— Нет. Он Колян, — я все ждал, пока она извинится или хотя бы смутится. — Тогда не знаю. Значит егерь… О, Вероника, подожди! Пискля сорвалась с места, мгновенно забыв обо мне. Догоняла она невысокую брюнетку, вальяжно шествовавшую по коридору. — Вероника, смотри! — пискля достала красную пузатую коробочку и продемонстрировала содержимое. Эта Вероника с авторитетным видом выудила из коробочки блестящую цепочку. — Отец с Кеплера передал, — пискля ждала одобрения от брюнетки, — там добыча и производство дешевле. Вероника критично рассматривала инопланетное золото, а я рассматривал Веронику. Сердце заколотилось. Невысокая, с хитринкой в глазах и очень красиво оттопыренными ушками. Она же меня не видела. Только цепочку. — Ты куда уставился питекантроп? Пухлогубый парень с золотым локоном, спущенным на лоб напоминал херувима. Подошел сбоку и нахально разглядывал в упор. Такое самоуверенное и ухоженное хамло мне прежде попадалось на киноэкранах, где изображало резких ребят. Или плохих, которых эффектно бьет в челюсть герой, или очень плохих, с которыми эффектно целуется главная героиня. Мне захотелось ударить его в челюсть. — Для начала, кто спрашивает? — Я тебя спрашиваю, чмо немытое! Куда уставился?! Со своих гор спустился, ходи тихо, смотри в пол! Если понадобишься, позовут. И гляделки спрячь, пока тебе их фонарями не украсили! Кровь бросилась мне в лицо. Со мной никогда, и никто так не разговаривал. — Ты понимаешь, что за такие слова надо отвечать?! — Я тебе сучок и отвечу и в бараний рог закатаю, а потом еще и на машине перееду. Испачкаюсь, конечно, но что поделаешь. Ты это… в следующий раз, душ прими. Я тебе каждый раз, когда ты рот раскроешь или уставишься, куда смотреть не надо, рыло чистить буду. Будь чистым, чтобы я не сильно пачкался. — Игорь, что у вас там? — брюнетка оторвала глаза от цепочки и смотрела на нас. — Все хорошо, милая. С новичком знакомлюсь. Он неопытный, ничего не знает, а я объясняю. Учу фульмара жизни. — Кого? — Фульмара. Это по-итальянски. Ты же знаешь, как я люблю Италию. — Слышишь, итальянец, — я был уже взбешен. — Пойдем-ка, выйдем. Я тебя тоже кое-чему научу. — Пошли дорогой, пошли, — он покровительственно хлопнул меня по спине. Я скинул руку и повернулся к нему спиной, направляясь к выходу. Этого делать не стоило. Удар был такой, что в глазах потемнело. Я упал на четвереньки, перед глазами все кружилось и тут меня еще пнули в живот и сразу по рукам, лишив опоры. Я проехался носом по грязному школьному коридору, рядом шлепнулся сенсорный рулон. — Шабалов!!! Перед глазами возникли каблуки. — Да, Рината Камаловна. — Ты опять дерешься?! — Я?! Рината Камаловна. Здесь нет никакой драки, уверяю вас. Новенький споткнулся. Ему у нас неуютно, все непривычно. Только с гор спустился. Глаза разбегаются. Вот и споткнулся. — Шабалов. Это плохая привычка, всех вокруг за дураков держать. Ты бы хоть врал не так шаблонно. — Как умею, — вздохнули над моей головой, — но, говорю вам. У него с глазами непорядок. — А ну, пойдем-ка. — За вами Рината Камаловна, хоть на край света, меня, правда, смущало, что вы учитель, а я ученик, но ведь это условности, и я рад, что вы сумели через них переступить. Вокруг заржали. Шабалов ушел вслед за каблуками, а я с трудом вставал. Болели затылок и руки. Подняв голову, увидел перед собой Веронику и писклю за ней. Пискля смотрела, даже не пренебрежительно, а как на стенку, мешающую пройти. — Постарайся не обижаться на Игоря, — говорила Вероника сдержанно, не сочувственно, и я был благодарен ей за это. — Он неплохой человек, хотя тебя сейчас трудно в это поверить. Просто излишне ревнив. — Итальянцы вообще, говорят, горячие, — я стряхивал грязь с коленей. — Раз жизни был в Милане, и теперь каждый свой разговор начинает с фразы, «вот когда я был в Италии». Особенно с незнакомыми людьми. Пожалуйста, не обижайся. — За Италию, наверное, не буду. А вот удар исподтишка простить сложнее. Не по-мужски. — Говорю же. Ревнив слишком. Хоть я и не даю поводов. — Скоро повод у него появится. У пискли открылся рот и округлились глаза. Вероника подняла брови: — Ты влюбиться успел, когда на пол летел? — Не в тебе дело. Я его проучить собираюсь. — Девушкам такого не говорят, когда хотят завоевать. — Говорю же. Не в тебе дело. А тебя просто влюблю. — Дурак. Слишком в себе уверен. — Нельзя быть «слишком» уверенным. А я еще и обаятелен. — Заметно, — усмехнулась Вероника. — Вот и хорошо. Начинай потихоньку влюбляться. — Пока не вижу причин. — У тебя глаза красивые, — я кряхтел и морщился, гладя себя по ребрам. Пинок был очень силен, но ничего не сломано, кажется. — Слабенько. Поработай еще. — Она засмеялась и прошла дальше. Пискля, не сводя с меня круглых глаз, семенила за ней. — Ничего, я не тороплюсь, — крикнул я вслед. — Нахальный лесничий. — Он егерь, — проинформировала подругу пискля. Глава 5 Главное — это концентрация, повторял я себе, передвигаясь от дерева к дереву и стараясь не слишком высовываться из травы. Кусок кожи, срезанный с макушки, свешивался рваными лохмотьями, закрывал левый глаз, мешал видеть и сосредоточится. Боль не утихала ни на мгновенье, и я боялся вырубиться. Оставив труп чхоме у оврага и пройдя метров сто, пока никого не встретил. Но упрямо шел дальше, — не мог он далеко от остальных уйти. Отпечатки ног убитого мною духа вели правее, чем я собирался искать остальных, так, что это даже хорошо, что я на него наткнулся. Время сэкономил. Иначе с полчаса бы еще блуждал, ища следы. Левую руку непроизвольно держал у лица, защищая рану от веток папоротника, поэтому чуть было не пропустил огонек. Вспышка мелькнула сквозь зелень неожиданно близко, и я замер. Получается, я уже метрах в десяти от них. Медленно опустился на землю, внимательно выглядывая мины и часовых. Ничего не заметив, пополз в сторону, стараясь найти растяжки. Не обнаружив, по-пластунски подлез ближе к источнику света и прижавшись к дереву, осмотрелся. Странное место духи выбрали для привала. Поляна в лесу, по сути, открытая площадка, а вокруг кусты и деревья. Мины не установлены, даже часовых не поставили. И вот эти вот идиоты нас накрыли! Обидно. Костер горел посреди лужайки. Необходимость в нем была относительной, но духи, в полутьме закрывавшего солнце леса, так не считали. Они развалились в непринужденных позах вокруг. Я насчитал семерых. Автомат держит только один, но у остальных они под рукой. Два тюка, наверняка награбленное из нашего лагеря. И вытянутый мешок, который задергался, когда один из хунхузов лениво его пнул. Пленный. Кто-то из ребят. Почему один? И где остальные духи? На лагерь напало не меньше полуроты. Сидевший у самого костра чхоме поднял автомат и стал что-то объяснять остальным. Те рассмеялись. Говоривший загорячился, стал стучать по магазину, затем пихнул пакет, полез в лежащую рядом сумку и стал копаться. Но я смотрел на другую сумку. Рядом. Он отодвинул СМВ. Санитарная сумка, набитая всевозможными лекарствами, в том числе и обезболивающими. Ее Витек таскал. Ныне покойный. Боль в левой части головы обострилась. Так себя, наверное, наркоманы чувствуют, когда видят недоступную дозу. Хотя кто его знает, что там наркоманы испытывают, но вряд ли ту же дикую боль, что я сейчас. Семеро. А у меня только три патрона к старому пистолету…