– Естественно, за пятнадцать минут всего не расскажешь. – У вашей фирмы, то есть у Льва Леонидовича, в настоящий момент есть какие-нибудь реальные неприятности? – Да уж куда больше – летит с простреленной грудью, – криво усмехнулся Хазарский. – Я говорю о неприятностях, которые могли бы предварять это событие. – Одну минуточку! – Хазарский вдруг нырнул под куст и исчез из поля зрения. – В настоящее время неприятности такого рода есть даже у младенцев в колыбели, – донёсся из лесной чащобы его голос. – И вообще, господин следователь, я шефа за просто так подставлять не буду, – через минуту он вернулся, странно озираясь. – Лёвка пока ещё, слава Богу, жив и на щекотливые вопросы может ответить сам. А вам лучше с Артуром потолковать. Я думаю, что если он виноват, то сразу расколется. Он такой человек, знаете… – Примитивный? Открытый? – Нет. Он кажется общительным, но притом немногословен. Он внушает доверие. Хотя шут его знает… Я видел, как он однажды совершенно потёк. Ну, то есть, на нём просто лица не было. Он проигрался сильно… – Где проигрался? – быстро спросил Никсов. – Да в казино. Вначале выиграл, потом проиграл гораздо больше, чем мог себе позволить. – Так он игрок? – Я бы этого не сказал. Они все ходят в казино. Там замечательный бар. Все играют. Иногда по крупной. А с Артуром была какая-то история. Но об этом пусть вам Лёва сам расскажет. Думаю, что в этой истории Лёва Артура и выручил. Зачем же его убивать? – И давно была эта история? – Весной. – А сейчас Артур ходит в казино? – Ходит за компанию. Редко. А если играет, то по маленькой. – Теперь деликатный вопрос… В каких отношениях состоит Артур с Инной? – Мне кажется, что они друг друга недолюбливают. Но внешне соблюдается полная корректность. Каждый из них зависит от Лёвы напрямую. Может быть, это просто ревность. Инна вообще не жалует Лёвушкиных друзей. А впрочем, это только мои домыслы. Оба поняли, что разговор окончен. Никсов огляделся. Вокруг стеной стояли сосны с густым подлеском, ветки лощины переплелись над тропинкой, образовав зелёный коридор, в листве осторожно тренькала какая-то пичуга. Нет, Хазарский определённо не вызывал у него доверия. И как ловко вёл разговор. Ни одного плохого слова про Пальцева не сказал, и тем не менее сдал его с потрохами. – Куда это мы зашли? Уже давно пора было повернуть назад. – Да мы по кругу идём. Неужели не заметили? – беспечно отозвался Хазарский. – Ещё триста метров, и выйдем прямо к реке чуть выше косогора. Только сейчас Никсов заметил в руках Хазарского тонкий полиэтиленовый пакет, до половины наполненный сыроежками и лисичками. – А вы время зря не теряли, – проворчал он. – Теперь я понимаю, зачем вы меня в лес потащили. А то – акустика, орган… Хазарский и не думал оправдываться. Он сунул руку в пакет, потряс им и достал со дна замшево-бежевый грибок величиной не более спичечного коробка. Без всяких очков было видно, что это белый. – Колосовики пошли, – с нежностью сказал Хазарский. – Вы с Флором Журавским знакомы? – А как же! Талантливый художник и хороший человек. Доит моего Лёвушку, как колхозную бурёнку. – Это в каком смысле? – А в том смысле, что концептуальное искусство стоит в наше время больших бабок. А бабки и талант, если он не криминальный и не финансовый – две вещи несовместные, – с тем же весёлым напором сказал Хазарский, а потом добавил: – Вы ведь сейчас к Флору пойдёте? Я правильно понимаю? Уверен, он сейчас на угоре. Они там из соломы пытаются создавать вечное и нетленное искусство. Так вот, по этой тропочке всё прямо и прямо… Выйдете к реке. Там косогор крутой, но преодолимый. Идите вверх по течению, и через пять минут попадёте в объятия Журавского. А я поброжу здесь ещё часок. В деревне, кроме как в лесу пастись, с моей точки зрения, делать совершенно нечего. – У меня к вам просьба. Кроме Журавского я ещё должен поговорить с Марьей Ивановной и, естественно, с Артуром. Да, ещё с местным опером надо увидеться. Это займёт… – Никсов посмотрел на часы, – думаю, что к пяти часам управлюсь. – Я понимаю. Вас волнует, как вы доберётесь до Москвы. Я предупрежу Артура, чтобы он вас дождался. Никсов ходко пошёл в указанном направлении. Когда, хватаясь руками за кусты, он спускался по крутому боку оврага к реке, то сказал себе, что Хазарскому, пожалуй, верить всё-таки можно. 14 Спустя пятнадцать минут, как и было обещано, Никсов стоял уже на песчаном, заросшем лозняком пляже и, задрав голову, рассматривал представившийся его взору косогор, или угор, как называли его местные. Угор имел две складки, два уступа, разделённых узкой длинной площадкой. На самом верху высился храм в окружении кладбищенских лип и вязов. Идущий от храма косой склон был оставлен в девственном состоянии, то есть был кучеряв от буйно растущих трав, цветов и бурьяна. Второй уступ являл глазу активную человеческую заботу. На площадке возвышался небольшой деревянный помост, от которого вниз по склону лучами стекали полосы ткани – мешковины или брезента. Назначение брезента объяснялось просто. Вначале лучи от Ярила-солнца художники решили просто выкосить. Косцы поработали на славу, и в первую неделю новоявленные газоны вполне отвечали проекту. Лучи отчётливо выделялись на склоне и радовали глаз создателей. Косцам было щедро заплачено и деньгами, и водкой, но деревня роптала. Мол, если бы сплошняком косить, то заработок был бы в два раза больше, и опять же – работа легче. Не понимали, простодушные, что не корм скоту заготовляют, а творят высокое концептуальное искусство. Но не успели отснять Ярилины лучи на плёнку, как брызнули дожди. Это при такой-то жаре! Новоскошенная трава пошла в рост, лучи прямо на глазах стушёвывались, желая слиться с окрестным пейзажем. На этот раз провели невиданной длины провод и стали работать электрической газонокосилкой. Лучи окрепли вновь и продержались в относительной целостности почти десять дней, а потом опять подросшая трава размыла границы. Тогда её выкосили последний раз и закрыли тряпками. Предполагалось, что под мешковиной газон обретёт золотистый, пожухлый цвет, вполне отвечающий изначальной идее. Никсов нашёл Флора под широким навесом, где складировались готовые соломенные фигуры. Рядом с навесом разместились золотистые снопы. Пока они стояли кучно и были прикрыты брезентом для защиты от ветра и дождя. Спасаясь под крышей от жары, Флор вместе с темноволосым серьёзным юношей ваяли огромную соломенную бабу. Она прозывалась Анна Скирдница. Рядом с ней лежали заготовки для Саввы Скирдника. – Здравствуйте, я следователь, а если хотите – сыщик Василий Данилович Никсов. А вы, как я понимаю, Флор. Простите, не знаю вашего имени-отчества. – Для простоты я могу обращаться к вам тоже без отчества, – хмуро сказал Флор. – Василий – и все разговоры. А этой мой помощник. – Я понял. Игнат. – Нет, Игнат на лесопилку поехал. А это – Эрик. Он сегодня утром приехал. – Из Москвы? – Да. В пятницу вечером уехал, а сегодня утром вернулся. Так что во время последних событий его здесь просто не было. Никсов посмотрел на помощника. Молодой – да, но никак не юный, уж за тридцать лет точно перевалило. Смотрит настороженно. До чего же население нас, ментов, не любит! Ведь из-за одного такого косого взгляда этого Эрика можно подозревать. Чего, спрашивается, он коленкой дёргает и морду воротит? А он, оказывается, просто милицию не любит. – Я бы хотел поговорить с вами наедине, – сказал Никсов. Эрик тут же повернулся к ним спиной, бросил Флору: «Я к плотникам» и стал подниматься по склону. – И Сидоров-Сикорский… разве он не занимается вместе с вами творчеством? Его здесь нет? – Он приболел. Диабет. Ему сегодня не до творчества… – в голосе Флора прозвучало откровенное раздражение. – Вы простите меня. В вопросах искусства я совершеннейший профан. Но тоже хочется понять, в чём смысл вашей художественной акции. Насколько я понимаю, Лев Леонидович вас спонсирует? – Смысл нашей акции, – сказал Флор, уткнувшись взглядом во что-то далёкое на горизонте, настолько далёкое, что и не разглядишь, – состоит в том, что мы хотим расширить границы искусства. – А зачем их расширять-то? Почему просто не рисовать пейзажи, а заниматься акциями? Или, например, Сидоров-Сикорский – он ведь, говорят, замечательный скульптор. Зачем ваять не из мрамора, а из соломы? Видно, уже не раз слышал Флор подобные дилетантские вопросы, и надоели они ему до чёртиков. Он сделал постное лицо, принял позу мыслителя (не абы какого, а роденовского) и заговорил менторским тоном. Его ответ здорово смахивал на лекцию в сельском клубе, которая с таким же правом могла быть посвящена ящуру, микробам на Марсе или различным способам лечения алкоголизма. – Вас интересуют прекрасное человеческое тело? Авангардная живопись уже давно отказалась от воплощения в своих работах красоты. Красивое лицо и тело отданы рекламе. Вы телевизор смотрите? Вот там и ищите красоту. Авангардисты давно разъяли человека на детали, и каждый фрагмент вопит от боли и дискомфорта. Это не мои мысли. Это цитаты мудрецов от современного искусства. – Понимаю… – Да ничего вы не понимаете, – прорычал он уже натуральным, донельзя раздражённым тоном. – Если вам мои слова нужны для отчёта, то извольте: мы пытаемся вернуть красоту через лубок. Иными словами, сохраняя смысловое поле, хотим при этом использовать все достижения электроники, как то видео и компьютерной техники. Здесь, в Верхнем Стане, создаётся основа для будущих выставок в стиле, скажем, media-art. – Ладно, согласен. Я про искусство разговор затеял с одной только целью – подлизаться к вам. Художники – люди тонкие, деликатные, занятые. А мне на самом деле надо восстановить картину события, и отнюдь не живописную, а подлинную. Флор рассмеялся. Мы не описали Василия Даниловича, как-то места не нашлось. Сейчас это сделать самое время. Возраст – перевалило за сорок, рост – средний, фигура неспортивная, но никакого тебе живота и лишнего жира. Никсов умел вызывать доверие у людей и знал об этом, но обычно это получалось не сразу, а после некоторой беседы. Он имел невыразительные глаза, неопределённого цвета слабые волосы, и нос чуть-чуть как бы и приплюснутый, и если всмотреться, то и кривоватый. Но что удалось природе создать в его облике – который, прямо скажем, очень на любителя, – так это губы. Хорошей формы был рот, такой, словно его резал сам древнегреческий Мирон или Пракситель. Изгибистые его губы создавали ощущение породы, нарядности. Как только Никсов начинал говорить, его рот словно гипнотизировал людей, и не хотелось перед ним хитрить, как-то само собой тянуло на откровенность. Флор тут же нарисовал план террасы в доме Лёвушки: стол большой прямоугольный дубовый – посередине, стол круглый с креслами – в углу террасы. Круглая столешница украсилась жестяным бочонком с пивом, для убедительности Флор даже кран пририсовал – наливай – не хочу. Рядом с бочонком выстроились в каре пивные бутылки. Командовал пивом Артур, он то и дело подходил к круглому столу, наполнял чьи-то кружки. Терраса открытая, с короткой стороны – ступеньки в сад, по длинной стороне – дверь в дом. Лёва сидел на торце стола лицом к выходу в сад, рядом с ним Инна. По длинной стороне стола сидели с одной стороны Сикорский с женой, а напротив – Флор, потом Харитонов и Светлана, все трое – спиной к темноте. Артур садился то рядом со Светланой, то с Раисой – женой Сикорского, а потом вообще за круглый стол пересел. Марья Ивановна всё время ходила туда-сюда, в кухню и обратно. Какое-то время её вообще на террасе не было, а потом она появилась с подносом. – А Игнат где сидел? – Игната не было. – Почему? Его не позвали? – Нет, Лёва всех звал. Просто к Анне Васильевне опять из Калуги племянница приехала. По-моему, Игнат крутит с ней амуры. – Амуры так амуры, – вздохнул Никсов, вглядываясь в план. – Алиби будете выяснять? – не сдержав ехидства, поинтересовался Флор. – Буду. Как все сидели на террасе, когда Марья Ивановна появилась с подносом? – Наверное, так и сидели, как я описал. Помню, Артур уходил в сад курить, я вместе с ним вышел, посидели на ступеньках, посмотрели на звёзды.