Часть 2 из 80 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Клянусь святым Марциалом!
Некоторое время отец держался рядом с дочерьми, но он шагал шире, чем девочки, и постепенно ушел вперед, оставив их с женщинами. Алиенора смотрела ему вслед, задержав взгляд на руке, которой он сжимал посох паломника. Сапфировое кольцо, символ герцогской власти, сверкнуло на солнце, будто темно-синий глаз. Алиенора страстно желала, чтобы отец обернулся и посмотрел на нее, однако его взгляд был устремлен на дорогу. Казалось, что он намеренно отдаляется и вскоре исчезнет, оставив в пыли лишь отпечатки шагов, по которым пойдет она.
Алиенора даже не обрадовалась, когда к ним с Петрониллой присоединился сенешаль отца, Жоффруа де Ранкон, сеньор Жансе и Тайбура. Это был мужчина лет под тридцать, с густыми каштановыми волосами, глубоко посаженными темно-карими глазами и улыбкой, от которой Алиеноре становилось светло на душе. Она знала его с раннего детства, поскольку он был одним из главных вассалов и военачальников ее отца. Его жена умерла два года назад, но он до сих пор не женился во второй раз. От первого брака у него остались две дочери и сын, а значит, острой потребности завести наследника он не испытывал.
– Что за хмурый вид? – Он пристально взглянул ей в лицо. – Да тебе позавидует самая черная туча.
Петронилла хихикнула, и Жоффруа подмигнул ей.
– Не говори глупостей. – Алиенора вздернула подбородок и прибавила шагу.
Жоффруа ее догнал.
– Тогда скажи, что случилось.
– Ничего, – ответила она. – Ничего не случилось. С чего бы?
Он окинул ее внимательным взглядом.
– Возможно, оттого, что ваш отец уходит в Компостелу, а вас оставляет в Бордо?
У Алиеноры сдавило горло.
– И вовсе нет! – огрызнулась она.
Жоффруа покачал головой:
– Ты права, вечно я болтаю глупости, но ты простишь меня и позволишь немного пройтись с вами?
Алиенора пожала плечами, но в конце концов нехотя кивнула. Одной рукой Жоффруа крепко сжал пальцы Алиеноры, а другой подхватил Петрониллу.
Вскоре, сама того не замечая, Алиенора перестала хмуриться. Жоффруа не мог заменить отца, но рядом с ним ей стало легче, и она с новыми силами устремилась вперед.
2
Бордо, февраль 1137 года
Сидя у камина в своих покоях в замке Омбриер, Гильом, десятый герцог Аквитанский, просматривал бумаги, ожидающие его печати, и потирал бок.
– Сир, вы по-прежнему намерены отправиться в это путешествие?
Он взглянул через очаг на высокого и худощавого, закутанного в подбитую мехом мантию архиепископа Бордо, который грелся у огня. Хотя порой и расходились во мнениях, они с Жоффруа де Лору[1] были давними друзьями, и Гильом назначил его воспитателем своих дочерей.
– Да, – ответил он. – Я желаю примириться с Господом, пока у меня еще есть время, а Компостела достаточно близко – полагаю, что дойду.
Жоффруа бросил на него встревоженный взгляд:
– Вам хуже?
Гильом устало вздохнул:
– Я говорю себе, что в усыпальнице святого Иакова совершается много чудес, и буду молиться об одном из них, но на самом деле я совершаю это паломничество во благо своей души, а не в надежде на исцеление. – Он ущипнул себя за переносицу. – Алиенора на меня сердится. Она думает, что я могу точно так же спасти свою душу в Бордо, но не понимает, что на таком пути мне не обрести очищения. Здесь ко мне отнесутся снисходительно, потому что я сеньор. В дороге, пешком, с котомкой и посохом я обыкновенный паломник. Перед Богом мы все предстанем нагими, и неважно, кто кем был на земле. Поэтому я должен пройти этой дорогой.
– Но что будет с землями в ваше отсутствие, сир? – встревоженно осведомился Жоффруа. – Кто будет править? Алиенора уже достигла брачного возраста, и, хотя вы заставили вассалов и рыцарей поклясться ей в верности, каждый барон в ваших владениях будет стремиться взять ее в жены или женить на ней своего сына. Как вы, должно быть, заметили, они уже кружат совсем рядом. Тот же де Ранкон, например. Признаюсь, он искренне оплакивал свою жену, но подозреваю, что у него нашлись важные причины не вступать в новый брак.
– Я не слепой.
Гильом поморщился от пронзившей бок боли и налил в чашку родниковой воды из стоявшего у локтя кувшина. В последнее время он не осмеливался пить вино и есть мог лишь сухари и самую простую безвкусную пищу, а ведь когда-то он славился отменным аппетитом.
– Вот мое завещание. – Он пододвинул листы пергамента к де Лору. – Я прекрасно понимаю, какая опасность грозит моим девочкам и как легко может разгореться война, и сделал все возможное, чтобы этого не допустить.
Он смотрел, как де Лор читает написанное, и, как и ожидал, заметил, что тот поднял брови.
– Ты доверяешь дочерей французам, – произнес Жоффруа. – Разве это не столь же опасно? Вместо диких псов, рыскающих вокруг овчарни, ты приглашаешь львов войти в двери?
– Алиенора тоже львица, – ответил Гильом. – Она сумеет ответить на вызов – это у нее в крови. Девочка получила соответствующее образование, и у нее прекрасные способности, как тебе хорошо известно. – Он махнул рукой. – У этого плана есть недостатки, но он безопаснее других, которые на первый взгляд кажутся многообещающими. У тебя есть связи с французами благодаря церкви – к тому же ты мудрый человек и красноречивый оратор. Ты хорошо обучил моих дочерей; они доверяют тебе и любят тебя. В случае моей смерти забота об их безопасности и благополучии ляжет на твои плечи. Я знаю, ты поступишь так, как будет лучше для них.
Гильом ждал, пока Жоффруа, нахмурившись, дочитает завещание.
– Лучшего решения не найти. Я долго ломал голову, пока она чуть не раскололась. Я отдаю дочерей, а значит, и Аквитанию Людовику Французскому, потому что так надо. Если выдать Алиенору замуж за де Ранкона, несмотря на его знатное происхождение и положение, мои земли охватит кровавая междоусобица. Одно дело, когда люди повинуются сенешалю, исполняющему мои приказы, и совсем другое – видеть его герцогом-консортом Аквитании.
– Верно, сир, – согласился Жоффруа.
Гильом скривил губы.
– Есть еще Жоффруа Анжуйский. Он мечтает объединить наши дома, обручив своего малолетнего сына с Алиенорой. В прошлом году, когда мы были с войском в Нормандии, он затронул эту тему, но я отговорил его, сказав, что подумаю, когда мальчик подрастет. Если я умру, он, возможно, попытается воспользоваться моментом, и это тоже приведет к катастрофе. В жизни приходится идти на жертвы ради общего блага; Алиенора это понимает. – Герцог сделал слабую попытку пошутить: – Если винограду суждено быть растоптанным, то в Бордо всегда знали, как делать вино.
Ни один из собеседников не улыбнулся.
Боль измучила Гильома. Долгий путь из Пуатье подорвал его иссякающие силы. Боже правый, он так измотан, а впереди еще столько дел!
Жоффруа по-прежнему встревоженно хмурился.
– Это решение, быть может, и помешает вашим людям сражаться между собой, но боюсь, в таком случае они ополчатся на французов, увидев в них общего врага.
– Нет, этого не случится, если их герцогиня станет королевой. Кое-где, возможно, и вспыхнут потасовки, там, где всегда бывают мелкие дрязги, но на крупный мятеж никто не решится. Я полагаюсь на твое искусство дипломата, ты удержишь наш корабль на плаву.
Жоффруа пощипал себя за бороду.
– Кто-нибудь еще видел эти бумаги?
– Нет. Я отправлю доверенного гонца к королю Людовику с копией, но больше никто пока не должен знать. Если случится худшее, ты немедленно сообщишь обо всем французам и будешь охранять моих девочек до их прибытия. Пока же я поручаю тебе хранить эти бумаги в безопасном месте.
– Все будет сделано так, как вы пожелаете, сир. – Жоффруа бросил на Гильома обеспокоенный взгляд. – Приказать вашему лекарю принести снотворное?
– Нет. – На лице Гильома проступило напряжение. – Совсем скоро у меня будет достаточно времени, чтобы выспаться.
Жоффруа вышел с тяжелым сердцем. Гильом умирал, и, по всей видимости, жить ему оставалось недолго. Пусть герцогу и удавалось скрыть правду от других, но Жоффруа слишком хорошо его знал, чтобы обманываться. Еще многое предстояло сделать, и, как ни жаль, теперь их дело будет похоже на незаконченную вышивку. Как бы ни была мастерски вышита другая половина, она никогда не сравнится с завершенной работой и, кто знает, быть может, даже приведет к ее исчезновению.
Жоффруа сочувственно подумал об Алиеноре и Петронилле. Семь лет назад они потеряли мать и младшего брата из-за болотной лихорадки. Теперь им предстояло лишиться любимого отца. Девочки так беззащитны. Гильом в завещании определил их будущее, которое, вероятно, будет славным, но Жоффруа все же хотелось, чтобы сестры были старше и закаленнее. Он не желал видеть, как их светлые души запятнает отвратительная правда жизни, но знал, что это неизбежно.
Алиенора сняла накидку и набросила ее на спинку отцовского кресла. Его запах по-прежнему витал в этой комнате, потому что он оставил здесь все вещи, а из собора вышел в грубом плаще из некрашеной шерсти, обувшись в простые сандалии. В его котомке лежал лишь черствый хлеб – все, как полагается паломнику. Вместе с Петрониллой они прошли с отцом несколько миль в его свите, а после вернулись в Бордо с архиепископом. Петронилла всю дорогу болтала, прогоняя тишину оживленным голосом и быстрыми жестами, но Алиенора ехала молча и дома незаметно ускользнула, чтобы побыть в одиночестве.
Она медленно ходила по комнате, прикасаясь то к одному, то к другому. Вот орел, вырезанный на спинке отцовского кресла, шкатулка из слоновой кости, в которой хранились свитки пергамента, а также маленький рог и серебряный кубок с перьями и стилосами[2]. Она остановилась рядом с его мягкой голубой накидкой, подбитой беличьим мехом. На плече блеснул приставший волос. Алиенора подняла полу накидки и прижала к лицу, вбирая аромат, ведь его последние, колючие объятия на дороге она отвергла, разозлившись. Она ускакала на Жинне и даже не оглянулась. Вместо нее отца крепко обняла Петронилла, выслушав добрые пожелания, которых хватило бы обеим.
Глаза Алиеноры обожгло горячими слезами, и она промокнула их плащом. До Пасхи совсем недолго, а потом отец вернется домой. Он и раньше часто уезжал – вот в прошлом году отправился с войском в Нормандию, с Жоффруа Красивым, графом Анжуйским, а там его подстерегало куда больше опасностей, чем в паломничестве.
Она опустилась на стул и, положив руки на подлокотники, представила себя владычицей Аквитании, мудрой, вершащей справедливый суд. С раннего детства ее учили мыслить и повелевать. Прясть и ткать ее тоже учили, не забывали и присущие женщинам занятия, которые, однако, служили лишь фоном для куда более серьезного воспитания и размышлений. Отец любил видеть ее в изысканных нарядах и драгоценностях, одобрял женские уловки и женственность вообще; но в то же время относился к дочери как к сыну, которого не дала ему судьба. Она скакала с ним верхом по землям Аквитании, раскинувшимся от предгорий Пиренеев до прибрежных равнин на западе, где между Бордо и шумным портом Ньора располагались прибыльные солеварни. Она видела виноградники Коньяка и леса Пуату, холмы, цветущие речные долины и прекрасные поля Лимузена. Она была рядом с отцом, когда он приводил к присяге вассалов, многие из которых были бунтарями, ищущими ссор, жаждущими собственной выгоды, но все же признавали власть сюзерена – ее отца. Алиенора усваивала уроки, наблюдая за тем, как он с ними обходится. Язык власти звучал не только в словах. Важно было все: духовная сила и ум, жесты и подходящий момент. Отец освещал ей путь и учил сознавать свою власть, освещая все вокруг, но сегодня ей казалось, что она попала в страну теней.
Дверь открылась, и вошел архиепископ. Он сменил изысканную митру на простую фетровую шапочку, а роскошные одежды – на повседневную коричневую рясу, подпоясанную простым узловатым поясом. Под мышкой он сжимал резную шкатулку из слоновой кости.
– Я так и думал, что найду тебя здесь, дочь моя, – произнес он.
Алиенора слегка обиделась, но промолчала. Вряд ли она могла отослать прочь архиепископа Бордо, да и какая-то часть ее души, одинокая и покинутая, хотела обнять Жоффруа, так же как недавно хотелось обнять отца.
Он поставил шкатулку на столик рядом с креслом и поднял крышку.
– Твой отец просил передать тебе вот это, – сказал он. – Возможно, ты вспомнишь кое-что из детства.
Шкатулка была выстлана мягкой белой тканью, на которой покоился кубок из прозрачного горного хрусталя с искусно выточенными снаружи изысканными шестигранниками.
– Он сказал, что вы с ней похожи – драгоценные и единственные в своем роде. Свет, преломленный в хрустале, несет красоту всему, что освещает.
Алиенора сглотнула.