– Если мне и удается найти в этом пироге мясо, то оно слишком жесткое или чересчур уж острое, сверх разумного, – ворчал он. – Ну, плату можно поднять. – И тут же спохватился: – Немного поднять. – Действительно, приправы никуда не годятся, – поддержал его Роб. – Вот у вас такого никогда не бывает. Меня всегда восхищало, как вы готовите дичь. – Какую же плату ты сам считаешь справедливой? Для парня шестнадцати лет от роду? – Я не хочу получать плату. – Не хочешь платы? – Цирюльник поглядел на него с подозрением. – Не хочу. Вы получаете доход от продажи Особого Снадобья и от лечения больных. Вот и я хочу получать доход от продажи каждого двенадцатого пузырька Снадобья и от лечения каждого двенадцатого пациента. – Каждого двадцатого пузырька и каждого двадцатого пациента. Роб заколебался всего на мгновение, потом кивнул, соглашаясь. – Эти условия действительны один год, после чего подлежат пересмотру по обоюдному согласию. – По рукам! – По рукам, – спокойно ответил Роб. Следующая кружка пива понравилась обоим, и оба усмехнулись. – Ха! – воскликнул Цирюльник. – Ха! – отозвался Роб. К новым расходам Цирюльник отнесся со всей серьезностью. Когда они приехали в Нортгемптон, славившийся мастерами-умельцами, он нанял плотника, и тот сделал вторую загородку с занавесом, а уже в следующем городке на их пути, Хантингтоне, хозяин установил эту загородку недалеко от своей собственной. – Пришло время тебе становиться на ноги, – сказал он Робу. После представления и рисования портретов Роб водворился в загородке и стал ждать пациентов. Посмеются ли они, едва взглянув на него? Или же, размышлял он, повернутся и встанут в очередь к Цирюльнику? Первый пациент болезненно поморщился, когда Роб взял его за руки – ему на кисть наступила его же собственная старая корова. – Лягнула и перевернула бадью с водой, стерва этакая. А потом, когда я подошел поставить на место, чертова скотина наступила мне на руку, вишь как? Роб бережно придерживал поврежденную кисть и сразу позабыл обо всем постороннем. У пациента был большой кровоподтек, нестерпимо болевший. И кость была сломана – та, что идет от большого пальца. Важная кость. Робу потребовалось некоторое время, чтобы перевязать руку и наложить шину. А вот следующая пациентка была как раз такой, какие наводили на Роба страх – худая старуха с суровым взглядом. – Совсем оглохла, – сообщила она. При осмотре оказалось, что уши не забиты серой, и Роб не представлял, чем он может ей помочь. – Я не могу вам помочь, – сказал он с сожалением. Старуха покачала головой. – Я НЕ МОГУ ВАМ ПОМОЧЬ! – прокричал он. – ТОГДА ПОПРОСИ ТОГО ЦИРЮЛЬНИКА, ДРУГОГО! – ОН ТОЖЕ НЕ ПОМОЖЕТ! Женщина заметно разгорячилась: – НУ, И ЧЕРТ С ТОБОЙ… Я САМА ЕГО ПОПРОШУ! Она заковыляла прочь, а Роб ясно слышал и смех Цирюльника, и веселье, охватившее прочих пациентов. С горящим лицом он ждал за своим занавесом, когда к нему вошел юноша, должно быть, на год-другой старше самого Роба. Роб посмотрел на левый указательный палец больного и подавил готовый сорваться с губ вздох: палец уже давно омертвел. – Не самое прекрасное зрелище. У юноши побелели губы, но он заставил себя улыбнуться: – Я рубил дрова для очага две недели назад и попал обухом по пальцу. Больно было, конечно, но казалось, что понемногу заживает. А потом… Первый сустав почернел, выше все было воспалено, кожа стала бесцветной и покрылась большими волдырями, из которых сочилась кровавая жижа и шел отвратительный запах. – А как ты его лечил? – Да сосед посоветовал приложить влажной золы, смешанной с гусиным пометом, чтобы боль ушла. Роб кивнул – в подобных случаях это было обычное средство. – Ладно. Так вот, теперь развилась пожирающая болезнь – если ее не остановить, она сожрет сперва кисть руки, потом и всю руку целиком. И задолго до того, как она перейдет на тело, ты умрешь. Этот палец необходимо удалить. Юноша храбро кивнул. Теперь Роб позволил себе вздохнуть. У него не должно остаться ни малейших сомнений: ампутация была делом серьезным сама по себе, а этому парню придется зарабатывать себе кусок хлеба, оставшись на всю жизнь без пальца. И он пошел в загородку Цирюльника. – Что-то нужно? – У Цирюльника вспыхнули искорки в глазах. – Нужно показать вам кое-что, – ответил Роб и вернулся к своему пациенту; Цирюльник шел за ним, тяжело ступая. – Я сказал больному, что палец надо удалить. – Надо, – согласился Цирюльник и перестал улыбаться. – Это правильное решение. Тебе нужна помощь, парнишка? Роб отрицательно покачал головой. Он дал больному выпить три флакончика Особого Снадобья, а потом тщательно приготовил все необходимое, чтобы не пришлось лихорадочно что-то отыскивать в середине операции или звать на помощь Цирюльника. Взял два остро заточенных ножа, иглу с навощенной ниткой, короткую дощечку, корпию для перевязки и пилку с мелкими зубчиками. Руку юноши он привязал к дощечке – ладонью кверху. – Сожми в кулак все пальцы, кроме поврежденного, – велел ему Роб и замотал здоровые пальцы, чтобы они не мешали. Позвал трех крепких мужчин из числа слонявшихся поблизости зевак: двое держали самого парня, третий удерживал дощечку. Больше десятка раз он видел, как Цирюльник проводит такие операции, а дважды делал их сам, под надзором учителя, но в одиночку оперировал впервые. Хитрость здесь состояла в том, чтобы отрезать как можно дальше от участка омертвления, чтобы оно не распространялось, и в то же время сохранить все то, что можно. Роб взял нож и вонзил в здоровую часть руки. Пациент завопил и попытался вскочить со стула. – Держите крепче. Сделал круговой надрез, остановился на минуту, промокнул тряпочкой текущую кровь, потом аккуратно рассек не затронутую гниением часть пальца, заворачивая кожу к костяшке, пока не получились две складки. Державший доску мужчина отпустил ее и стал блевать. – Держи дощечку, – велел Роб мужчине, который держал юношу за плечи. Вреда от замены уже не было – больной лишился чувств. Кость мягкая, ее легко резать, и пила легко скользила в руках, пока Роб отпиливал палец. Он тщательно подрезал обе складки кожи, чтобы культя получилась аккуратная, как учили – не слишком тесная (такая будет постоянно причинять боль) и не слишком свободная (от такой все время одно неудобство). Взял иголку с ниткой и накрепко сшил складки мелкими, экономными стежками. Кровь еще сочилась из раны, и Роб смыл ее, поливая культю Особым Снадобьем. И сам помог отнести стонущего пациента под дерево, в тень, где тот сможет понемногу прийти в себя. После этого он быстро принял еще нескольких пациентов: вправил вывихнутую ногу, ребенку наложил мазь и перевязал руку, глубоко разрезанную серпом, продал три пузырька Снадобья вдове, которую мучили постоянные головные боли, и шесть пузырьков – мужчине с подагрой. Роб начинал уже гордиться собой, но тут к нему за занавес вошла женщина, страдавшая изнуряющей рвотой. Ошибиться было невозможно: она вся высохла, кожа восковая, щеки блестят от пота. Уже взяв ее за руки и зная, что ее ждет, он заставил себя посмотреть в лицо женщине. – …Совсем не хочется есть, – рассказывала она. – Да и то, что съедаю, не держится во мне. Вырываю почти сразу, а нет – оно проходит сквозь меня быстро и выходит кровавым стулом. Роб положил ладонь на ее тощий живот, нащупал твердый выступ и приложил туда руку женщины. – Бубон. – А что это – «бубон», сэр? – Опухоль, которая разрастается, съедая здоровую плоть. Ты можешь почувствовать под рукой сразу несколько таких бубонов. – Болит невыносимо. Неужели нет никакого лекарства? – проговорила женщина, не теряя выдержки. Роба восхитило это мужество, и ему не хотелось лгать ей, даже во имя милосердия. Он покачал головой: Цирюльник рассказывал ему, что многие страдают от бубонов в животе и все они умирают от постоянных рвот. Когда женщина ушла, Роб, сожалея, что не сделался плотником, заметил на полу отрезанный палец. Он подобрал его, завернул в тряпицу, отнес под дерево, где приходил в себя прооперированный юноша, и вложил сверток ему в здоровую руку. – И что мне с ним делать? – недоумевающе взглянул тот на Роба. – Священники учат, что утраченные члены следует хоронить на кладбище, дабы они дожидались тебя, и тогда в Судный день восстанешь ты в целости. Юноша обдумал эти слова и кивнул: