– Я уже сказала. От моря. – Наверное, попали под дождь? Марина не ответила. Она задумчиво рассматривала сложенные стопками книги. – Интересно думать о людях, которые здесь жили, через призму этих кирпичиков. Смотрите, я кладу их друг на друга, как заправский каменщик. Получаются чужие жизни. В таком порядке читали их ваши родственники? Я угадала – или нет? Вячеслав сощурился, глядя на потемневшие от времени корочки. К художественной литературе, в особенности советского периода, он относился с плохо скрываемым презрением. – Сомневаюсь, чтобы кто-то вообще их открывал. Там есть несколько книг по фотографии – мой двоюродный дядя знал всё о затворах и объективах, разбирался в «Зенитах» и «Сменах» не хуже ребят, которые их собирали, – но это всё, что вы сможете найти там любопытным. Женщина поджала губы: – Не бывает такого. Если книги есть, значит, их читали. А значит, можно найти и пометки на полях, случайно забытые или даже спрятанные между страниц записки, закладки, служившие кому-то посланиями. – Если найдёте, обязательно покажите мне, – сказал Вячеслав с улыбкой. – Уважаю ваш романтический настрой, но вы очень ошибаетесь, думая, что здесь кипела жизнь. Мои родственники были довольно скромными людьми. Замкнутыми. Они даже след на земле боялись оставить, не говоря уж о пометках в книгах. Ни с кем не общались… а с кем им в этой глуши общаться? До ближайшей деревни километров пять. И народ, который там обитает, ещё помнит русско-финскую войну. Некоторые затруднятся ответить на вопрос, в какой стране они живут, спроси вы их об этом. Он запнулся, пожевал губами и вдруг спросил: – Быть может, вы пришли оттуда? Потому что вам больше неоткуда появиться. Здесь, в округе, нет больше ничего, кроме железной дороги. Разве что сошли станцией позже и полтора километра топали по болоту. Он ухватился за эту версию, как утопающий за соломинку, но женщина опровергла её без тени улыбки: – Может, я появилась из утреннего тумана? Открыла глаза и обнаружила, что милостивое провидение подарило крышу над головой. Вячеслав засмеялся, похлопывая веником по клеёнке, на которой скопилась пыль. – Появилась из тумана… чайкой прилетела… Норвежское море… вы в высшей степени необычная натура. Встречать таких посреди таёжного леса мне не приходилось… и, если хотите начистоту, не приходилось вовсе. – Только не вздумайте в меня влюбиться. Под пронизывающим, как ветер, взглядом Вячеслав почувствовал себя неуютно. Ему вдруг показалось, что рот женщины наполнен размокшей от слюны и утренней росы землёй, что стоит ей рассмеяться или, скажем, запеть, как она комками начнёт сваливаться с языка. Каркающим голосом он сказал: – Здесь холодно. К вечеру будет совсем плохо. Если не возражаете, я затоплю печь. Женщина рассеянно кивнула. Кажется, она каким-то непостижимым образом хранила целомудрие и не пускала под тонкую ткань анорака ладони ноябрьского холодка. Работа помогла разогнать по венам кровь. Вячеслав проверил, не отсырели ли сложенные рядом с печью дрова, нашёл в платяном шкафу топор и точильный камень, привёл в порядок лезвие. Потом вышел наружу, под холодный листопад, углубился в лес и срубил несколько гнилушек. Молодым деревцам в тайге часто не хватает света и пространства, чтобы раскинуть сеть корней. Они чахнут, как тонкие, статные девы, которых недобрые родственники бросили в темницу. Когда Вячеслав нёс их обратно, они стукались, как старые кости. Он думал, что, наверное, задремал, присев после долгой дороги на стул, и что, вернувшись, обнаружит дом пустым и молчаливым. Конечно, гостья никуда не делась. Она прошла за обеденный стол (перетащив туда стул) и одну за другой выставила на него баночки со специями. Отвинчивая крышки и втягивая носом запах, она то и дело сотрясала воздух громким чихом и говорила что-то вроде: – Ну надо же, куркума! Хозяйка здесь была затейницей… и откуда только здесь, в глуши, взялись такие вещи? Ведь раньше её не так просто было достать. – Вы не думаете, что я мог привезти что-то с собой, уже после их смерти? – не слишком приветливо спросил Вячеслав. – Так это вы? – Не я. Почти ничего здесь не трогал с того момента, как умерли дядя с тётей. Здесь и без моих инициатив неплохо. Когда в жерле печи заморгали сонные глаза живого огня, стало уютнее. В паутине по углам засеребрился странный свет, Вячеслав было хотел её убрать, но потом передумал. Он вычистил умывальник на веранде, выбил клеёнку и решил поговорить с Мариной начистоту. Вернувшись в дом, он спросил: – Послушайте. Будет неплохо, если вы расскажете мне, что ищете. Женщина отставила очередную баночку в сторону: – Я никоим образом не хотела нарушить ваш покой. Если хотите, я прямо сейчас исчезну. Вячеславу стало неуютно под пристальным взглядом зелёных глаз. Нет, пожалуй, первый раз он не ошибся: ей не может быть меньше сорока. Не двадцать, нет. Такой взгляд, взгляд, исполненный какой-то мудрой усталости, не может принадлежать молодой девушке. – Вы достаточно хорошо знаете историю своей семьи? – спросила она. – Ну… я уже говорил, что семья, которая здесь жила, к моей имеет мало отношения. Моя мать умерла при родах. Отец много мотался по тюрьмам и в конце концов в одной из них и сгинул – ни разу его не видел. Даже фотографий. Я вырос у бабушки с дедушкой по материнской линии – они-то и стали мне роднёй. Вячеслав говорил торопливо, сутулясь и недоумевая: почему он так боится? Женщина слушала, склонив голову набок, а потом выдохнула: – Жить в доме и не знать его истории… – Я просто за ним присматриваю. Этот дом – как живое существо. Только беззащитное, знаете… беззубое. Он, как старуха… да, точно, старуха, которой нужен уход. Если хотите, я проведу для вас небольшую экскурсию. Большая не получится, по той лишь простой причине, что смотреть здесь решительно не на что. Она встала со стула, с которым, казалось, была связана какой-то общей тайной, вроде как убийца с местом убийства, – от неожиданности Вячеслав шарахнулся назад и больно ударился головой о дверной косяк. Потянулась через стол к дальнему его концу и, взяв двумя пальцами, как икону, продемонстрировала небольшую фотографию в овальной рамке. – Кто это? Вячеслав прищурился. С чёрно-белой фотокарточки на него смотрела старомодно одетая женщина лет пятидесяти, с морщинами вокруг глаз и неожиданно улыбчивым, светлым лицом. Из-за монохрома её кожа имела оттенок свежевыпавшего снега. Возможно, это просто игра света, причуды чёрно-белого снимка, но скорее всего женщина на самом деле очень бледна. Вячеслав узнал спинку стула – на нём только что восседала Марина, – а также окно за спиной женщины, в которое стучались ветвями сливы. Конечно, сейчас никаких слив там нет. Те невероятные заросли, в которые они превратились, Вячеслав вырубил лет пять назад. Кудрявые её волосы, ничем не сдерживаемые, потоком спускались на грудь, и Вячеславу вдруг показалось, что эти пряди касаются его затылка и щекочут шею. Будто женщина с фотографии, вытянувшись в высоту раза в полтора-два, склонилась над ним и хочет прошептать что-то на ухо. Или смотрит на саму себя через его плечо. Конечно, это всего лишь просочившийся через приоткрытую дверь холодок. Вот и огонёк лампы пустился в пляс, как будто надеялся таким образом сбросить свои стеклянные оковы… Вячеслав повернулся и захлопнул дверь. С расстановкой сказал Марине: – Я знаю эту женщину. Вытащите фотографию из рамки и посмотрите на обороте: там есть имя и дата съёмки. Марина последовала совету. Кажется, глаза её совершенно не нуждались в свете. Даже скрючившись в тёмном углу, она прекрасно разбирала текст в книгах, учитывая, что влага и перепад температур оставили от типографской краски лишь бледные силуэты. – Марта Елисеева. Пятьдесят третий. Вячеслав прочистил горло: – Как я уже сказал, мой дядя – дядя Василий – увлекался фотографией. У него была мастерская – вон там, за огородом, – но к тому времени, как я здесь появился, лес уже разобрал её на дощечки. Странно, что он не сломал дом. Обычно он скор на расправу… – Это его жена. – Верно. Они жили здесь до самой смерти – она умерла в восемьдесят седьмом, он в восемьдесят девятом. Детей у них не было. – Как ваш дядя мог жить здесь два года после её смерти? В полном одиночестве. В окружении этих больных деревьев. А зимой… – Марина поводила в воздухе пальцем, словно хотела попробовать его на густоту. – Зимой, наверное, здесь такая стоит тишина, что кажется, будто ты оглох. – Недолго, – буркнул Вячеслав. Ему не слишком нравился их разговор. Будто со всех сторон к дому приближаются призраки бесед, которые здесь вели двое забравшихся в кокон одиночества людей, и бесед, которые вёл сам с собой дядя, когда остался один; с чавкающим звуком выкапываются из земли, с ватным шорохом рвут над собой пласт хвои, и вот они прижимаются к стеклу, погружая комнату в подлинный мрак. Даже дышать стало труднее. Всего лишь облака стадом грязных овец закрыли солнце. – Он умер в декабре, и тело, почти сразу замёрзнув, не успело разложиться. Нашли его в конце зимы. К дяде съезжались фотографы со всей страны. Фотографы – чудаковатый народ, они готовы ехать в гости к такому же чудику – и, конечно, ради хорошего кадра – в любую глушь и в самый неурочный час. А дядю уважали. О нём ходила слава как о прекрасном пейзажисте. Хотя прошло уже больше двадцати лет, в памяти Вячеслава живы были подробности той зимы… О, что это была за зима! Делегация, члены которой не раз и не два бывали в гостях у Елисеевых, два раза прошла мимо дома, прежде чем кто-то понял, что этот снежный холм и есть пункт их назначения… Стоило снять снегоступы, как ты погружался по самое горло в пухлый, холодный снег, будто в наполненную ледяной водой яму. – Значит, на стенах тоже его фотографии? Я думала, это старые открытки. Вячеслав кивнул. По стенам в простых тёмных деревянных рамках висел лес, будто окна в прошлое на десятки лет назад. Места, которые они изображали, уже нельзя было узнать. Старик любил снимать всякие мелочи. Запятые в монументальной работе времени, новорожденные грибы, на шляпках которых каплями собиралась слизь, лупоглазых лягушек на камнях возле ручья. Фотобумага пошла волнами, чёрный цвет стал ещё чернее, а белый выглядел грязно-серым. Марина кусала губы, разглядывая фотографии, как будто с них снизошла на неё некая тайна. Вячеслав вдруг подумал, что она словно ребёнок, которому можно дать в руку любую безделушку и тем самым занять его на добрых полчаса. Вместе с тем ему пришла в голову неожиданная мысль: с самими детьми никогда не стоит обращаться, как с безделушками. В самых простых вещах они видят что-то, что уводит их в космос. – Собираюсь прогуляться, – буркнул он. – Не хотите со мной? Нужно натаскать воды и осмотреть дом. Будет неприятно, если крыша рухнет нам на голову. Но Марина, кажется, поняла, что ему нужно побыть одному. Она рассеяно перебирала в пальцах махровый край скатерти. – Нет. Идите, проветритесь. Я приготовлю что-нибудь на ужин – там, на полках, я видела тушёнку, а под столом вроде банки с консервированными овощами – и полюбуюсь ещё на эти замечательные снимки. Очень качественные. Ваш дядя был по-настоящему талантлив. От земли поднимался гнилостный запах: сейчас едва уловимый, с ухудшением погоды он становился всё неприятнее. Вячеслав ещё раз порадовался ясному небу: дождливой осенью земля становилась вязкой, там, под слоем грязи, кто-то будто хватал тебя за ноги. Он нашёл под крыльцом несколько пластиковых вёдер и сходил с ними к водоёму. Идти было недалеко, но шум ручья удивительным образом поглощали стоящие вокруг деревья. В тот момент, когда, продравшись сквозь заросли бузины, преодолеваешь какой-то рубеж и звук исчезает, возникает стойкое чувство, будто ты лежишь, прижавшись ухом к одной подушке и положив на голову другую. Набирая воду, разливая её в умывальник и пластиковый бак у крыльца, Вячеслав прислушивался к тому, что происходит доме, и думал о гостье. Это совершенно точно не случайная туристка, заинтересовавшаяся домом посреди чащи. Да и кто в здравом уме попрётся в одиночку в тайгу без соответствующего снаряжения, да ещё и поздней осенью? Столь же странные люди здесь когда-то жили. Уединившись в чаще, они вели свою тихую, неприметную жизнь… при мысли о которой у простых обывателей, городских крыс, начинала идти кругом голова. Вячеслав почувствовал себя неудобно. А ведь и правда, он почти не знал тётю Марту и дядю Василия. А эта женщина… Марина, определённо знала куда шла. Может, она ни разу здесь не была (иначе, уж конечно, отыскала бы спички и керосин), но точно имела какое-то намерение. Скорее всего, она не ожидала увидеть здесь Вячеслава – он и сам никак не ждал, что сорвётся поздней осенью и уедет в глухомань, где о цивилизации напоминает только проносящаяся раз в два дня электричка, – и не знала, что за домом кто-то присматривает. Возможно, Марина не слишком-то ожидала найти дом на старом месте. "Нет, – внезапно решил Вячеслав. – Конечно же она здесь не в первый раз. Найти это место просто невозможно, если не знаешь, что и где искать. Если не можешь сориентироваться по прозрачным, еле заметным намёкам, которые даёт тебе лес (у леса отличная память, особенно на людей, которых он однажды назвал своими; уж точно дольше человеческой жизни), и найти нужную тропу". Вячеслав думал о таких хитрых вещах, как о само собой разумеющемся. Он и сам видел эти намёки – взгляд подмечал тут и там занятные мелочи, атласные ленточки, которые вплела бы в своё платье старая, но всё ещё привлекательная вдова, скучающая за столиком в баре и притягивающая взгляды местных завсегдатаев… Собственно, эти мелочи и отмечались разве что завсегдатаями, к коим Вячеслав себя причислял и единственным представителем которых являлся. Вот в ворохе палых листьев и хвои косточки, которыми побрезговал мелкий хищник. Вот колония опят, словно перо за ухом гнилого пня. Здесь был коренастый дуб, который Вячеслав спилил много лет назад, в первый свой приезд сюда: дерево выросло слишком близко к дому – ещё немного, и оно бы проделало в стене внушительную дыру. Если бы это тогда произошло, к сегодняшнему дню здесь остались бы лишь руины. Восседая на этом пне, Вячеслав частенько размышлял о том, насколько далеко идущие последствия имеет каждое твоё действие. В кристально чистом мире, за десятки километров от Мурманска и добрую сотню от Санкт-Петербурга, это особенно отчётливо видится. Так же, как видится, что человек не может быть детищем природы. Создания её действуют медленно, тягуче, в завораживающем симбиозе друг с другом, человек же скор на расправу, он торопится за свою короткую жизнь наворотить дел, чтобы успеть насладиться их плодами. Именно поэтому человек – король природы сейчас. И именно поэтому истинная императрица этой планеты рано или поздно сбросит его с престола, вомнёт и впитает в себя. Рано или поздно человечество исчезнет, и случайный гость, путешественник во времени, возникший (создадим его в нашем воображении) из ниоткуда и исчезнувший в никуда, будет гулять чащобами и полями и наслаждаться нетронутой природой. Вячеслав сам не заметил, как набрёл на могилы дяди и тёти на холме, рядом с кустами ежевики и старой дубовой скамьёй. Постоял над ними с десяток минут, вдыхая запах земли, поправил крест тёти Марты. Нужно бы забить сюда какой-нибудь колышек. Он не решался присаживаться на скамью: она была здесь задолго до того, как появились могилы. Похожа на памятник одной из древних цивилизаций. Дядя правильно рассудил, что после короткого, но чертовски неудобного подъёма (кое-где приходилось даже хвататься за корни) приятно умостить задницу на что-то ровное и относительно чистое. Скамья пахла влагой, глазки её выглядели уродливо, глубокие трещины и щели между пеньками и доской стали пристанищем для чёрных муравьёв, а вот кресты и спутанная рыжая трава на могилах казались бутафорией с одной из нелепых постановочных фотографий, которые дядя на дух не переносил. Отсюда, сверху, было заметно, что рельеф в этих местах достаточно неровный. Хижина примостилась между двумя возвышенностями, на одной из которых Вячеслав сейчас находился, за ней были ещё холмы, частично скрытые туманом и будто бы обесцвеченные сумерками тёплого времени года. Это было неуютное, открытое ветрам место, даже птицы старались перелетать его повыше. В детстве, первый раз сюда приехав, Вячеслав однажды выбрался на этот холм с дядей посмотреть на сусликов и больших кузнечиков, которые летам здесь водились, и последние напугали его до крика. Отсюда, сверху, было заметно, что рельеф в этих местах достаточно неровный. Хижина примостилась между двумя возвышенностями, на одной из которых Вячеслав сейчас находился. За ней были ещё холмы, частично скрытые туманом и будто бы обесцвеченные сумерками тёплого времени года. Это было неуютное, открытое ветрам место, даже птицы старались перелетать его повыше. В детстве, первый раз сюда приехав, Вячеслав однажды выбрался туда с дядей поохотиться на сусликов и больших кузнечиков, которые там водились, и последние напугали его до крика. Бросив неприязненный взгляд в сторону холмов, мужчина побрёл домой. Обедали в тишине, думая каждый о своём. Вячеслав исподтишка поглядывал на женщину. Марина чему-то рассеянно улыбалась; казалось, она не замечала, что еда получилась без вкуса и запаха. Возможно, просто испортилась, хотя запас консервов Вячеслав обновил всего лишь два года назад. Завтра или послезавтра нужно будет выбраться в деревню за свежим хлебом и картошкой. Интересно, будет ли здесь ещё Марина, или она, восстановив запас сил и выведав сокровенные тайны семьи Елисеевых (хотя ни о каких тайнах Вячеслав и понятия не имел: родственники его были тишайшими людьми, которые просто любили уединение), распахнёт белые крылья и продолжит свой полёт? «В таком случае, – подумал вдруг Вячеслав, усмехаясь про себя, – нужно предложить ей взлёт с Барсучьего озера. Это удобнее, нежели лезть на дерево или искать подходящую по размерам поляну».