44 Пуатье, апрель 1152 года Алиенора сжимала в руке запечатанный пакет, понимая, что это последний момент, когда она может передумать. Ожидая, когда придет гонец, она стояла у окна и смотрела на прекрасный весенний день. Все вокруг зеленело и расцветало. Прошло несколько дней после годовщины смерти отца, и она не переставала думать о нем. Как и Жоффруа де Ранкон, он лег в могилу мрачной осенью. Остались лишь приятные воспоминания, а ей нужно смотреть в лицо реальности, а не жить мечтами. Воистину пришло время начинать все сначала – а что может быть лучше, чем свадьба с молодым человеком в апрельскую пору его жизни? Ее камердинер объявил о приходе гонца, и она, вздохнув, отвернулась от окна. Мужчина, которого звали Санчо, снял шапку и преклонил перед ней колено. Она выбрала его, чтобы доставить послание, потому что он был надежен, сдержан и умен. Само письмо было составлено таким образом, что если его задержат, то новость, которую он принесет, не будет очевидной для случайного читателя, хотя Генрих все поймет. Поколебавшись еще мгновение, она велела ему встать и отдала пакет. – Передайте это Генриху, графу Анжуйскому, и проследите, чтобы он, и никто другой, получил посылку, – сказала она. – Госпожа. – Санчо склонил голову. – И дайте ему это. – Она протянула мягкую замшевую перчатку для ястребиной охоты. – Скажите, что я надеюсь, она пригодится ему в будущем. Здесь серебро на ваши расходы во время путешествия. Езжайте быстро, но не рискуйте. Отправляйтесь немедленно. Из окна она наблюдала, как он уезжает, запрыгивая в седло огненно-гнедого коня, копыта которого уже были в движении. По дороге он менял лошадей и останавливался на ночлег только тогда, когда это было необходимо. Генрих, по ее расчетам, должен был получить письмо максимум через десять дней, а значит, у нее оставалось чуть меньше трех недель на подготовку свадебного пира. Генрих находился в Лизьё, наблюдая за подготовкой к вторжению в Англию. Весеннее утро наполнялось звуками топора, раскалывающего дерево, и резким запахом горячей сосновой смолы. Корабли, солдаты и припасы все прибывали для летней кампании за проливом. Генриху было всего два года, когда умер его дед, король Генрих I, и Стефан де Блуа захватил трон. Сейчас ему было девятнадцать, он был герцогом Нормандии, графом Анжуйским и был готов исправить ситуацию. Он знал, что его сторонники в Англии в отчаянии после семнадцати лет изнурительных тревог, но он также знал, что Стефан стареет, а его бароны смотрят в будущее. Некоторые из них уже осторожно подбирались к Генриху, рассматривая его как возможного лидера вместо Эсташа, сына Стефана, которого не любили. Генрих был готов сделать все возможное, чтобы привлечь этих людей на свою сторону. Он поднял глаза от подсчета последних прибывших лошадей и увидел приближающегося камердинера с гонцом. Лицо последнего было обожжено непогодой и измождено, но глаза блестели. – Сир, – произнес он с акцентом Пуату и преклонил колено. – Моя госпожа герцогиня Аквитанская приветствует вас. – А ты кто такой? – осведомился Генрих. Всегда полезно запоминать лица и имена. – Санчо из Пуатье, сир. Генрих жестом велел ему встать. – Ну, Санчо, я полагаю, ты принес мне не просто приветствие твоей госпожи? Мужчина достал из своего потрепанного ранца письмо и ястребиную перчатку. – Сир, герцогиня просила передать, что, если вы захотите навестить ее на Троицу, она будет рада пригласить вас на охоту и обсудить вопросы, представляющие взаимный интерес. Генрих бросил на гонца острый взгляд, а затем опустил глаза на печать, прикрепленную к документу плетеным шелковым шнуром. На сургуче была изображена стройная женщина в платье с длинными рукавами. На ее левом запястье сидел сокол, а в правой руке она держала лилию. Генрих прочитал то, что она написала, а затем поднял голову, чтобы окинуть взглядом суету в лагере. Это поставит крест на его ближайших планах, но он должен действовать в соответствии с содержанием письма Алиеноры. Возможно, у него нет эмоциональной заинтересованности в браке с ней, но речь шла о династии и власти. Перечитав послание, он почувствовал проблеск удовлетворения. Он был почти уверен, что она сделает ему предложение, но все же таил сомнение, потому что женщины непостоянны. Гамелин рассказал ему о глупой и жалкой попытке Жоффруа похитить ее по дороге в Пуатье. Генрих намеревался поставить младшего брата на место, как только разберется с более насущными делами. Не было необходимости прекращать подготовку к вторжению в Англию. Он мог отлучиться и жениться на Алиеноре, пока его офицеры продолжали работу. Задумчиво надев перчатку, он натянул ее и сжал кулак. В нос ударил запах новой кожи, насыщенный и слегка металлический, и почему-то от него захотелось есть, как будто он голодал целую неделю. Генрих послал через весь лагерь за Гамелином и, когда брат прибыл с испытаний новой осадной машины, велел ему готовиться к поездке в Пуатье. – Я собираюсь стать женихом, и мне нужна моя правая рука, – сказал он. Гамелин сложил руки на груди. – А как насчет Англии? – То, что богатство Аквитании окажется в нашем распоряжении, – к лучшему. Англия от этого только выиграет. – Людовик будет недоволен, – сказал Гамелин. Генрих взмахнул рукой, словно отгоняя муху. – Я справлюсь с Людовиком; я его изучил, а он меня нет. – По закону вы должны спросить у него разрешения как у своего повелителя, – упорствовал Гамелин. – Ты шутишь! – Генрих ударил своего сводного брата по руке сжатым кулаком. – Узнав, что все свершилось, Людовик даст согласие, но я пока в своем уме, чтобы не обращаться к нему с такой просьбой заранее. Чтобы воспользоваться моментом, нужно его опередить. – Он бросил взгляд на положение солнца. – Сегодня уже слишком поздно ехать, но мы можем подготовиться к выступлению с первыми лучами солнца – и скакать во весь опор. Вечером в своей комнате Генрих проверил небольшой багаж, который он собирался взять с собой в Пуатье. Ему нужно было ехать быстро и налегке, но он предусмотрел место для подходящей одежды к свадьбе и подарка для невесты. Он посмотрел на две драгоценные застежки для манжет, сверкавшие в кожаном футляре. Украшенные сапфирами, изумрудами и горными хрусталиками, они были частью немецких сокровищ, принадлежавших его матери. Она отдала их на военную кампанию Генриха, но он решил, что они сослужат лучшую службу в качестве подарка невесте. В комнату вошла Элбурга, ее густые пепельно-русые волосы были откинуты с лица и подвязаны красной шелковой лентой. На руках она держала маленького ребенка. Элбурга села на табурет, расстегнула платье и сорочку и стала кормить младенца. Генрих смотрел на ее полную белую грудь и розово-коричневый сосок, пока ребенок не закрыл ареолу и не начал энергично сосать. – Ненасытный малыш, – сказал он с весельем и нежностью, ведь это был его первенец и доказательство того, что его семя было достаточно сильным для рождения здоровых мальчиков. Ребенок, которого окрестили Жоффруа, родился семь недель назад. Церковь предписывала, что мужчина не должен вступать в половую связь с женщиной, когда она кормит младенца, но Генрих не обращал внимания на такие придирки, считая их выдумками священников, а не Бога, и взял с собой в поход Элбургу и ребенка для утешения и компании. Элбурга улыбнулась. У нее были красивые белые зубы и полные губы. – Он жаден, как все мужчины, – сказала она и, опустив взгляд, нежно погладила тонкие песочно-золотистые волосы ребенка. Генрих рассмеялся. – Признаться, сейчас я тоже проголодался, – сказал он, – но мне нужна другая пища. Как только Элбурга закончила кормить сына и положила его в колыбель, Генрих отнес ее на кровать и зарылся лицом в ее чудесные волосы. Энергичное занятие любовью и удовольствие от кульминации на мгновение приглушили его энергию и успокоили, и он удовлетворенно лежал рядом с ней, сложив руки за головой. Она положила руку ему на живот и легонько потрепала пушистую полоску волос, идущую от пупка к паху. – Мне нужно ненадолго уехать, – сказал он. – Но согревай мою постель. Она подняла голову. – Разве я не поеду с тобой? – Дорогая, я не говорю об Англии. Сначала у меня дела в Пуатье. Я навещу тебя и ребенка, когда смогу, но это может случиться нескоро. Не волнуйся, в мое отсутствие у тебя будет все, что нужно. – Но я думала… – Она села и посмотрела на него, ее серые глаза расширились. Генрих язвительно сказал: – Я женюсь, любовь моя, на бывшей королеве Франции и герцогине Аквитанской. Когда дама такого ранга и богатства делает предложение, от него не отказываются. В ее голосе прозвучали нотки осторожности и тревоги: – Женишься? Генрих скорчил гримасу. Он не понимал женских глупостей в таких вопросах и быстро терял терпение. – Я уже сказал, что позабочусь о тебе. Не волнуйся. Элбурга прикусила губу и отвернулась. – Она красивая? Он слегка пожал плечами. – Ее внешность мало что значит. То, что она есть, и земли, которыми она владеет, делают ее нужной мне. Тебя я выбрал сам. – По-своему галантное замечание Генриха было правдивым, но он использовал его расчетливо, чтобы успокоить девушку. Теперь, когда его чувственный аппетит был удовлетворен, мысли Генриха уже были заняты путешествием в Пуатье. Он был неравнодушен к Элбурге и любил ребенка, но все это было второстепенно в сравнении с его планами. – Спи, – сказал он, положив руку ей на талию. – Может быть, я и женюсь, но ты не путай дело с удовольствием. – А я – мать твоего первенца, – сказала она с гордостью. – Да, это так. – Он гладил ее волосы, но его мысли были заняты будущим и новыми возможностями, которые открывало письмо герцогини Аквитанской. – Ну как? – Алиенора повернулась к Марчизе, раскинув руки, чтобы продемонстрировать великолепное платье из красного дамаста с орлиным узором, вытканным золотыми нитями. Она только что получила известие о том, что Генрих прибыл с небольшой, быстро передвигающейся свитой и его проводили в приготовленные для него покои. Марчиза сделала реверанс. – Может быть, вы больше и не носите титул королевы, но остаетесь ею – не королевой Франции, но Аквитании. Улыбка Алиеноры была невеселой. – И возможно, когда-нибудь стану королевой Англии. Пойдем посмотрим, что скажет в свое оправдание этот мой вероятный муж. Вассалы и слуги Алиеноры преклонили колена при ее появлении. Рауль де Фай и Гуго де Шательро проводили ее к креслу на высоком помосте, где к ней присоединились Жильбер, престарелый епископ Пуатье, и архиепископ Бордо Жоффруа. Сцена была подготовлена, она приказала ввести Генриха и его свиту в большой зал. Генрих разрумянился от недавнего умывания. Он вымыл волосы, и их влажный цвет был почти таким же темным, как корица. На нем была туника из темно-синей шерсти с алой каймой, усеянная драгоценными камнями. В стоявшем рядом с ним придворном она узнала Гамелина Фиц-Каунта.