– Инны Сергеевны в ближайшее время на работе не будет, – сказал первый же человек, к которому Никсов обратился с расспросами. – А как мне её найти? – Никак, – осторожно заметил служащий. – А… понял. Она, наверное, в больнице у Льва Леонидовича, – догадался Никсов. – Если знаете, зачем спрашиваете? Как видно, здесь умеют хранить производственные тайны. Надо ехать в больницу. Разговор с Львом сразу бы многое объяснил, но здесь Никсова ждала неудача. К больному Шелихову его не пустили. В регистратуре с ним вообще отказались говорить, даже привычного диагноза «состояние удовлетворительное» он не мог из них выдавить. А это значит, что имеет место «состояние средней тяжести», что нежелательно. Но до лечащего врача Никсов достучался. Тот был сух и неприступен, надменен и при этом неприлично патлат. Волосы густые, как канадский газон. Интересно, как он эдакую громоздкую шевелюру под белую шапку запихивает? – В интересах следствия я должен увидеть больного Шелихова как можно быстрее. – Скажите пожалуйста!.. И как можно быстрее? Это совершенно исключено. – Вы меня не пускаете, потому что я из частной конторы? Поймите, я веду дело Льва Леонидовича. – Какие глупости вы говорите. Здесь уже были милиционеры. Их я тоже не пустил. Сейчас к нему нельзя. Вчера к нему даже с деловыми бумагами приходили, а сегодня – баста. – У вас что – карантин? – А вы надоедливый, – сказал в сердцах лечащий врач. – Какой, к чёрту, карантин? Просто больному стало хуже. – Но ведь говорили, что рана неопасная? Врач стал объясняться с Никсовым не из личной приязни, а потому что был уверен – не отвяжется. Настырный сыщик будет канючить под дверью, названивать врачам домой, портить нервы медперсоналу. Он решительно взъерошил волосы и сказал: – Да, поначалу рана казалась неопасной, но уже томограф нас насторожил. И на следующий день мы получили подтверждение. – Что такое томограф? – Ну какая вам разница… Это послойный рентген, – обиженно продолжал врач. – Делается с помощью ядерно-магнитного резонанса. Дырочка-то небольшая была. Мы думали обойтись традиционным, консервативным лечением, и вдруг обнаружилось внутреннее кровотечение. – И что же теперь? Когда я смогу его увидеть? – Если обойдёмся без операции, то в конце недели. – А если с операцией, то через месяц, – обречённо пробормотал Никсов. – Знаете что, – врач заглянул в его удостоверение, – Василий Данилович. Я вам позвоню. Оставьте ваш телефон. Лев Леонидович уже спрашивал про вас, – добавил он, говоря всем своим видом: а то бы стал я тут с вами разговоры разговаривать. Никсов опять сел за руль. Что делать? Назаписывал телефонов на целую страницу, а выяснилось, что и разговаривать не с кем. К Лидии он поехал из разумного соображения – не пропадать же сыскному времени зазря. В дороге позвонил. Лидия была уже в курсе всех дел, потому не удивилась визиту сыщика. Ну и что? Проговорили они без малого час. Три раза пили кофе. От текилы он отказался, но позволил себе пригубить какой-то очень хороший французский коньяк. Никсов быстро понял, что эта модная, лаковая женщина относится к тому типу людей, которые созданы для того, чтобы принимать восторги. Она была искренне убеждена, что вся мужская половина человечества, включая стариков и детей, влюбляется в неё сразу после знакомства и начинает сходить с ума, испытывать страсть, терять голову. Ну, и всё такое. Описывать её рекомендуется в терминах – «веки трепетали, грудь (очень тощенькая, между прочим) вздымалась, походка волнующая, жест – грациозный». Полезные сведения Никсов мог черпануть только из следующей реплики: – Наверное, всё-таки это я его оцарапала. Утром проснулась, смотрю – ночью ноготь сломала, – она протянула ухоженную лапку с надкусанным ноготком среднего пальца, – а вот здесь, у косточки, было красное пятно. Еле отмыла. Очень может быть, что это чужая кровь. Артурова… Сама-то я не поранилась. Угощайтесь, – она пододвинула гостю бананы. – Очень неплохая закуска. Бананы лежали на большом синем блюде. Два из них были наполовину очищены, один – со следами губной помады – надкусан. Вид этих полураздетых фруктов показался вдруг Никсову донельзя неприличным. И ещё она с удовольствием говорила про Инну. Странный женский трёп, когда напрямую вроде не ругаешь человека, а как-то всё получается, что сама Лидия во всём белом и модном, а предмет беседы – в рубище и по колено в дерьме. Но всё можно простить одинокой скучающей женщине, тем более если она повторила фразу, которую ненароком, а может быть сознательно, обронил Хазарский: – Инка Артура не любит, я давно заметила. Не знаю почему. Скорей всего, из-за того, что он её не замечает. Она и так, и эдак, всё желает быть центром внимания. А не получается… И какая женщина это простит? 21 Утром после завтрака вдруг зазвонил «плохой» мобильник. Марья Ивановна даже не сразу его нашла. Этот телефон плохо работал, и по нему уже давно никто не звонил, только заряжали на «всякий случай». О здоровье Лёвушки – три дня прошло с его ранения – сообщали по исправному хорошему телефону, который она всегда носила с собой в кармане фартука. А тут вдруг чужой непонятный звонок. Марья Ивановна ужасно взволновалась, словно звонили с того света, но сразу успокоилась, услышав далёкий, прерываемый сухим треском голос своей соседки Вероники Викторовны. Вероника повторяла фразу несколько раз, всё время прерывая её позывными: – Что? Не слышу! Маша! Не понимаю я ничего. Маша! Я тебя с таким трудом нашла. Ты должна приехать в Москву. За тобой приедет машина. В твоей квартире были чужие. Маша, ты меня узнаёшь? Это Вероника! – Узнаю. Здравствуй, дорогая. Что значит «чужие»? Говори помедленнее. Это плохой телефон. Слышимость отвратительная. – Наш участковый – помнишь его? Саямов его фамилия. Так вот, Саямов считает, что ты обязательно должна приехать, потому что Галя не хочет у тебя жить, пока ты не проверишь, что именно пропало. Мы без тебя не поймём, что украли. Ты должна приехать. – Да как же я приеду? Или за мной карету пришлют? На этом связь прервалась. Марья Ивановна положила трубку в ящик стола и вернулась к газовой плите, на которой готовила уху Ворсику. Плотвичку величиной с палец принёс вечером Фёдор, абориген по прозвищу Бомбист. В обмен на рыбу попросил стопку водки. «Какие такие «чужие»? – размышляла Марья Ивановна. – И куда это она поедет и на чём? Если её обворовали, значит, так тому и быть, потому что красть у неё совершенно нечего. Вот Галя – другое дело, у неё и шуба дорогая, и сапоги. Вероника всегда так. Вспыхнет, как порох, ничего толком не объяснит!» Двухкомнатную крохотную квартиру за выездом Марья Ивановна получила в незапамятные времена. Тогда ещё мама была жива, одной бы ей нипочём не дали. Многие годы отношения с Вероникой были чисто соседские, а подружились они в трудные времена, при горбачёвщине. Обе вместе талоны на продукты получали, вместе в очередях стояли. Потом Вероника сдала свою квартиру чеченской семье и вместе с мужем Желтковым и собакой Мусей уехала жить в свой загородный дом на Соколиную гору. Видеться они стали редко, но дружба их только укрепилась. Вероника и надоумила Марью Ивановну пустить к себе на постой хорошую девушку Галю. А тут как раз пенсионный возраст подошёл, и Лёвушка предложил ей вести хозяйство в деревенском доме. Всё складывалось замечательно. Теперь подруги виделись только зимой. На три зимних месяца Марья Ивановна непременно приезжала в Москву. Вероника жила на даче безвылазно – не выгонять же ей чеченцев на мороз – и пережидала стужу на своём маленьком садовом участке. Но если уж наведывалась в столицу и задерживалась на день-два, то непременно останавливалась у Марьи Ивановны. Много раз Марья Ивановна зазывала Веронику к себе на деревенское раздолье, подышать свежим сосновым воздухом, вдосталь наесться земляники, полюбоваться поймой широкой Угры. Вероника отговаривалась тем, что сосны на Соколиной горе не хуже, а пойма Москва-реки «тоже не дураком нарисована», но обе понимали, что Вероника обременена семьёй, что Желткова оставлять одного нельзя, потому что он «и сам погибнет, и собаку погубит, и участок превратит в заросли сорняков». – Но за границу-то ты выбираешься. Сама рассказывала, как летала в Италию. – Летала. Всего-то на неделю. А что потом? Ты же знаешь эту страшную историю, когда я попала в лапы к бандитам? Марья Ивановна знала. История была действительно ужасная. Из-за чужих тайн подруга попала в заложники и только чудом спаслась. Тот факт, что в пленении была виновата сама Вероника, как-то опускался. Опасения Марьи Ивановны были напрасны. Как и обещала Вероника, к двум часам карета была подана. Приехал личный Лёвушкин шофёр и сказал, что все пояснения Инна Сергеевна даст на месте. – Так Инна тоже в курсе? – А кто бы за вами машину послал? Она и распорядилась. Собираться было мучительно. Не без внутреннего трепета Марья Ивановна отнесла Ворсика к Раисе, заставила весь багажник банками с вареньем (раз уж едет в Москву, надо пользоваться случаем), проверила в двух домах шпингалеты, заперла все двери – наружные и внутренние – и отбыла в столицу. На московской квартире собрались все, кто имел к этому делу интерес: квартиросъёмщица Галя – хорошая женщина и банковский работник, участковый милиционер Саямов и верная Вероника. Инны не было. Сказали, что она подойдёт, но она так и не появилась. – Машенька, хорошо, что ты прибыла. Мы здесь ничего не трогали. Да здесь и беспорядка особого не было. Галя уезжала в отпуск, а когда вернулась… Галя, расскажи, как ты вернулась. – Я уезжала на месяц, – начала рассказывать та деловым бухгалтерским голосом, – а как только вошла в квартиру, сразу поняла – тут кто-то был. Вначале я решила, что сюда приезжали вы, Марья Ивановна, но потом выяснила, что нет. От Инны я узнала о страшном происшествии, которое случилось на даче. Бедный Лев Леонидович! – А здесь как раз я подвернулась, – вклинилась Вероника. – Ты должна посмотреть, что именно пропало. – А что в доме не так? – осторожно спросила Марья Ивановна. – Я ведь здесь давно не была. – Да всё не так. Стулья сдвинуты, кресло не на своём месте. И ваза… И в ящиках – не так. Тут кто-то рылся долго и старательно. И книги… – Почему вы думаете, что долго? – с интересом спросил участковый Саямов. – Потому что вор не хотел оставлять после себя беспорядок. Я же вижу. Он перебрал всё бельё, а потом аккуратно на место положил. Он, или она, – словом, некто всё содержимое стенки по нитке перебрал. Марья Ивановна посмотрела на стенку, как на давнего друга. Хорошее приобретение. Куплена в стародавние времена. Тогда ещё муж был жив. Вместе ходили отмечаться, а потом она ещё дежурила всю ночь. Утром документы на стенку оформляли по паспортам. Ей потом все завидовали. И правильно. Хорошая стенка – деревянные ручки, никакой тебе лепнины и дешёвой позолоты. Всё пристойно и строго. – А что, собственно, украли? – поинтересовался Саямов. – Вот пусть она посмотрит. Марья Ивановна открыла один ящик, другой. Всё вроде на месте. – А у меня украли четыреста баксов квартирных денег, – продолжала Галя. – Как раз плата за два месяца. – Где они у вас лежали? – спросил участковый. – В Дале. И ведь нашёл, гадёныш! – Это как понимать – «дале»? – Саямов был весь внимание. – Словарь Даля, – быстро сказала Марья Ивановна, поднимаясь с места. Она вспомнила и о своих долларах – две бумажки по сто, которые она хранила в Диккенсе на случай своего приезда в Москву. Она достала стремянку и стала один за другим перебирать зелёные тома. Помнится, она сунула деньги в «Давида Копперфильда», но не исключено, что в этом принимал участие «Домби и сын». И там нет, и тут нет. Значит надо перебирать все двадцать девять томов. Присутствующие внимательно следили за её действиями, наконец Вероника не выдержала: