2 Четверг, 3 мая, 6:32 Стиснув зубы, Вик Маршаль нажал кнопку мобильника и отсоединился. В темноте маленькой спальни он ощупью нашарил рубашку, черные джинсы, ремень «Леви Страус», кожаную кобуру, висевшую на ручке гребного тренажера, и открыл дверь в гостиную. Волна мягкого света залила линолеум. Булонь-Бийанкур[1] просыпался под утренним солнышком. – Звонил Мортье, – сказал он, услышав, что кровать скрипнула. – Ну и?.. – Хочешь знать, что сказал напоследок этот придурок? Голос его стал строже и суше: – «Давай шевелись, V8, дел невпроворот. Но сначала я бы тебе посоветовал как следует позавтракать». – V8? Вик в полутьме натягивал джинсы. – А я тебе не говорил? – Ты вчера поздно вернулся… – Это их последняя хохма, они меня так прозвали. V8 – восьмицилиндровый двигатель, где куча клапанов[2]. Селина зажгла ночник, села на постели и откинула набок длинные черные волосы. Вик смотрел на нее с нежностью. Он любил это чисто женское движение, неуловимый поворот головы, который делал ее такой желанной. Она потянулась, как кошка, подняв руки ладонями к потолку. – Все путем? Вик перешагнул через пока не вскрытую коробку с детской коляской, обогнул мраморный шахматный столик и присел на постель рядом с Селиной. – Несмотря на мерзкую тесноту? – Несмотря на мерзкую тесноту. – Нынче знаменательный день. Они подключают меня к делу. Настоящее кровавое преступление в Сент-Уан. Похоже, что… Перехватив тревожный взгляд жены, он предпочел сменить тему: – Ты не знаешь, где мои кроссовки? – Кроссовки? – Они все носят кроссовки, вся бригада. И постоянно меня подкалывают, все не могут решить, какое у меня будет прозвище: V8 или Малдер. – Тебе незачем под них подстраиваться в одежде, милый. – Я просто хочу прижиться в бригаде, только и всего. Он наклонился и ласково погладил Селину по животу: – Сегодня ночью я почувствовал, как она шевелится. Ты прижалась ко мне, и эта разбойница пару раз лягнула меня в спину. – Вик… У меня срок всего четыре месяца, ты ничего не мог почувствовать. Говоришь, разбойница? – Только девчонки начинают так рано лупить папочку. Еще не родилась, а уже прямо тигрица. – Это будет мальчик. Кончиком указательного пальца Вик обвел контур ее грудей. – Но ведь есть же результаты УЗИ, – шепнул он. – Этого достаточно… – Нет! Надо подождать! Да и все равно ничего там не видно! – Мне, наверное, будет тебя ни за что не убедить, даже такую полусонную. Она приподнялась и принялась теребить волосы у него на груди. Он смотрел на ее тонкие, длинные руки. Ему нравилось за ними наблюдать и угадывать по их движениям все ее тайные намерения. – Знаешь, я передумала насчет имени, – прошептала она. – Ну-ка, ну-ка. – Как думаешь, может быть, назвать его Тао, как моего деда? – Тао? Это ты сегодня ночью придумала? – Ага, странный сон приснился. Тао по-вьетнамски значит «созидание». Он крепко прижал ее к груди: – Хм… Симпатичное имя, Тао, такое мягкое, кругленькое, нежное… Его можно будет переделать в Тео или в Матео. Но все это напрасные хлопоты, потому что будет девочка. Селина расплылась в улыбке, которая как-то слишком быстро потускнела. Словно защищаясь, она натянула на себя простыню. От матери-вьетнамки она унаследовала маленький рост, холодноватый блеск длинных черных волос, лукавые глаза и мягкий овал лица. – Мне страшно, Вик. – Ну пожалуйста, перестань психовать. И уж тем более не с утра. – Да, но все это так… Крошечная квартирка, а снаружи людская толкотня. Как в огромном курятнике. – А ты что-то имеешь против кур? Она тихо ответила: – У меня нехорошее предчувствие, и оно касается ребенка. Он нежно взял в руки ее маленькие кулачки: – Предчувствие… Опять… – Что бы ты ни говорил, а мне все равно так кажется. Селине все время хотелось, чтобы ее успокаивали. Она с самого начала переживала свою беременность как испытание, как крест, который надо нести. «Ребенок не шевелится, ребенок не дышит, он, наверное, родится неполноценным». Тогда Вик принялся тихонько, нараспев ее уговаривать: – О’кей, значит, надо сделать еще одно исследование. В четыре месяца бывает, что на УЗИ косточки носа не просматриваются. Маленький укол в живот, чтобы набрать чуть-чуть околоплодной жидкости и удостовериться, что у плода нет врожденных заболеваний. Они же не станут протыкать ему голову или дырявить желудок. В наше время почти все мамочки через это проходят. Договорились? – Всегда есть крохотная вероятность, что что-то пойдет не так. – Но она ничтожна! – Ты отвезешь меня в понедельник? Вик чуть отстранился: – Посмотрим, малышка, если смогу. Я ведь всего три недели на службе. Представь себе, что будет, если не явлюсь! – Значит, не отвезешь. Ладно, понятно. Твои кроссовки в стенном шкафчике в ванной. И Селина погасила ночник. Вик хотел было снова начать разговор, но вместо этого вышел ссутулившись. Лучше будет оставить все как есть. Он закончил одеваться, поднял жалюзи и выглянул в окно. С высоты четвертого этажа была видна Сена, телебашня Первого канала и целая армада безликих домов. Странное полотно, сотканное из стали и бетона. Вик надел кобуру и сунул полицейское удостоверение во внутренний карман куртки. В ванной он снова достал из кобуры свой «зиг-зауэр»[3], несколько раз нажал на курок и скорчил зверскую гримасу, а потом, не удержавшись, завел руку с пистолетом далеко назад и, стиснув зубы, беззвучно заорал. Потом погасил свет и снова вошел в спальню: – До вечера, малышка. Он наклонился, чтобы поцеловать жену, но она отвернулась. От ее кожи исходил аромат южного солнца. Вик вышел, ощутив тревожный укол в сердце. Селина останется до вечера в этой тесной конуре и весь день будет размышлять в одиночестве. А потом пролетят пять месяцев, и настанет пора рожать, и на свет появится новая жизнь.