботульфа, в дальнем ряду по правой стороне кладбища. Нам сказали, что где-то рядом упокоился и ваш отец. – Хорн помолчал. – Вот насчет инструментов твоего отца, – сказал он, испытывая неловкость. – Одна пила сломалась, но молотки еще в полном порядке. Могу отдать их тебе. Роб покачал головой: – Оставьте у себя, пожалуйста. На память о Сэмюэле. На ночевку они устроились на лугу у ворот Бишопсгейт, близ заболоченной северо-восточной окраины Лондона. На следующий день Роб сбежал от пасущихся овец и от сочувствия Цирюльника и пошел рано утром на свою улицу – постоять, вспомнить младшеньких. Из маминого дома вышла незнакомая женщина, выплеснула у самых дверей воду из корыта, в котором стирала. Роб пробродил все утро и оказался в Вестминстере, где дома по берегу реки редели, а за полями и лугами огромного монастыря возникла усадьба, которая могла быть только королевскими палатами. Вокруг выстроились казармы воинов короля и надворные постройки, а в самих палатах, насколько понимал Роб, вершились судьбы всего народа. Он увидел внушающих страх королевских телохранителей, о которых в каждом трактире рассказывали с трепетом. Это были воины-датчане, огромные, тщательно отобранные за рост и доблесть в бою, дабы неотступно защищать короля Канута. Робу подумалось, что для короля, обожаемого народом, здесь многовато вооруженной стражи. Он повернул назад, прошел через центр города и незаметно для себя оказался неподалеку от церкви Святого Павла. Тут на плечо ему опустилась чья-то рука. – А я тебя знаю. Ты – Коль. Роб пристально вгляделся в юношу и на мгновение почувствовал себя девятилетним ребенком: он никак не мог решить, то ли ввязаться в драку, то ли спасаться бегством – перед ним был не кто иной, как Энтони Тайт. Но на лице Тони играла улыбка, а никого из приспешников поблизости было не видать. Кроме того, Роб заметил, что теперь он стал чуть ли не на три головы выше и намного плотнее своего старого врага. Он хлопнул по плечу Тони, гада ползучего, и вдруг так ему обрадовался, будто в детстве они были закадычными друзьями. – Пойдем в таверну, расскажешь о себе, – предложил Энтони, однако Роб не спешил: у него было только два пенса, подаренные купцом Бостоком за искусство жонглирования. Энтони Тайт понял его колебания: – За выпивку плачу я. Уже год я получаю плату. Когда они присели в углу ближайшего трактира и стали потягивать эль, Энтони рассказал, что он теперь плотницкий ученик. – В распиловочной яме, – объяснил он, и Роб заметил, какой у Тони хриплый голос и землистый цвет лица. Роб знал, что это за работа. Ученик должен стоять в глубокой канаве, поперек которой кладут бревно. Ученик тянет длинную пилу за один конец и весь день дышит опилками, которые так и сыплются на него. Плотник-подмастерье в это время стоит на краю ямы и работает пилой сверху. – Похоже, для плотников трудные времена подходят к концу, – сказал Роб. – Я был в доме собраний цеха, там мало кто слоняется без дела. – Лондон растет, – кивнул Тайт. – В городе уже проживает сто тысяч душ, каждый восьмой англичанин. Повсюду что-нибудь строится. Сейчас хорошо записаться в цех, в ученики – поговаривают, скоро будут создавать новую сотню. А ты ведь родом из семьи плотника… – Нет, я уже прохожу обучение, – покачал головой Роб. Он поведал о своих странствиях с Цирюльником и в награду увидел зависть, вспыхнувшую в глазах Энтони. Тайт заговорил о смерти Сэмюэла. – А я за эти годы схоронил мать и двух братьев – оспа. Отец от лихорадки умер. Роб печально кивнул: – Я должен отыскать тех, кто остался в живых. В любом из лондонских домов, мимо которых я прохожу, может находиться последний ребенок, рожденный моей матерью перед смертью. Ричард Бьюкерел тогда пристроил его. – Так, может быть, вдова Бьюкерела знает что-нибудь? Это предположение Тайта заставило Роба поднять голову. – Она снова замужем, за зеленщиком по имени Баффингтон. И живет теперь неподалеку отсюда, сразу за воротами Ладгейт, – подсказал Энтони. Дом Баффингтона стоял на отшибе и этим уединением мог бы соперничать с новыми палатами короля, если бы не промозглая сырость, которой тянуло с болот у реки Флит. Да и сам дом был вовсе не палатами, а сбитой на скорую руку лачугой. За этой ветхой лачугой был устроен тщательно возделанный огород с грядками капусты и салата, окруженный со всех сторон влажной болотистой землей. Роб немного постоял, наблюдая за четырьмя невеселыми ребятишками. С мешками камней в руках они высматривали болотных кроликов вокруг огорода, над которым звенели тучи комарья. Мистрис Баффингтон он отыскал в доме, она поздоровалась с ним, раскладывая собранную зелень по корзинам. Ворча, она пожаловалась, что кролики съели весь их доход. – Помню я и тебя, и всю твою семью, – сказала она, разглядывая Роба так, словно он был редким и дорогим овощем. Но когда Роб спросил прямо, она так и не смогла припомнить, чтобы первый муж называл ей имя или дом той кормилицы, которая приняла грудного младенца, нареченного Роджером Колем. – И что же, никто так и не записал ее имени? Должно быть, в его глазах промелькнуло что-то такое, от чего мистрис Баффингтон вскипела: – Я писать не обучена. Отчего же вы, сэр, не узнали ее имя и не записали? Разве он не твой брат? Роб мысленно спросил себя, можно ли винить в этом мальчишку в его тогдашнем положении, но не мог не признать, что доля правды в ее словах есть. – Давай не будем ссориться, – улыбнулась она. – Ведь давно, в трудные времена, мы были соседями. К удивлению Роба, она смотрела на него такими глазами, какими женщина смотрит на мужчину, и взгляд ее потеплел. Постоянный труд не дал ей располнеть, а в свое время, как разглядел Роб, она была по-настоящему красива. И летами не старше Эдиты. Но тут же он с тоской вспомнил Бьюкерела, показную добродетель ее скудной милостыни, напомнил себе и о том, что эта женщина когда-то хотела продать его в рабство. Он холодно взглянул на нее, пробормотал слова благодарности и вышел из дома. В церкви Святого Ботульфа дверь отворил ризничий, старик с побитым оспой лицом и нечесаными седыми космами. Роб хотел повидать священника, который хоронил его родителей. – Отца Кемптона перевели в Шотландию, тому уж десять месяцев. Старик провел его на кладбище. – Ох-ох, у нас тут уже все переполнено! – вздыхал он. – Ты не был здесь в позапрошлом году, когда свирепствовала оспа? – Роб покачал головой. – Повезло тебе! Столько людей умерло, мы каждый день с утра до вечера только и отпевали. Теперь на кладбище и места почти не осталось. А народ стекается в Лондон отовсюду, и человек быстро проживает те сорок лет, которые ему обычно отпущены. – Но вам ведь больше сорока лет, – заметил Роб. – Мне? Так меня ведь сохраняет благочестивый характер моих занятий, да и жизнь я веду во всех отношениях чистую и целомудренную. – Его лицо озарила улыбка, и Роб уловил исходящий от него запах горячительных напитков. Подождал у кладбищенского домика, пока ризничий сверялся с книгой записи погребений. В итоге все, что смог сделать для него пьяненький старичок – провести Роба по лабиринту покосившихся надгробий к общему участку в восточной половине кладбища, почти у задней стены, поросшей мохом, и объявил, что и его отец, и брат Сэмюэл погребены «где-то неподалеку». Роб попробовал припомнить похороны отца и таким образом найти место захоронения, но ничего не вспомнил. Найти маму оказалось легче. За три с лишним года тисовое дерево над могилой сильно разрослось, но узнать его было нетрудно. Вдруг Робу пришла в голову мысль, и он поспешил на их стоянку. Цирюльник пошел вместе с ним на берег Темзы, покрытый скалами, и там они отыскали небольшой серый валун, поверхность которого была сглажена и отполирована волнами за долгие-долгие годы. Инцитат помог им вытащить валун из реки. Роб собирался собственноручно вытесать на нем надпись, но Цирюльник отговорил его от этой затеи. – Мы здесь и без того слишком задержались, – сказал он. – Пусть это сделает резчик по камню, быстро и хорошо. Я оплачу его работу, а ты вернешь долг, когда закончишь обучение и станешь получать плату. Они задержались в Лондоне только до тех пор, пока на камне не были высечены все три имени и годы рождения и смерти; камень установили на могиле под тисовым деревом. После этого Цирюльник хлопнул его по плечу своей мясистой рукой и посмотрел в глаза: – Мы с тобой всегда в пути. Рано или поздно побываем везде, где только можно расспросить об остальных трех ребятишках. Он развернул свою карту и указал Робу на шесть больших дорог, ведущих из Лондона: на северо-восток в Колчестер; на север в Линкольн и Йорк; на северо-запад в Шрусбери и дальше в Уэльс; на запад до Силчестера, Винчестера и Солсбери; на юго-восток в Ричборо, Дувр и Лайм; на юг до Чичестера. – Вот Рамси, – ткнул он пальцем в центральную часть Англии, – куда отправилась на жительство к брату твоя соседка-вдова Делла Харгривс. У нее ты сможешь узнать, как зовут ту кормилицу, которой она отдала младенца Роджера, и когда мы снова приедем в Лондон, ты разыщешь его. А вот здесь дальше Солсбери, куда семья Хейверхилл, как тебе сказали, увезла Анну-Марию. – Цирюльник нахмурился. – Как жаль, что мы не знали этого, когда не так давно были в Солсбери на ярмарке! – воскликнул он, и Робу стало не по себе при мысли, что они с сестренкой вполне могли находиться в толпе народа недалеко друг от друга. – Ладно, – сказал Цирюльник. – Осенью, по пути в Эксмут, мы все равно заедем в Солсбери. – А на севере, – воспрянул духом Роб, – где бы мы ни оказались, я стану расспрашивать всех священников и монахов, знакомы ли им отец Ловелл и его юный подопечный Вильям Коль. Назавтра, рано утром, они покинули Лондон и выехали на широкую Линкольнскую дорогу, которая вела на север Англии. Когда все дома и смрад огромного скопления людей остались позади, они сделали привал на берегу весело журчащего ручья, приготовили завтрак, не жалея продуктов. И оба согласились в том, что Лондон – далеко не лучшее место, чтобы дышать Божьим воздухом и греться в лучах теплого солнышка. 14. Уроки В один из первых июньских дней они оба лежали на спине на берегу ручья близ Чиппинг-Нортона, наблюдали сквозь густую листву, как по небу плывут облака, и ждали, когда начнет клевать форель. Удочки, закрепленные на воткнутых в землю рогульках, оставались неподвижными. – Уже поздно, сезон не тот, чтобы форель набрасывалась на червячков, – добродушно проворчал Цирюльник. – Недели две пройдет, появятся в поле кузнечики, тогда и рыбу ловить легче станет. – Как это черви-самцы отличают самок? – поинтересовался Роб.