Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 3 из 27 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
На другой стороне был изображен конный римлянин и три буквы: IOX. – А что значат эти буквы? – спросил отец. Этого Роб не знал. Мама, наверное, знала, но теперь ему не у кого было спросить, и он отложил монету подальше. Все в доме уже так привыкли к кашлю отца, что перестали обращать на него внимание. Но вот однажды утром, когда Роб чистил очаг, ему послышался какой-то шум за дверью. Он открыл ее и увидел Хармона Уайтлока, плотника из отцовской ватаги, и с ним двух рабов – Хармон позаимствовал их у грузчиков, чтобы отнести домой Натанаэля. Рабы ужаснули Роба. В рабство люди попадают по разным причинам. Военнопленный становится servi7 воина, который мог отобрать у него жизнь, однако же пощадил ее. Свободного человека могут продать в рабство за тяжкие преступления, а равно за долги или за неуплату особенно высокого штрафа или виры8. Вместе с мужчиной рабами становились его жена, дети и все последующие поколения. Эти рабы были очень рослыми, мускулистыми мужчинами; головы обриты, что указывало на их рабское состояние; одеты в лохмотья, источающие невыносимый смрад. Роб не мог понять: то ли это иноземцы, взятые в плен, то ли англичане. Они ничего не говорили, только равнодушно смотрели на него. Натанаэль не был ни худым, ни низкорослым, однако эти двое несли его, как пушинку. Вид рабов напугал Роба даже сильнее, чем землистое, без кровинки, лицо отца и то, как бессильно запрокинул он голову, когда его опустили на постель. – Что случилось? – Да все эта злосчастная работа. У нас уже половина людей хворает, кашляют да сплевывают поминутно. А он сегодня так ослабел, что свалился сразу, чуть лишь нам пришлось поднапрячься. Ну, думаю, он денек-другой отлежится, а там вернется обратно на пристань. Назавтра Натанаэль не смог подняться на ноги. И говорить толком не мог, только сипел и кашлял. Мистрис Харгривс принесла горячий отвар, заправленный медом, и не спешила уходить. Они с Натанаэлем тихонько, доверительно о чем-то разговаривали, раз-другой женщина чему-то смеялась. На следующее утро, однако, у Натанаэля начался сильный жар, он не был расположен шутить и любезничать, и Делла надолго не задержалась. Язык и горло у отца сделались ярко-красными, он то и дело просил воды. Ночью ему снились кошмары. Один раз он кричал, что по Темзе поднимаются вонючие датчане на своих кораблях с высоко задранными носами9. В груди клокотала густая мокрота, а откашляться ему никак не удавалось; дышать становилось все труднее. На рассвете Роб поспешил в соседний дом, за вдовой, но Делла Харгривс не пожелала идти. – Мне так кажется, у него гнилостная болезнь, а она легко передается, – сказала Делла и захлопнула дверь. И Роб снова пошел к старейшинам цеха, больше идти все равно было некуда. Ричард Бьюкерел хмуро выслушал его, пошел к ним в дом и долго сидел в ногах у Натанаэля, присматриваясь к его пылающему лицу и прислушиваясь к тому, как клокочет у того в груди при каждом вздохе. Самым легким выходом было бы позвать священника; поп не много сделал бы: зажег бы свечи, прочитал молитву, – но после этого Бьюкерел мог уйти с чистой совестью и никто его ни в чем не упрекнул бы. Несколько лет он был хорошим, преуспевающим строителем, но в должности главы лондонской гильдии плотников ему приходилось слишком трудно, потому что в его распоряжении была скудная казна, а он пытался с ее помощью сделать куда больше, чем она позволяла. Но Бьюкерел отлично понимал, что станется с этой семьей, если не будет хотя бы одного кормильца, и он поспешил к себе, взял деньги из казны гильдии и нанял Томаса Ферратона, лекаря. В тот вечер жена Бьюкерела пилила его немилосердно: – Лекаря? Что же это, Натанаэль Коль вдруг сделался человеком знатным, благородным? Да всякому другому в Лондоне вполне хватает обычного хирурга10, отчего же Натанаэлю Колю требуется лекарь, который обойдется нам недешево? Бьюкерелу оставалось лишь пробормотать какие-то оправдания, потому что жена была права. Оплачивать услуги лекаря могли позволить себе только знать да богатые купцы. А простой работник мог потратить полпенни на хирурга-цирюльника – тот пускал кровь или назначал сомнительное лечение. По мнению самого Бьюкерела, все целители были вымогателями чертовыми и вреда от них было больше, чем пользы. Но ему так хотелось сделать для Коля все возможное, что в минуту слабости душевной он нанял лекаря, потратив на это взносы, заработанные тяжким трудом других плотников. Когда Ферратон появился в доме Коля, он выглядел жизнерадостным и уверенным, являя собой живой пример процветающего человека. Узкие штаны были сшиты по последней моде, а манжеты рубашки украшены такой вышивкой, что у Роба сжалось сердце: он тут же вспомнил маму. Стеганую куртку Ферратона, изготовленную из самой тонкой шерсти, какая только существовала, покрывала корка засохшей крови и рвоты, что он гордо считал рекламой своей профессии. Рожденный для богатства (его отец, Джон Ферратон, был купцом, с выгодой торговал шерстью), Ферратон в свое время был отдан в ученье к лекарю Полу Виллибальду. Тот происходил из богатой семьи, которая изготавливала и продавала лучшие клинки. Виллибальд лечил только состоятельных людей, и Ферратон, когда окончился срок его ученичества, сам занялся практикой такого же рода. Знатные пациенты не станут приглашать купеческого сына, зато у зажиточных он чувствовал себя как дома: и интересы, и взгляды у них были одни и те же. По доброй воле Ферратон никогда не стал бы лечить человека из рабочего сословия, однако он предположил, что Бьюкерел послан кем-то, занимающим куда более высокое положение. В Натанаэле Коле он мигом признал пациента, недостойного его внимания, однако не затевать же скандал! И лекарь решил покончить с неприятной задачей как можно быстрее. Он осторожно коснулся пальцами лба Натанаэля, заглянул ему в глаза, понюхал дыхание. – Ну что же, – промолвил лекарь. – Это пройдет. – Что с ним? – спросил Бьюкерел, но Ферратон не спешил отвечать. Роб почувствовал, что доктор просто этого не знает. – Это гнойное воспаление горла, – изрек наконец Ферратон, показывая на белые язвочки, испещрявшие ярко-красное горло пациента. – Суппуративное11 воспаление временного характера. И ничего больше. – Он наложил Натанаэлю на руку жгут, молча вскрыл вену и обильно пустил кровь. – А если он не поправится? – спросил Бьюкерел. Лекарь нахмурился. В дом этого простолюдина он больше не придет. – Я уж для надежности пущу ему кровь снова, – сказал он и проделал ту же операцию на другой руке. Уходя, оставил маленький пузырек жидкой каломели12, смешанной с пережженным камышом, и велел Бьюкерелу заплатить отдельно за визит, за два кровопускания и за лекарство. – Пиявка, присосавшаяся к людям! Коновал зазнавшийся, еще благородного из себя строит! – ворчал под нос Бьюкерел, глядя вслед лекарю. Робу староста цеха пообещал прислать женщину, чтобы ухаживала за отцом. Обескровленный, побелевший, Натанаэль лежал, не в силах пошевелиться. Несколько раз он принимал старшего сына за Агнессу и пытался взять его за руку. Но Роб помнил, что из этого получилось, когда болела мама, и отошел в сторонку. Немного позже, устыдившись, он вернулся к лежанке отца. Взял загрубевшую от труда руку Натанаэля, заметил обломанные ногти, маленькие черные волоски и въевшуюся в кожу грязь. Случилось в точности то же самое, что и в первый раз. Роб почувствовал, как жизнь уходит из этого тела, будто гаснет мерцающая свеча. Каким-то образом он ясно понял, что отец умирает и очень скоро его не станет. Мальчика сковал ужас, такой же, как и перед смертью матери. По ту сторону лежанки были его братья и сестра. Роб был еще совсем мал, но умен, и вопрос сугубо практический, насущный, оттеснил в сторону и его печаль, и его панический страх. – Что же теперь станет с нами? – громко спросил он и потряс руку отца. Никто ему не ответил.
3. Семья распадается На этот раз – ведь хоронили члена гильдии, а не его жену – цех плотников оплатил на отпевании целых пятьдесят псалмов. Через два дня после похорон Делла Харгривс отправилась в Рамси13, чтобы жить там в доме брата. Ричард Бьюкерел отвел Роба в сторонку, поговорить. – Если не осталось ни одного взрослого родственника, то по закону надлежит детей и все имущество разделить, – быстро проговорил он. – Обо всем этом позаботится гильдия. Роб оцепенел. Вечером он попытался объяснить это братьям и сестре, но только Сэмюэл понял, о чем идет речь: – Значит, нас должны разделить? – Да. – И мы все станем жить в разных семьях? – Да. Ночью кто-то взобрался на лежанку и лег рядом с ним. Роб подумал было, что это Виль или Анна-Мария, но нет – Сэмюэл обхватил его руками за шею и прижался, словно боялся свалиться на пол. – Я хочу, чтобы они вернулись, Роб. – Я тоже хочу. – Роб погладил худенькое плечо, по которому так часто колотил. Они поплакали вместе. – Так, значит, мы больше никогда-никогда не увидимся? – Ох, Сэмюэл, – ответил Роб, чувствуя, как похолодело все внутри. – Не приставай ко мне сейчас с глупостями. Конечно, мы будем жить в этом квартале и видеться постоянно. И мы навсегда останемся братьями. Это успокоило Сэмюэла, и он уснул ненадолго, но перед рассветом обмочил постель, будто был младше Джонатана. Утром ему стало стыдно, он избегал смотреть Робу в глаза. Как оказалось, тревожился он не напрасно: его увели первым. Большинство членов отцовского десятка по-прежнему были без работы. Из девятерых плотников лишь один имел возможность и желание принять в семью ребенка. К Тэрнеру Хорну, мастеру– плотнику, жившему через шесть домов от Колей, вместе с Сэмюэлом отправились молотки и пилы, принадлежавшие Натанаэлю. Через два дня явился отец Кемптон, тот самый, что отпевал и маму, и отца, а с ним пришел священник, которого звали Ранальдом Ловеллом. Отец Ловелл сказал, что его переводят в приход на севере Англии и он хочет взять с собой ребенка. Он внимательно рассмотрел их всех и остановил свой выбор на Виле. Священник был рослым, плотным, жизнерадостным человеком с пшеничными волосами и серыми глазами, в которых – как убеждал себя Роб – светилась доброта. Братик, бледный и дрожащий, смог только кивнуть головой и пошел из дому вслед за двумя священниками. – Ну, до свидания, Вильям, – крикнул ему Роб. Ему отчаянно хотелось, чтобы разрешили оставить хотя бы двоих младшеньких. Но еды от поминок отца уже почти не осталось, а мальчик умел смотреть правде в глаза. Джонатан, отцовский кожаный дублет и пояс с инструментами достались подмастерью по имени Эйлвин, из той же сотни, что и Натанаэль. Когда в дом пришла мистрис Эйлвин, Роб ей объяснил, что Джонатана приучили к горшку, но если он чего-нибудь пугается, то нужны салфетки. Женщина усмехнулась, кивнула, забрала малыша и истончившиеся от частой стирки тряпочки и ушла. Кормилица оставила у себя младенца Роджера и получила мамины материалы для шитья. Об этом рассказал Робу, который так и не видел кормилицу, Ричард Бьюкерел. Надо было вымыть голову Анне-Марии. Роб сделал это старательно, как его учили, но все равно немного мыла попало ей в глаза, а пекло оно сильно. Роб насухо вытер девочке голову и, пока она плакала, прижал к себе, вдыхая запах блестящих русых волос – запах, так похожий на мамин. На следующий день пекарь и его жена, по фамилии Хейверхилл, забрали ту мебель, которая еще на что-то годилась, а Анна-Мария отправилась жить с ними в комнате, помещавшейся над булочной. Крепко держа ее за руку, Роб вывел девочку к ним. – Ну, до свидания, малышка. Я люблю тебя, милая моя барышня Анна-Мария, – прошептал он, обнимая сестренку. Но она, кажется, считала, что это он виноват во всем, что случилось в последнее время, и попрощаться не захотела. Итак, остался один Роб, а из вещей – ничего. Тем вечером к нему пришел поговорить Бьюкерел. Староста цеха крепко выпил перед этим, но голова у него была ясная. – Для тебя найти семью будет не так-то легко. Времена такие: ни у кого нет еды для большого мальчика, который ест много, а выполнять работу взрослого не может. – Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил снова: – Когда я был помоложе, все кругом только и говорили, что стоит прекратиться войнам да избавиться от короля Этельреда – худшего из королей, который разорил целое поколение, – и времена настанут хорошие. Завоеватели приходили одни за другими: саксы, датчане, множество распроклятых конунгов – пиратских королей. Теперь у нас наконец-то есть сильный монарх, король Канут14, он обеспечил прочный мир, зато на нас, похоже, ополчилась сама природа. Летние ливни и зимние метели оставили нас ни с чем. Урожай гибнет три года подряд. Мельникам нечего молоть, моряки не покидают портов. Никто ничего не строит, и для ремесленников нет работы. Тяжелые времена настали, сынок. Но я подыщу тебе место, даю слово. – Спасибо вам, мастер староста. – Я присматривался к тебе, Роберт Коль, – сказал Бьюкерел, с волнением глядя на него. – Я видел, что мальчик заботится о своей семье, как настоящий мужчина. Будь у моей жены другой нрав, я бы принял тебя в свою семью. – Он моргнул, смутился, что выпивка развязала ему язык сильнее, чем хотелось бы, и тяжело поднялся на ноги. – Доброго отдыха тебе ночью, Роб. – И вам доброго отдыха, мастер староста. Роб превратился в отшельника. Пещерой служили комнаты, почти голые. Соседи не в силах были совсем не замечать мальчика, но помощь оказывали скудную: утром приходила мистрис Хейверхилл, давала лепешку, оставшуюся не проданной вчера; вечером приходила мистрис Бьюкерел, приносила маленький кусочек сыра, подмечала, что у Роба глаза красны от слез, и поучала: плакать – это привилегия женщин. Воду он, как и прежде, брал из общественного колодца, потом прибирал в доме, но там не осталось никого и почти ничего, приводить комнаты в беспорядок стало некому, и Робу нечего было делать, разве только страдать и что-нибудь воображать. Иной раз он бывал римским разведчиком: лежал, притаившись, за маминой занавесью и прислушивался к тайнам враждебного мира. Он слышал, как мимо катятся повозки, как играют ребятишки, щебечут птицы. Однажды до него донеслись голоса небольшой группы мужчин из числа гильдейских. – Роб Коль – это наша забота. Кто-нибудь обязательно должен взять его к себе, – это голос Бьюкерела.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!