Открываю глаза. От боли жутко мутит. Пытаюсь сосредоточиться и разглядеть онемевшую руку. В глазах на секунду проясняется. Рана хреновая: оторван кусок бицепса, кровь течёт густым потоком. Надо перевязать… Нет, сначала откатиться. Пулемётчик достанет. Заметно ослабевшее тело слушается с трудом. Но два переката я всё-таки сумел сделать. Чьи-то руки хватают меня за полушубок и тянут назад; сил сопротивляться нет. Вновь сфокусировав зрение, вижу лицо Сашки, одного из бойцов первого отделения. Губ касается металлическое горло фляжки. Рефлекторно делаю первый глоток, горло обжигает неразведённый медицинский спирт. Дыхание перехватывает, кажется, что глотку обдало ледяным пламенем. Но сознание проясняется, я вновь ясно вижу и оцениваю происходящее, пока Саша бинтует руку. От немецких пулемётчиков меня спас наш расчёт. Когда люди разбирали матчасть оружия (а изучали они каждый имеющийся в нашем распоряжении образец), с МГ лучше всех себя показал Владимир Филин, один из отбитых заложников. Он впитывал знания, как губка, и на редких стрельбищах уверенно поражал цель, так что я счёл справедливым поставить его первым номером. Но сейчас ему просто не хватило опыта. Стрелять он начал не сразу, проинструктированный о необходимости правильного выбора цели. Владимир спас меня, ведь именно его очереди заткнули первый пулемёт. Но настоящий бой – это не стрельбище, противник открывает огонь в ответ. И сегодня он оказался опытнее и точнее. Филин не сумел даже подавить первый расчёт, заставил только переместиться. Сыграли нервы и тот факт, что в уже достаточно глубоком и мягком снегу не удалось устойчиво опереть МГ на сошки. Немцы сосредоточили на проявившем себя пулемётчике плотный ружейный огонь, стремясь подавить Филина, также заговорили оба МГ. Владимир сражался как мог, но не сумел справиться со страхом смерти. Пулемёт в его руках вёл длинные, рассеивающиеся очереди, не способные ударить точно. Он сумел ранить одного из номеров расчёта, но это был единственный успех. От точного попадания пули в голову погиб товарищ Филина и его второй номер, Василий Зайцев. Лишившись помощника, Владимир был вынужден прекратить стрельбу для замены ленты. Именно тогда прицельная трасса МГ ударила его в лицо. Отделение неумолимо гибнет. Несколько недель подготовки и пара успешных диверсий не изменили того факта, что мои партизаны не имеют боевого опыта и должной стрелковой практики. Одного за одним людей выбивают меткие винтовочные выстрелы или прицельные очереди. Отделенный, Миша Шадов, фактически не способен вести бой как командир, зато его частые автоматные очереди не дают фрицам продвинуться по фронту. Только долго он не продержится. – Миха!!! Гранаты! Давай гранатами!!! – Infanterie, Granaten! Немцы опережают нас, умело и ловко метая свои «колотушки», удобные для броска длинной деревянной ручкой. Они практически долетают до цели, но 50 разделяющих нас метров – слишком большая дистанция. Снег гасит фугасное действие и разлёт осколков не очень-то и сильной «колотушки». В ответ с трёхсекундной задержкой (хоть чему-то научил) летят пять трофейных М-39, «яйца». Тоже не долетают, но, взрываясь в воздухе, достают вылезших вперёд фрицев градом осколков; кого-то наверняка ранило. И прицел мы им сбили, выиграв десяток секунд. – Саш, к пулемёту! МИША!! Продолжай гасить их гранатами!!! Пока мы ползём по-пластунски, забирая хорошую дугу, ещё два «яйца» летят к фрицам. Третьего гранатомётчика достаёт прицельная очередь из МГ, срезавшая парня во время броска. Взрыв подкидывает уже мёртвое тело… Метрах в пятидесяти правее раздаётся учащённая стрельба. Ай, Виталя, молодец! Я понимал, что возможен встречный бой, а потому разбил отряд по отделениям, двигающимся параллельно и на некоторой дистанции друг от друга. Это дало возможность хоть как-то оперировать имеющимися силами. Нам же противостоят не менее пяти десятков немцев; связав боем первую группу, они смогли обойти нас с правого фланга. Но именно там их дожидался Виталий, разглядевший манёвр врага. Его отделение сумело подпустить фрицев максимально близко и открыть кинжальный огонь в упор. Я наконец-то дополз до погибшего расчёта. Каждое движение отдаёт в раненой руке разрядами тока, пронзающими тело целиком. Но всё-таки я здесь. – Саша, сшей ленту патронов на 300 и уползай, я прикрою. – Командир, ты что?! – Саш. Или я, или все. С пулемётом только у меня получится их задержать. Давай, пока они вперёд не рванули. Это приказ!.. МИША!! Уходите! Шадов отвечает парой очередей в сторону немцев, ему вторит одинокий винтовочный выстрел. Пока товарищ возится с лентой, устраиваю позицию. У расчёта не было ни защиты, ни упора для пулемёта. Но у меня теперь есть бруствер из их мёртвых тел, а сошки «машингевера» я воткнул в раны на груди Филина. Может быть, кощунство. Но вряд ли Владимир теперь обидится. – Готово. – Уходи. Несмотря на боль, я чувствую руку, а значит, могу вести огонь. Приклад пулемёта наконец-то упирается в плечо, разнося по телу чувство какого-то надёжного спокойствия. Выдох… Пулемёт в моих руках оживает в тот момент, когда человек семь немцев бросаются вперёд. Противник тут же залегает; но боль от отдачи «машингевера» такая дикая, что в глазах снова чернеет. Кажется, мои очереди ушли в молоко. А вот оба вражеских расчёта мгновенно концентрируются на мне. Фонтаны крови и клочки вырванной плоти товарищей усыпают моё тело с ног до головы, бьют в лицо, мешая целиться. Немцы начинают чередовать очереди на момент замены перегревшихся стволов. Одновременно стреляет только один пулемёт, зато огонь ведётся непрерывно. Ну; давай же, давай! Сильно рискуя, приподнимаюсь над «бруствером». Ловлю в прицел ближний расчёт. Тяну за спуск. Нечеловеческая боль в левой руке вновь пронзает тело. Но я снова тяну за спуск. И ещё. Очереди автоматически получаются короткими, затем длиннее; но боль притупляется. Трассы моего пулемёта наконец-то находят противника. …Чудовищный взрыв бьёт в левое ухо. На этот раз острая боль пронзает голову. В ушах стоит лишь противный писк. Щупаю место удара. На пальцах ощущается что-то липкое и горячее; на месте уха угадывается какой-то острый обрубок, прикосновение к которому лишь усиливает боль. Ну, вот и всё. Правой рукой нашариваю в кармане последнее «яйцо». Раскручиваю колпачок и дёргаю за нитку. Двадцать два, двадцать два. Бросаю гранату куда-то вперёд. Нашариваю правой рукой рукоять трофейного «люгера»… 14 сентября 1944 года Воспоминания того дня не раз возвращались ко мне в кошмарах. Возвращались чувством полной беспомощности, наступившей к котлу боя. Обычно я старался не бередить в памяти этот день, но сейчас, рассказывая его подробности контрразведчику… Он предстал перед глазами, словно наяву. – Мещеряков! Что вы замолчали? Сам не знаю, когда перестал говорить. Даже не заметил этой остановки в рассказе. Левая рука рефлекторно коснулась застарелого шрама на левой щеке. Обрывка уха я стараюсь не трогать даже в забытьи. Поднимаю глаза на капитана. Несколько мгновений мы молча смотрим друг на друга. Он не выдерживает первым, отводя взгляд. Видимо, прочитал в моих глазах что-то важное для себя. – Воды? – Да, пожалуйста. Подождав, пока я осушу стакан (всего-то в пару глотков), особист продолжил: – Накрыло? Так бывает. Предложил бы покурить, так не курите же. Что было потом? Как вы уцелели? – Нас спасли мальчишки, а также отсутствие у немцев единого командования. – Поясните. – Дело в том, что в вермахте есть специальные лыжные части, но их не было под рукой у местной администрации. Потому к действиям против нас привлекли всех, кто более-менее сносно ходил на лыжах. Получилось два подразделения. Большее, которое насчитывало примерно человек сто немецкой пехоты, плюс не менее 70 полицаев, должно было штурмовать «боевой» лагерь. А для зачистки «бабского» выделили отделение СС и четыре десятка пехоты под общим командованием лейтенанта-эсэсовца. Они шли расстреливать не способных к сопротивлению женщин и стариков, а вместо этого получили наш удар. – Но ведь, с ваших слов, в бою они показали себя серьёзным соперником? – Безусловно. Я уже говорил про высокие боевые качества солдат СС, да и пехотинцы 41-го года были сильным противником. – Ну хорошо. Так что, лейтенант не сумел провести бой при трёхкратном превосходстве? – Двукратном. Лейтенант шёл со своими бойцами в конце колонны. Когда они попытались обойти нас, напоролись на кинжальный огонь второго отделения. Офицер погиб в числе первых. – А что с мальчишками? – Я приказал Козакову вести своих к «бабскому» лагерю. Но пацаны, заслышав стрельбу, развернули лыжи и обошли Гансов с тыла. Практически сразу после того, как меня контузило, открыли огонь им в спину. Фрицы же, не имея единого командования и неся немалые потери, предпочли отступить. Тем более у них имелась радийная связь, они связались со вторым отрядом и запросили помощи. Со второй немецкой группой получилась вообще комедия: они намертво блокировали наш лагерь, засыпали минами. А там никого не было! Впрочем, если бы мои хоть немного промедлили, они наверняка бы нас добили. – И что, немцы не продолжили преследования?