Пролог …– Ещё раз повторяю свой вопрос: откуда вы, ваше настоящее имя, в каком звании вы служили в подразделении специального назначения «Бранденбург-800»? В блиндаже душно, несмотря на быстро наступающую осень и первые заморозки. Спёртый воздух обильно пропитан тяжёлым, разъедающим лёгкие запахом махры. С непривычки кружится голова; раздражая царапины, по щеке вниз сбегают горячие капельки пота. Офицер «СМЕРШа» в капитанском звании (в погонах!), невысокий крепкий мужчина с бледным лицом и холодным взглядом голубых глаз, неотрывно смотрит на меня, ожидая ответа. Впрочем, он не торопит. А мне просто лень. Попытка связаться с поляками из Армии Крайовой провалилась благодаря именно этому капитану Расколоть мою «легенду» опытному контрразведчику не составит никакого труда, что он мне только что и продемонстрировал. Конечно, удивила скорость идентификации. Ну да ладно. Страха нет, надежды тоже. Потому барахтаться я буду так, чисто машинально. – Никита Александрович Мещеряков, 1918 года рождения, сержант госбезопасности, прикомандирован 20 июня 1941 г. к штабу Западного военного округа. Как такового назначения я получить не успел, узнать сослуживцев тоже. Войну встретил под Брестом, находился на месте разрыва телефонной линии. Отступал в составе воинских подразделений 42-й стрелковой дивизии, был ранен. Спасли меня местные жители. Поправившись, приступил к созданию партизанского отряда. – Складно получается. Прикомандирован перед самой войной, сослуживцев узнать не успел… Это, конечно, может объяснить, почему я вас не знал, ведь я до войны также служил в Западном военном округе. Точнее, не также, а просто служил. В отличие от вас, немецкого диверсанта. – Ну что за глупость вы несёте? Ну какой немецкий диверсант?! – Элитный! Элитный немецкий диверсант из элитного подразделения абвера. И подготовка у вас отличная, и уровень владения языком… Хотя последнее может объясняться просто: вы носитель языка, наверняка из белой эмиграции. Лёгкая усмешка тронула мои губы. А капитан-то наверняка не уверен в том, что говорит. Может, снайперски угадал? А почему бы и нет? «Бранденбуржцы» в принципе могут быть просто наиболее узнаваемы. Тогда, конечно, стоит поломать комедию. Если только некоторая наигранность контрразведчика получилась сама собой, а не является частью тонкой психологической игры. – Товарищ капитан, вы меня извините за прямоту, но что за чушь? Какой я к хренам «бранденбуржец»?! Я три года по местным лесам партизанил, сколько раз под пулями ходил! Или вы сейчас будете утверждать, что мой партизанский отряд также является «элитным» подразделением абвера? – Были и такие мысли. Но эта версия уже отработана. Самый настоящий партизанский отряд, доблестно сражавшийся с фашистами. И журнал учёта ведения боевых действий вы предусмотрительно вели… – Тогда как может немецкий диверсант, элитный (!), создать такой отряд и три года драться с фашистами?! С горсткой людей отбивать у эсэсовцев заложников?! 23 сентября 1941 г На сырой земле без ватника лежать уже холодно. Сентябрь – не май, аномальная летняя жара сменилась осенними холодами. Пока, правда, только ночными. Над головой зашелестела листва, потревоженная лёгким порывом ветра. Плавно покружившись в воздухе, на чуть примятую траву опустился абсолютно жёлтый листок берёзки. Целую секунду я оторопело смотрю на него, в душе любуясь совершенной красотой природы и поражаясь величию творения Создателя. Целую секунду. Лирику созерцания и лёгкую тоску, навеянную красотой увядающей природы, спугнул звук приближающихся моторов. Едут. В последний раз пошевелившись, ещё глубже зарываюсь в опавшую листву, старательно сваленную в канаве у дороги. МП-38 пришлось подоткнуть под грудь, хотя это очень неудобно; правая рука легко сжимает гладкую деревянную ручку «колотушки», а в левой крепко стиснут асбестовый шарик. Дёрнуть за него, отсчитать от семи до одного и бросить связку гранат под колёса бронеавтомобиля – вот моя первая задача в предстоящем бою. Самая опасная. Но и исполнить её никто, кроме меня, не сможет. И что самое интересное, я совершенно не боюсь. Страх и волнение перед боем куда-то уходят, точнее, переносятся на момент планирования операции. Вот тогда действительно страшно. Хотя, опять-таки, больше боюсь за людей и за успех дела, а не за собственную жизнь. Впрочем, на этот раз страх заглушило бешенство. Холодная ярость, изжигающая изнутри, – плохой помощник при планировании засады, но какое на хрен планирование, если эти твари расстреливают заложников за каждый наш удар? …Когда первые шесть вагонов с боеприпасами на моих глазах полетели под откос вместе с зенитной платформой, я ликовал. Получилось! Не жалко было даже поездную бригаду – такая, ребята, у вас судьба. Вы не виноваты, что Красную Армию за неделю прогнали до Минска, и вы оказались под немцами. И то, что вы на совесть служили оккупантам, боясь за свои жизни и жизни ближних, я тоже не ставлю вам в вину. Так что и вы простите, что сегодня именно вам выпала столь тяжкая доля. Судьба. Мы не стали обстреливать высыпавших из вагонов солдат железнодорожной охраны, сопровождавших груз. На их удачу, счетверённую флак-систему на второй платформе развернули именно в нашу сторону, а потому я не решился открыть огонь: зенитка выкосила бы нас в несколько очередей. Как оказалось, я поступил правильно. Ликование от первой удачной атаки по железнодорожным артериям ещё не отпустило, когда я на следующий день подходил к домику Виктора. Через него я рассчитывал узнать подробности. Ведь взрыва-то не было, груз наверняка остался цел, так что особенный интерес вызывали потери живой силы врага. И даже когда я увидел скорбное, мертвенно-бледное лицо друга, моё сердце ещё отбивало весёлую чечётку. – Они их расстреляли. 19 человек. Расстреляли, а тела вмуровали в земляное полотно, где сошли вагоны. – ЧТО?! Ледяная волна ужаса захлестнула меня. Ноги как-то внезапно стали ватными и отказались держать тело; пришлось сесть. – Немцы хватают заложников из местных и повсеместно объявляют, что только один раз «наказали» за гибель своих солдат так легко. Отныне за каждого погибшего они расстреляют по три заложника…Ты готов платить такую цену? На несколько мгновений я оцепенел. Одна из мыслей, посетивших мою голову в тот момент, действительно была за прекращение всякой борьбы – такими темпами нас просто выдадут местные жители. Но она была только одна «из». – Нет, я не готов платить такую цену. А ты, Виктор, готов отказаться от борьбы с нечистью, что позволяет себе хватать и расстреливать невинных людей без всякого суда? – Нет. – Тогда мне нужна твоя помощь. …Всё было просто. Раз немцы чувствуют себя настолько уверенно, что расстреливают заложников на месте нападения, то оставалось грамотно выбрать это самое место и тщательно подготовиться. Немцы – ребята грамотные и рукастые. За пару месяцев оккупации они уже сумели отмобилизовать трудовые ресурсы и вырубить лес рядом с железнодорожным полотном по 200 м в каждую сторону. Причём срубленные деревья остались лежать на земле, затрудняя подходы к полотну. Так что близко и незаметно к железке не подберёшься, факт. Перед проходом двух-трёх грузовых поездов обязательно проследует бронелетучка или дрезина с солдатами. Обычно их немного, где-то с отделение при одном, максимум двух пулемётах, расчёты которых открывают огонь на каждое подозрительное шевеление. Никак теперь нельзя шевелиться. …Подробности нападения на дрезину встают перед глазами так чётко и ярко, будто оно происходят сейчас… Мы, как и в прошлый раз, успели вытащить костыли и чуть сместить рельс с внешней стороны колеи. Шанс на то, что дрезина сойдёт, был ничтожно мал, но он был (пускай так себя и не оправдал). Главную цель мы достигли: дрезина остановилась. Секунду спустя слитно ударил жиденький залп из двух выстрелов. Первыми, согласно плану, открыли огонь лучшие стрелки: Виктор (бывший снайпер) и Алексей (бывший егерь). Я отчётливо услышал металлический звон удара пули о каску; запрокинув голову, завалился первый номер расчёта. Унтер-офицер с простреленным плечом скрылся за броневым листом. Следующее мгновение решало всё: или немцы дадут задний ход дрезине и выйдут из-под огня, или, уверенные в своём превосходстве, попробуют взять одиноких стрелков. Я, безусловно, выбрал бы первый вариант: даже два метких противника представляют отделению значительную угрозу. Но уверовавшие в свою непобедимость после летних боёв, Гансы повелись на мою уловку. Возможно, сыграло то, что бойцы железнодорожной охраны также мечтали о боевых наградах, которые тяжело заработать на рутинной и относительно безопасной службе. Так или иначе, но в руках второго номера ожил «машингевер», установленный на станке с оптическим прицелом, а солдаты стали покидать дрезину с обратной от ударивших выстрелов стороны. С моей стороны. «Дягтерёв танковый», снятый в своё время Лёхой-егерем с подбитой бэтэхи, аж рванул в руках от отдачи. Но за моей спиной четыре года владения пулемётом, так что короткие очереди уверенно уткнулись в тела фрицев, пронзая свинцом хрупкую человеческую плоть. Три Ганса свалились в междупутье прежде, чем оставшиеся солдаты спрятались в колее. В ответ довольно точно ударил МГ, практически мгновенно «нащупав» меня по пульсирующим вспышкам очередей. Но привычка готовить хоть маленький окопчик спасла нас со вторым номером: мы успели залечь прежде, чем веер свинца перепахал бруствер сверху. Опыт, приобретённый в Испании, успешно работает и здесь. …А земля-то была стылой уже тогда, окопчик на секунду показался могилой… Снова два чётких сухих выстрела родных «мосинок», и рёв «машингевера» оборвался на полуслове. Мгновенно взвалив пулемёт на бруствер, первой же очередью я свалил попытавшегося забраться в дрезину немца. Остальные снова залегли в колее, посчитав её надёжным укрытием. А зря. Перемычка рельсов тонкая, её прошибают обычные пулемётные, да даже винтовочные выстрелы. – Огонь! Лихорадочно дёргая затворы винтовок, в первый раз стреляют по живым людям мальчишки-комсомольцы, Мишка и Леонид. Страшное дело, когда в руки берут оружие подростки, вчерашние дети. Но выбора у них нет. – Чего зачистили, олухи! Хорош бить по воробьям, цельтесь! Красноармейцы ведут огонь заметно лучше. Оно и понятно: кадровая армия. Но немцы не растерялись, несмотря на потери; ответный огонь сосредоточили именно по вспышкам пулемёта. В очередной раз приходится пригибаться от близкого удара пули. И ведь есть у них шанс! Охрана первого же поезда отгонит нас, и тогда поставленных задач моему отряду уже не выполнить. Всего-то ещё десяток минут потерпят, и кто-то обязательно появится. Пора. – Владимир! Бери ДТ, перемещайся на запасную позицию. Задача всем! Я к дрезине, прикрываете плотным огнём! Как только дам знак, сразу ко мне! Ну, с Богом! «Лесной» камуфляж и плотный огонь моих бойцов позволяют незаметно пробежать метров сто по посадкам и зайти к немцам в тыл. Прикрываясь насыпью, подбираюсь к цели. Мне остаётся не более 30 метров до дрезины, когда над броневыми листами с торца приподнимается раненый командир отделения. Он мгновенно реагирует, навскидку открыв огонь из автомата. На таком расстоянии очереди МП-38 смертельно опасны, но меня спасает выучка: на бегу прыгаю вперёд и перекатом ухожу из-под огня. Сухо щёлкают очереди моих стрелков, но опытный унтер вовремя успевает спрятаться за бронёй. Отделение! Всем огонь по южному краю! Сейчас я встану к пулемёту; под моим прикрытием двойками в дрезину! Метрах в 25 сзади засел русский, угостите его гранатами! А неплохо-то унтер сориентировался. Если бы я не знал немецкий, всё могло бы получиться. Не дожидаясь, пока ко мне полетят гранаты, рывком бросаюсь к насыпи. Боковым зрением замечаю летящие «колотушки», но метнули-то их наверняка без задержки, так что секунд семь у меня есть. Семь секунд – это слишком для стометровки, но сейчас расстояние гораздо меньше. Однако я лечу вперёд так, будто за спиной выросли крылья.