– Что? Что – потому что? – Потому что я уже однажды видел, как торможу! И торможу именно в этом месте! И сейчас тоже затормозил! – Когда ты видел, что тормозишь? – Я… Понятия не имею… – Во сне? – Нет. Я своих снов никогда не помню. – Никогда-никогда? – Никогда. – Значит, ты тормозил наяву? А было впечатление дежавю? – Я… не знаю. Я не знаю! – Просыпайся, Стефан!» Стефан выключил диктофон и выронил его на землю рядом с ксерокопией рапорта жандармерии. Его бейсболка намокла от пота. Он молча сидел, ничего не слыша и не видя вокруг. В мозгу пульсировали только визг тормозов и желто-белые полоски километрового столбика. Вдруг его захлестнула волна адреналина, он резко вскочил с места, посмотрел на часы и бросился бежать. Он еще успевал. * * * Она уже была там, затянутая в длинное черное платье, доходившее до щиколоток. Ее заметно старили согнутые плечи и беспорядочно спутанные на шее волосы. В сорок лет мать Гаэль Монтьё оказалась лишена смысла жизни. В вазе чуть подрагивали прекрасные сиреневые хризантемы, символ скорби. Женщина обернулась к Стефану и снова перевела глаза на могильный холмик: – Цветы… Я так и знала, что это вы… Всегда знала… Она пристально, без слез смотрела на надгробную плиту. Прошло несколько секунд, и Стефан решился задать вопрос: – Мадам Монтьё… Мне нужно знать… одну важную для меня вещь… Очень важную… В отчете жандармерии… уточняется, что вы ходили по этой тропе по нескольку раз в год, с мужем и… – Что вам нужно? Голос ее звучал сухо и резко. Стефан подобрал упавшую хризантему и поставил ее на место. Потом снова заговорил, не осмеливаясь взглянуть на женщину: – Скажите, желто-белый километровый столбик вам ни о чем не напоминает? Эва Монтьё наклонилась над могилой и погладила надгробную плиту. – Мой приятель-детектив провел расследование насчет вас, – сказала она. – Насчет меня? Но… – О том, что не вошло в полицейские отчеты, о том, что не интересовало жандармов, но интересует меня. О вашем прошлом. Стефан судорожно вцепился пальцами в свои заляпанные латексом джинсы: – О моем прошлом? Но… но зачем? – Мне хотелось все узнать об убийце моей дочери. Где вы жили раньше, как звали ваших родителей, что у вас за профессия, какие пристрастия. И почему ваш паршивый драндулет оказался здесь в тот момент. – Вы… Но вы же ничего обо мне не знаете… – Что, несладко быть приемным ребенком? Она подняла на него воспаленные глаза: – И теперь тоже будете говорить, что я о вас ничего не знаю? Стефан почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Эта женщина нанесла ему очень болезненный удар. – Но все же есть одна вещь, которая хоть как-то утешает меня в горе, – произнесла она жестко и твердо. – Это тот факт, что ваши дети не будут с вами в старости. Вы не можете иметь детей. Значит, в какой-то мере есть на свете справедливость. Стефан закусил щеки, глаза заволокло слезами. – Моя медицинская карта, мое бесплодие… Откуда вы… Она принялась один за другим обрывать лепестки хризантемы. – С помощью денег можно горы сдвинуть с места, и вы это прекрасно знаете. А если я назову имя маленькой Людивины Кокель? – Нет, я… – Июль 1992-го, вам тогда было пятнадцать. Помните? Железнодорожный путь в Койе? Всего в нескольких километрах от Ламорлэ? Конечно помните. Как такое забудешь! – Прекратите! – А в 1995-м? – Перестаньте, говорю вам! Она стиснула цветок в руке. В нее словно демон вселился. – Июль 1995-го. Вы только-только получили права – и сразу авария. Вы не справились с управлением, вас вынесло в поле, вы сломали изгородь и убили двух баранов. Тогда до человеческих жертв дело не дошло, но это в какой-то мере объясняет, почему вы так резко затормозили в тот день. По вашим объяснениям выходило, что вам «показалось, что там кто-то был». Поэтому вам назначили несколько сеансов у психиатра и соответствующие лекарства. А в 98-м вы ни с того ни с сего рванули стоп-кран в поезде и без видимых причин спрыгнули на полном ходу. В больнице вас собирали по кускам, но вы каким-то чудесным образом выжили. Однако этого шанса, к несчастью, не оказалось у многих пассажиров… И они погибли из-за вас! Дернув стоп-кран, вы спровоцировали сбой в работе тормозов, и поезд сошел с рельсов! Правосудие быстро призвало вас к порядку, но это снова оказались беседы с психиатром и лекарства. Какой тяжелый случай в психиатрии… А что об этом думает ваша жена? Стефан вскочил и с трудом подавил желание схватить ее за горло: – Довольно! Довольно, слышите? – Кто вы, Стефан Кисмет? Кто же вы такой, если по вашей вине произошло столько трагедий? Он покачал головой: – Не знаю. Клянусь, я ничего не знаю. Она снова взглянула на надгробие. У нее даже на ненависть уже не хватало сил – настолько она была опустошена. – Ваша жизнь, как вехами, уставлена этими непостижимыми трагедиями. И одной из этих вех теперь стала моя дочь. Но почему она? Почему ее жизнь разбилась о вашу? Стефан вытер глаза руками: – Я сам очень хотел бы знать. – Не могу понять… Моя девочка так сильно верила в Бога, молилась каждый день… ей бы жить и жить. Вы-то сами в Бога верите? – Как могу я верить в Бога? Наступило тягостное молчание, потом он выдавил: – Я и в церкви-то ни разу не был. – Почему? – Потому что… потому что не могу. – И дьявол тоже не может войти в церковь. На кладбище все стихло – ни звука, ни шороха. Казалось, природа затаила дыхание. Эва Монтьё через силу улыбнулась, и по щеке у нее скатилась слеза.