Кайя Сульнес поднялась с чемодана, увидев трех своих коллег, выходящих из двери. Бьёрн Холм пошел за машиной, а Гуннар Хаген отошел в киоск — купить что-нибудь попить. — Тебя часто так останавливают? — спросила Кайя. — Да каждый раз, — ответил Харри. — Мне кажется, меня таможенники еще никогда не останавливали. — Кто бы сомневался. — Почему? — Потому что есть целая куча признаков, по которым они определяют, кого надо досмотреть, а у тебя нет ни одного из них. А у меня есть по крайней мере половина. — Ты думаешь, таможенники настолько пристрастны? — Слушай, а ты когда-нибудь ввозила то, что запрещено? — Нет. — Кайя засмеялась. — Ладно. Но если уж они такие проницательные, то должны бы знать, что ты полицейский. И пропустить. — А кто сказал, что они не знали? — Да ладно. Это только в фильмах они сразу видят, кто из полиции. — Думаешь? — спросил Харри и полез за сигаретами. — Посмотри на стойку такси, только незаметно. Там стоит узкоглазый мужик, глаза немного раскосые. Видишь? Кайя кивнула. — Он уже два раза подтягивал ремень, пока мы здесь стоим. Как будто на нем что-то тяжелое висит. Пара наручников или дубинка резиновая. Это движение становится совершенно автоматическим, если ты пару лет работал на патрульной машине или кого-то арестовывал. — Я работала на патрульной машине, но я никогда… — А сейчас наверняка работает в отделе по борьбе с наркотиками и высматривает людей, которые, пройдя таможню, выглядят так, словно у них гора с плеч свалилась. Или тех, кто сразу кинется к туалету, потому что прямая кишка больше не в состоянии держать товар. Наблюдает, не поменяются ли чемоданами какой-нибудь любезный пассажир и контрабандист, как раз и попросивший этого лоха помочь пронести багаж мимо таможни. Кайя склонила голову набок и посмотрела на Харри с легкой улыбкой: — А может, это просто обычный парень, у которого штаны спадают и который ждет мамочку? И ты ошибаешься? — Ну конечно, — буркнул Харри, глянул на свои часы, а потом на часы на стене наверху. — Причем всегда. Неужели и правда уже день? «Вольво-амазон» выкатилась на шоссе, когда уже зажглись фонари. Сидевшие впереди Холм и Кайя Сульнес оживленно беседовали, покуда Таунс Ван Зандт сдержанно рыдал на кассете. На заднем сиденье Гуннар Хаген провел рукой по сумке из свиной кожи, лежащей у него на коленях. — Жаль, не могу сказать, что ты хорошо выглядишь, — тихо произнес он. — Да это из-за разницы во времени, шеф, — ответил Харри, полулежа на сиденье. — Что у тебя со скулой? — Это длинная и скучная история. — Ну ладно. Добро пожаловать домой. Извини за недоразумение. — Мне казалось, я подал рапорт об увольнении. — Ты это и раньше делал. — Еще написать? Гуннар Хаген взглянул на своего бывшего старшего инспектора и еще больше понизил голос и опустил глаза: — Я уже извинился за неласковую встречу на родине. И я прекрасно понимаю, чего тебе стоило последнее дело. Что и ты сам, и дорогие тебе люди оказались втянуты в это настолько, что… ну да, что тебе захотелось начать другую жизнь. Но ведь все это — твоя работа, Харри, и ты умеешь ее делать. Харри чихнул, как будто уже успел простудиться, едва вернувшись на родину из теплых краев. — Два убийства, Харри. Мы даже не знаем, как жертвы были убиты, только то, что убиты они одинаковым способом. Но наш прошлый опыт, который нам так дорого обошелся, говорит об одном. — Начальник отдела замолчал. — Продолжай, не бойся, шеф. — Уж теперь и не знаю. Харри смотрел за окно, где волнами катились поля, коричневые, бесснежные, то поднимаясь, то опускаясь. — Уже несколько раз кричали: «Волки!» Но выяснилось, что серийные убийцы встречаются довольно редко. — Да знаю я, — кивнул Хаген. — На моей памяти в этой стране был только Снеговик. Но на этот раз мы почти уверены. У жертв нет ничего общего, а в их крови обнаружено одно и то же обезболивающее. — Ну, это уже что-то. Желаю удачи. — Харри… — Я знаю еще пару-тройку, кто вполне справится с этой работенкой, шеф. — Ты справишься. — Я просто развалился на куски. Хаген вздохнул: — Соберем. — Beyond repair,[21] — парировал Харри. — Ты здесь единственный, у кого есть соответствующая квалификация и опыт раскрытия серийных убийств. — Задействуйте какого-нибудь американца. — Ты знаешь, что толку не будет. — Ну, тогда очень жаль. — Жаль? Пока убиты двое, Харри. Обе — молодые женщины… Харри сделал протестующий жест, когда Хаген открыл сумку и вытащил из нее коричневую папку. — Я серьезно, шеф. Спасибо, что выкупили мой паспорт и вообще, но я покончил с фотографиями мертвецов и всеми этими дерьмовыми отчетами. Хаген с обидой взглянул на Харри, но тем не менее положил папку ему на колени. — Посмотри — это единственное, о чем я тебя прошу. И еще, не говори никому о том, что мы занимаемся этим делом. — То есть? Почему? — Все непросто. Не проболтайся никому, ладно? Сидевшие впереди замолчали, и Харри стал смотреть на затылок Кайи. Поскольку «амазон» Бьёрна Холма изготовили задолго до того, как придумали термин «травма шейных позвонков при столкновении», подголовников не было. И Харри видел ее тонкую шею под собранными в пучок волосами, видел светлый пушок на шее и думал, насколько же все это уязвимо, как быстро все меняется и сколько всего может разрушиться за какие-то секунды. Что жизнь — это, собственно, и есть процесс распада, разрушение того, что изначально являлось совершенством. Важно только одно: как именно все это разрушается — внезапно или медленно. Грустная мысль. Но он не мог не думать об этом. Он думал об этом, пока они не въехали в Ибсеновский туннель, серую безликую трубку транспортного механизма, которая могла бы находиться в каком угодно городе мира. А потом он почувствовал радость. Отчаянную и безотчетную радость оттого, что он здесь. В Осло. Дома. И это чувство настолько захватило его, что на несколько секунд он даже забыл, почему вернулся. Харри смотрел на дом 8 на улице Софиес-гате, «амазон» уже отъехал от дома и пропал из вида. Граффити на фасаде стало больше, чем когда он уезжал, но дом все еще синего цвета. Так, он сказал, что этим делом заниматься не станет. И что у него отец в больнице, и это — единственная причина, по которой он вернулся. Правда, он не сказал им, что, если бы у него был выбор — узнать о болезни отца или нет, — он предпочел бы не узнавать. Потому что приехал не от любви к отцу. А от стыда. Харри взглянул на два черных окна на третьем этаже — это были его окна. Он открыл ворота и направился на задний двор. Контейнер для мусора стоял там же, где и всегда. Харри отодвинул крышку. Он пообещал Хагену посмотреть папку с материалами. Но исключительно для того, чтобы шеф сохранил лицо, ведь его паспорт обошелся отделу в кругленькую сумму. Харри положил папку под крышку контейнера, она упала вниз и лежала теперь среди лопнувших пластиковых пакетов, из которых вытекала кофейная гуща, торчали памперсы, вываливались гнилые фрукты и картофельные очистки. Он вдохнул этот запах, отметив, насколько же удивительно интернационален запах мусора. В его двухкомнатной квартире все было по-прежнему, но что-то все-таки изменилось. Пыльно-серый отсвет, словно кто-то только что был и ушел, но пар от его дыхания все еще висит в воздухе. Харри прошел в спальню, поставил на пол сумку и вытащил неоткрытый блок сигарет. В комнате было все как всегда, серое, как кожа двухдневного трупа. Он рухнул на постель. Закрыл глаза. Услышал знакомые звуки. Как из дырявого желоба на крыше капает вода на жестяной откос под окном. Это были не те медленные, успокаивающие звуки капель с крыши, как в Гонконге, нет, здешние капли лихорадочно барабанили, сплошным потоком, как напоминание о том, что время идет, секунды мчатся, конец приближается. Вспомнился мистер Линия из итальянских мультиков-короткометражек, который неизменно падает, пробыв на экране четыре минуты, исчезает там, где у него из-под ног исчезает линия, проведенная художником-создателем. Харри знал, что под мойкой у него есть полбутылки «Джима Бима». Знал, что он может начать в этой квартире с того, чем закончил. Черт, до чего же он был пьян уже когда садился в такси в аэропорт в тот день, полгода назад. Стоит ли удивляться, что до Манилы он так и не добрался? А еще он мог пройти в кухню и вылить содержимое бутылки в раковину. Он даже застонал. Неправда, что он не понял, на кого она похожа. Он знал, на кого она похожа. Она похожа на Ракель. Они все похожи на Ракель.