Ван раздавил окурок каблуком. Даже ему, похоже, было не по себе. – Ты должен сам это увидеть, парень. Потому что на этот раз я ничего объяснить не смогу. – Сказано откровенно и обнадеживающе, – заметил Вик, потирая руки. – Мы здесь не для того, чтобы тебя обнадеживать. На площадку вышел бледный до синевы криминалист, жадно вдохнул свежий воздух и снова исчез за дверью. Вик молча сглотнул. – Две жертвы меньше чем за неделю. О чем это говорит? – О том, что этому типу окончательно снесло крышу и он бросается на все, что движется, – ответил Ван. – А какая связь у новой жертвы с Леруа? Жоффруа постучал указательным пальцем по виску: – Ты что, дурак или как? Мы только что обнаружили тело, V8! Сечешь? Теперь работу надо делать. Ты больше не зритель, хватит торчать перед теликом и ждать, пока что-нибудь произойдет! Обычно Жоффруа таких колкостей не отпускал, но тут он побил все рекорды. Наверное, у него тоже своих проблем хватало. Вик обратился к Вану: – Мо, проводишь меня туда, внутрь? Тот покачал головой: – Сначала выкурю еще сигарету. Как минимум. Иди к Демектен, она уже заканчивает с осмотром тела и взятием образцов, а потом тело увезут. Обычно она особенно не суетится, но в последние несколько дней у нее просто веселье до упаду. Вик в нерешительности взглянул на Мортье, который беседовал с коллегой из Версаля, и все-таки решился войти. В вестибюле он выбросил жвачку в мусорную корзину и взял у одного из техников комбинезон. – Так что же все-таки случилось? – холодно спросил он у техника, с которым не был знаком. – Надо подняться наверх. И маску возьмите. – Там пахнет гнилью? – Да, вонь ужасающая. Вик молча натянул защитные штаны, блузу, шапку, перчатки, бахилы и маску. Надо идти. Позабыть обо всем. Об улыбках, о чувствах, а заодно и о человечности. И встретиться лицом к лицу со злом. Воздать должное этому жуткому ремеслу. Наверху, как и в первый раз, от запаха свело желудок. Вик осторожно прошел вдоль заграждения, установленного научной бригадой. Он больше не был уверен, что хочет идти дальше. Черт возьми, ведь сегодня воскресенье, все люди отдыхают, занимаются спортом или мирно потягивают пиво перед телевизором. Он позволил себе на несколько секунд задержаться перед дверью, зажмурился, снова открыл глаза, выдохнул и вошел. Первым делом он взглянул на кровать с пуховым одеялом, но на сей раз резня происходила не на этой сцене. Невообразимое, патологическое полотно разворачивалось справа на стене. Вик скривился, но ему удалось утихомирить рвущиеся наружу внутренности. К нему повернулись угрюмые лица, а потом все как один вернулись к работе. Кто фотографировал, кто делал замеры, кто снимал показания приборов, кто что-то записывал. И все это составляло внушительный контраст со сценой беспредельного ужаса. Самые новые технологии против самого первобытного варварства. Девушка была привязана колючей проволокой к массивному шкафу. Ее привязали стоя, руки жертвы беспомощно болтались по бокам, босые ноги, истерзанные проволокой, были связаны вместе. Последние фаланги пальцев отрублены, и с них свисали кровавые сталактиты. Но самым страшным было не это, самой страшной была голова. Она наклонялась вправо, череп был прикрыт коричневой тканью, а дальше до самых лодыжек спускалась синяя. Вместо лица бесформенная каша. Губы и язык отрезаны, а за нижнюю челюсть, проткнув подбородок и нижнюю губу, зацеплен огромный крюк. К оконечности железного крюка была узлом привязана веревка, и на ней болтались матерчатые мешки разного размера и веса. Своей тяжестью они выламывали нижнюю челюсть. Взгляд жертвы уходил куда-то в никуда, словно она отводила глаза от собственного страдания. Вик не отваживался даже представить себе, какую муку испытывала эта женщина в последние секунды жизни. Проволока, впившаяся в кожу, крюк, истерзанное тело, но прежде всего – ужас. К молодому лейтенанту подошла Жизель Демектен: – Жуткая картина, верно? Она махнула головой в сторону санитаров, входивших в спальню с носилками и кусачками. Над жертвой на шкафу было написано мелом: «82/100». – Когда она умерла? – спросил Вик. – Навскидку – между восемью и двенадцатью часами. Судя по точечным кровоизлияниям, она захлебнулась. Когда выломалась нижняя челюсть, она не смогла выплюнуть хлынувшую кровь, и жидкость проникла в легкие. Так что, можно сказать, ее утопили в собственном гемоглобине. Запах стоял невыносимый. Вик старался дышать ртом. – А на предплечьях есть следы от уколов? – спросил он Демектен. Она кивнула: – Да, можно предположить, что ей тоже ввели морфин. Взгляните на мешки с зерном, привешенные к ее нижней челюсти, и обратите внимание на их разный вес. Сначала он прицепил тяжелые мешки, чтобы быстрее раздвинуть челюсти и нагрузить челюстно-лицевые мышцы. Но потом «отрегулировал» нагрузку, заменив мешки на более легкие, чтобы подойти к пределу эластичности мышц, перед тем как челюсть оторвется. Представляете, какую боль она испытала, когда морфин перестал действовать? Демектен сняла очки и вытерла лоб платком. – Эта часть лица особенно чувствительна к боли: в ней много разных мышц и нервов. Вторая жертва, как и первая, много потела, что позволяет предположить, что пытка была долгой. И уксусом ее тоже смачивали, как и первую. Вик задыхался. Ему вдруг непреодолимо захотелось сорвать маску, швырнуть ее на землю, вернуться домой и прижать к себе Селину. – А… ее насиловали? – Нет. Демектен стянула с рук перчатки и распорядилась, чтобы санитары унесли тело. Потом снова заговорила: – Да, вот еще что. Как и в тот раз, возле правой руки жертвы находился предмет, он лежал на ручке шкафа. Объектив фотоаппарата «35–200». Вик почувствовал, что за спиной кто-то появился. Ван. – Ну как? – спросил тот. – Второй эпизод за четыре дня, и это притом, что в криминальной полиции ты меньше месяца. Парень, ты принимаешь участие в расследовании высшего класса. – Знаешь, на этот раз я предпочел бы класс пониже. Демектен попрощалась и вышла. – Я спрашиваю себя, а создан ли я, мать вашу, для такой работы. – Рано или поздно все задают себе этот вопрос. Только вот ты его задал что-то уж больно рано. Ван достал из кармана забористую перченую конфетку. – Этот вонючий идиот перебил все зеркала во всех комнатах, – сообщил он, перед тем как сунуть ее в рот. – Сверху донизу. Вик нахмурился: – Что? – Что слышал. Ты мне недавно что-то говорил о «Красном Драконе». Очень похоже. Все зеркала вдребезги. – А у Леруа он тоже так повеселился? – Нет. Но мне вот что кажется, Матадору не нравится собственная рожа, потому он и уродует других: чтобы они становились на него похожи. И с этой он поступил так же. А надпись ты видел? 82 процента. Кто знает, может, это авторский знак, что-то вроде подписи, а может – индекс сходства? Сходства с ним, которое жертва приобретает, пройдя через пытки. Леруа удостоилась всего каких-то жалких 78 процентов. Он делает успехи. Ван указал на линолеум: – Не знаю, заметил ты или нет, но и на квартире Леруа, и здесь в определенных местах имеются маленькие лужицы. На кухне, возле спальни и рядом с жертвой. – Вода из-под крана? – Надо обязательно уточнить. Но вот на кой черт она ему понадобилась, неизвестно. – А мела там не было? – На этот раз нет. И пока никаких отпечатков. В этом он тоже преуспел. Зато на ковре в комнате те же следы треноги. Он опять все снимал, и он хочет, чтобы мы об этом знали. Получается, что он может ставить свое оборудование, где ему заблагорассудится. Вик никак не мог сосредоточиться и собрать всю эту информацию воедино. Он прислонился к стене. – Что-то ты сегодня не особенно разговорчив, – заметил Ван. – Я почти не спал. И потом, тут у меня все плывет перед глазами. – Хочешь, еще кое-что скажу? Вик протяжно вздохнул: