Глава 6 Миссис Полл появилась, как Мэри Поппинс, из ниоткуда, когда мне было примерно шесть месяцев. А когда мне было почти одиннадцать лет, она внезапно умерла в самом начале своего отпуска в Лайм-Реджис, и в общей сложности она была с нами почти целых десять лет. В то время мне казалось особенно несправедливым, что она умерла там, потому что она всегда мечтала поехать в Лайм. Она никогда не ездила в отпуск, вместо этого устраивая себе однодневные поездки: в Бате у нее была подруга и какой-то далекий родственник в Кембридже, и время от времени она ездила к ним на денек, но нечасто. До сих пор я по привычке смотрю вверх, когда иду по Ноэль-роуд, в надежде увидеть свет в ее окнах. Она всегда была дома. И мне так жаль, что я не могу ее ясно себе представить, ее лицо расплывается в памяти. У меня не осталось ее фотографий. Она просто всегда была рядом. Несколько лет мама работала официанткой в старомодном итальянском ресторанчике на Аппер-стрит. Три дня в неделю, когда я была маленькая, миссис Полл забирала меня из школы, и мы с ней пили чай, пока мама была на работе. Но обычно я и так поднималась к ней. Я начала ненавидеть выходные: у меня не было повода пойти к миссис Полл. Но иногда я придумывала всякие поводы: мне кажется, дымом пахнет, миссис Полл. Иди посмотри на эту божью коровку в саду, миссис Полл. Мамы уже давно нет, и мне одиноко, миссис Полл. Ее дверь запиралась только на щеколду, но я всегда стучала. Мама вбила мне в голову, что я не должна считать весь дом своим, что я должна давать ей отдыхать. Но я ей не верила. Я была убеждена, с детским высокомерием, что ей нравилось быть со мной. Ее кухня была очень стильной для того времени. Таковой была и она, всегда одеваясь со вкусом. Кухонная мебель была отделана агрессивно оранжевым, и отдельно стояла коричневая плита; у желтого стола из соснового дерева была скамейка, на которую я вставала на коленки и глазела на канал, в который упирался наш дом, и на Сити за каналом. Теперь этот чудесный вид исчез за монолитными офисными зданиями и пустыми квартирами миллионеров. Но тогда можно было разглядеть краешек большого мясного рынка Смитфилд, открытое пространство древнего Чартерхаус, купол собора Святого Павла, сшитые будто из лоскутов улочки с новыми домиками и офисами, построенными на месте воронок от бомб. – Как сегодня в школе, моя маленькая Нина? – Спасибо, хорошо. Миссис Полл, сегодня пятница. – Ну, да. Хочешь тост с корицей? – Да, пожалуй. И рука в кольцах, подзывая подойти и поцеловать ее, гладила меня по волосам, потом она поворачивалась к плите и включала гриль, и смазанный маслом хлеб, посыпанный сахаром и корицей, которые она разрешала мне смешать самой, издавал карамельный, ореховый, пряный аромат – вы чувствуете его, этот запах, который уносит вас в прошлое? Это мой запах. И так приятно вспоминать, снова ощущать его, что я часто готовлю сама себе такой тост, чтобы просто почувствовать, что она рядом. Я знала ее лучше всех, но мне жаль, что я не расспросила ее побольше о жизни до меня. Я была ребенком, когда мы познакомились, а дети эгоисты, и хотя мама выжимала из нее разные подробности, она тоже впоследствии очень смутно помнила прошлое миссис Полл: ее американское происхождение иногда не давало ей ухватить нюансы разговора, и иногда она просто чего-то не понимала, например то, что Кент – это графство. Но я знала, что миссис Полл была вдовой, которая, проведя всю свою замужнюю жизнь в Бромли или где-то неподалеку, решила переехать обратно в Лондон после того, как умер ее муж. Ей снова хотелось пожить в городе, прежде чем она состарится настолько, чтобы радоваться ему: «Пока моя голова еще работает, ну и тело – посмотрим, что раньше откажет». И я помню, как это меня пугало – мысль, что миссис Полл, центр нашего мира, однажды будет не с нами. Думаю, она была еврейка, не знаю почему. Она выросла в Ист-Энде и иногда рассказывала о кошерных мясных лавках, и о старых ткацких домах, и о Бетнал Грин Бойз Клаб, где устраивали танцы, на которые они бегали девчонками. Каждое лето они на день ездили в Кент собирать клубнику, и, если не ошибаюсь, ее семья работала в порту несколько поколений. У нее был младший брат, который умер от свинки, когда ему было два. Маленькая Эйприл держала его на руках, когда он умирал, а потом завернула его тело, чтобы маме не пришлось это видеть. Она была гордой женщиной, гордой за то, что выросла там и что выбралась оттуда, и гордой за свою собственную новую жизнь. Каждый день она была одинаковая – и для меня, приходящей из подвальной квартиры, где по полу была разбросана одежда и всякие бумаги, и открытые банки из-под запеченных бобов ржавели на кухонном столе, где я знала, что меня любят, но иногда не представляла, где искать свои штаны, жилет и носки или где я буду сегодня спать, – я не могу даже выразить, как нравилось мне у нее в квартире. Она приятно пахла, была всегда безукоризненно одета, ее крепкая, но элегантная фигура была затянула в аккуратную твидовую юбку и шелковую рубашку, туфли-лодочки разных оттенков черного и коричневого, некоторые с крошечными, щегольскими пряжками. Она носила часы на цепочке, розово-золотые сережки и браслет в цвет. У нее было теплое, черное шерстяное пальто с огромным бархатным воротником и манжетами, обшитые небесно-голубым шелком – чудесная вещь, и она носила ее каждую зиму, когда мы были вместе. У нее было не много денег. Я это знала, потому что она всегда говорила мне, какая она бедная. Она невероятно на всем экономила – я также это знала, так как она сообщала мне цену всего, что было в ее буфете, когда брала меня в поход за продуктами, и убеждалась, что я точно знаю, что в корзине и сколько все это стоит. До сих пор я могу точно подсчитать мою продуктовую корзину, и я уверена, что это была одна из причин, почему мы с Себастьяном не могли быть вместе – он был совершенно безразличен к семейному бюджету. Миссис Полл упала бы в обморок, если бы увидела его хамон иберико по 15,99 фунта в нашей продуктовой корзине. Я часто думала, что бы она сказала о моем муже, что бы она вообще сказала о многих вещах. Я по ней скучаю. Она любила музыку – она доставала билеты в Ковент-Гарден на балет или оперу, хотя первое ей нравилось больше. Она говорила, что опера так расстраивала ее, что она не могла больше смотреть «Тоскану». Она любила выставки, и часто ее можно было увидеть в кафе у Королевской Академии или у Тейт – если вы когда-нибудь спрашивали себя, кто эти аккуратно одетые пожилые дамы, которые в одиночестве пьют там чай с пирожными, то они были версией миссис Полл. Она организовывала блошиные рынки для местного социального центра, сортируя одежду и оставляя кое-что для нас с мамой, за что она платила довольно большие деньги. Ей нравилось ездить на автобусе, она знала Лондон как свои пять пальцев, точнее – как он выглядел десять лет назад. Она, как и я, любила этот город, его закоулки и секретики, его аллеи и приключения. Но больше всего она любила свою уютную квартирку, с ее книгами, с ее радио, с маленьким пластиковым телевизором с крошечным белым выключателем, который она переносила из кухни в спальню, если нам с ней хотелось посмотреть фильм. Она была домоседом, как она мне говорила, когда мы вместе валялись в кровати. «Мне не нравится уезжать далеко от Лондона. Ведь все, что мне нужно, есть здесь, правда?» Ее муж, которого она встретила во время войны, был русским беженцем, его звали Михаил Полянский, и я думаю, что ей нравилась экзотика ее новой фамилии. Жалко, опять же, что я не расспросила ее о нем побольше и об их совместной жизни до того, как она переехала на Ноэль-роуд. Однажды солнечным днем я прибежала наверх, чтобы спросить ее, не хочет ли она прогуляться со мной вдоль канала, и когда она не ответила, я прокралась в кухню и обнаружила ее с фотографией в руке, на которой был изображен низкий темноволосый мальчик с широкой улыбкой. Она сморкалась в платок, а когда заметила меня, вытерла глаза. – Ах, это ты. Здравствуй, дорогая. Не обращай внимания, я просто решила всплакнуть. – Это твой муж? – спросила я с любопытством. – Да, куколка. Как раз перед… перед тем, как мы поженились. – Она встала и заботливо убрала фотографию на место, в ящик тумбочки в коридоре. Я пошла за ней. – Тебе грустно? – Да, когда я думаю о нем. Он был хороший человек. Я не знала ее девичьей фамилии: мама окрестила ее миссис Полл много лет назад, когда они первый раз встретились. Мама много раз рассказывала мне о той встрече; в детстве это была моя любимая история. За несколько недель до этого подтвердили, что мой отец погиб. Мама все еще ждала, что Музей естественной истории даст ей хоть какую-то информацию – что произошло, почему они не привезли тело домой? Из-за всего этого она не могла понять, что ей делать дальше – у нее не было денег, и в тот день она еще ничего не ела. Ее родители присылали чеки, но неохотно; а чтобы звонить им, ей приходилось просить их оплачивать звонок. Джек и Бетти Гриффис, казалось, почти с радостью восприняли новости о ее беде, поскольку это доказывало, что они были правы в отношении ее многообещающего будущего с этим «охотником на бабочек», как его называл мамин отец. Пособие по уходу за ребенком она не получила из-за каких-то трудностей в том, чтобы доказать, что она, американка, была замужем за британцем. Стоял очередной ужасно холодный апрель – весна отказывалась наступать, морозило каждое утро – и сырость в нашей квартире расползалась, завоевывая территорию. Несколько друзей, которые у нее были, давно испарились, и она была совершенно одна. Это было, как она говорила мне, когда я просила рассказать о миссис Полл, самое дно. Мы шли по коридору, я и мама, по пути на прогулку, я ревела в слинге из подручных средств, который моя предприимчивая мама смастерила из порванной простыни (тогда нам еще не подарили колыбельку), закутанная в пеленки, которые маме выслала ее подружка из Штатов, в которые она засовывала меня почти всегда – особенно когда я спала, потому что там было тепло, а мы всегда мерзли. Мама шла с одуревшими от недосыпа глазами и в ужасном настроении. Когда она попыталась меня успокоить, она увидела женщину, спускающуюся по лестнице, и поняла, что это, должно быть, новая соседка с верхнего этажа, которая поспешно и незаметно въехала днем раньше. «Очень элегантная леди, – сказал маме мистер Лоусон с намеком в то утро. – Нам очень она нравится». И вот мама прижалась к стенке в коридоре, надеясь не столкнуться: она говорила, что не могла тогда видеть людей, и часто мистер Лоусон и капитан Веллум, до того как оглох, жаловались на то, что я плакала. Меня невозможно было успокоить, я плакала и плакала. – Здравствуйте, – послышался голос, и миссис Полл сошла на последнюю ступеньку и улыбнулась маме. – Какая чудесная малышка. Это был первый добрый голос, который мама слышала за те дни, и она посмотрела на миссис Полл, как утопающая женщина смотрит на спасательный жилет. Миссис Полл была в мягком пальто с узкими рукавами, отделанными шерстью и бархатом, ее блестящие черные волосы были побиты сединой и аккуратно заколоты шпильками, ее искрящиеся глаза улыбались. На руке у нее была перекинута корзинка, и от руки написанный список торчал между пальцами в перчатке. – Эйприл Полян… Поли… Ох! – сказала она, протягивая маме руку. – Полянская. Извините, я немного устала, и мое имя так сразу и не выговоришь. Мой муж был… русским. Маме показалось, что она немного нервничала. – Давайте назовем вас миссис Полл, – сказала она ей. – Ах, да, давайте. – Эта странная добрая женщина согласилась и улыбнулась мне. – Что ж, кажется, мы соседи. А кто это у нас тут? Мама сказал ей: – Это Нина. У нее режется зуб, и она очень сердится, и ее мама тоже немножко устала. Миссис Полл просто взяла меня, повернув к себе лицом, и я уставилась на нее, красная от злости, с сопливым носом, с выпученными от гнева глазами. Она нежно подула на мое лицо и потом тихонько поцеловала. – О, ты чудо, – сказала она. – Но какая ты сердитая малышка! – Она посмотрела на маму, и мама говорила, что в этот момент она каким-то образом поняла, что эта женщина хороший человек. – Почему бы мне не взять тебя на маленькую прогулку, а твоя мама выпьет чашечку чая и пять минут отдохнет. Звучит неплохо, да? – О, спасибо, но… – Мама начала перечислять причины, из-за которых не следовало этого делать. – …Не беспокойтесь. Не надо. И миссис Полл ответила: – Я была няней и привыкла к детям. Я ужасно по ним скучаю, на самом деле. Пожалуйста, дорогая, идите вниз и отдохните. С ней все будет в порядке. Вы можете сказать, что моя мама сумасшедшая, если согласилась на это, но если бы вы встретились с миссис Полл, вы бы не посчитали ее поступок странным. Она была замечательная по-своему, и это поражает меня и сейчас: она любила вещи сами по себе, была щепетильна насчет манер и времени, хотя никогда не выходила на первый план. Она всегда говорила, что все дело в ее восточнолондонском воспитании. Ее научили уважать других, приносить пользу. Она была из другого поколения, конечно, и иногда они с мамой спорили, когда она пыталась, как мне кажется, утихомирить маму. Но они с мамой любили друг друга. Мама называла ее «боевая подруга» – тот, кого здорово иметь под боком, когда наступали тяжелые времена. И она была там так нужна. Однажды днем за чаем мама спросила ее, почему она это сделала, почему помогла нам, взяла нас под опеку. Миссис Полл пригладила юбку и молчала дольше, чем мы с мамой ожидали. – Я сидела тут день за днем, ждала на остановке маленький автобус, который приедет и заберет меня в Бромли, – ответила она наконец. – Я ходила по магазинам, ходила в библиотеку. Иногда гуляла в парке с сэндвичем, сидела на скамейке, смотрела на жизни других, но внутри себя я кричала, хотела потрепать волосы маленькой девочки, или поговорить с папашей, или помочь мамочке с коляской. А я не могла. Мужчина, который жил через три квартиры от меня, умер, и за месяц никто так об этом и не узнал. И тогда я поняла, знаете, что я совсем одна, там, где прожила почти тридцать лет. Вы не знаете, как это. – Догадываюсь, – сказала мама. – Конечно. Ну, я поняла, что свихнусь, если ничего не придумаю. Мой муж умер, моя сестра умерла, мои племянницы в Канаде. Мне нужно видеть что-то новое, ходить в новые места, быть полезной. Так что даже не благодарите меня. Это я должна вас благодарить. Мне очень повезло, что… Что я вас нашла. На мой девятый день рождения мама подарила мне открытку и подарок и наскоро организовала поход в «Макдоналдс» с четырьмя скучными друзьями. Когда мы с ней шли домой, держась за руки, она сказала: «Слава богу, все кончилось, какое облегчение!», и мы пошли наверх, потому что миссис Полл позвала нас на чай. Миссис Полл всегда вырезала рецепты из «Вуманз Оун» и «Гуд Хаускипинг»[1]. Она ждала нас, и когда мы поднялись на второй этаж, она закричала: «С днем рождения!» Она испекла мне торт в форме замка, украшенный зубцами, со спусковой решеткой и настоящим рвом, и на Чейпел-маркет она нашла огромную свечу, в которую был вделан казу, исполняющий «С днем рождения тебя». И еще она вручила мне диск Дискмана, который я много лет хотела, но даже не смела на него надеяться. И еще проигрыватель «Тейк Зет Сиди». Я годами слушала тот диск, пока оболочка не треснула и он не развалился на части. Хотя дело было не в проигрывателе. Дело было в тосте с корицей, в походах в библиотеку, в трех китайских собачках на камине, которым мне разрешили придумать имена, во взбивании яиц во время купания и в пене для ванн, которую она использовала, чтобы делать самую густую пену, совсем как на торте в виде замка, потому что все это давало мне понять, что кто-то обо мне заботится, кто-то присматривает за мной, кто-то любит меня. Это все нужно детям, правда. Это очень просто. В том году вышла третья мамина книга, и она много ездила, выступая в библиотеках и читая лекции школьникам, и один раз я провела счастливую неделю с миссис Полл. После того как третью ночь подряд я просыпалась с криками из-за кошмара, снова намочив постель, миссис Полл набрала мне ванну и сварила мне какао, а потом мы вместе забрались к ней в кровать. На часах в кухне было 2.13 утра. Я никогда раньше так допоздна не засиживалась: две предыдущие ночи она снова меня закутывала и относила в постель. – Не хочешь рассказать мне, что такое страшное заставляет тебя кричать во сне, как будто тебя ест стая волков? – спросила она наконец своим ужасно мягким голосом. Я хихикнула нервно, потому что не хотела это снова вспоминать. – Ничего такого. – Ничего такого. Хм. – Она отхлебнула какао, и я пристроилась с ней рядом, чувствуя, как тяжелое одеяло давит мне на ноги; я совсем не хотела спать. – Нина, если тебя что-то беспокоит, ты не можешь просто спрятать это подальше. Иначе оно застрянет здесь. – Она похлопала себя по голове. – Вот тут. Что тебе снилось? – Ничего. – Ничего такого и ничего, – сказала миссис Полл. – Ты знаешь, что я делала, когда ты меня разбудила? Я писала в своем дневнике. – Ты ведешь дневник? – Это было так в стиле миссис Полл. – Да, веду, моя юная леди. Только для себя, поэтому не придумывай там ничего. – Не беспокойся. Я не вижу никакого толку от дневников, – сказала я надменно. – Раньше я тоже не видела. Но мне нравится вести мой дневник. Он только для меня одной. Я пишу туда все, что беспокоило или расстраивало меня в течение дня. Я пишу обо всех своих маленьких ошибках, о том, как надо было поступить. Я составляю список того, что заставило меня улыбнуться, за что я благодарна этому дню, и потом прочитываю все от начала до конца и снова вспоминаю, как мне повезло, и потом переворачиваю страницу и больше туда не смотрю. – А за что ты благодарна сегодня? – спросила я с любопытством, потому что она никогда не говорила о себе. Она немного помолчала. – Ну, Нина, смотри. Я благодарна за то, что автобус приехал, когда пошел дождь. И я благодарна, что сегодня встретилась со своей подругой Анной и что мы перекусили у Британского музея. – О, что ты там смотрела? Ты видела египтян… Проигнорировав мой вопрос, потому что она уже была сыта по горло моей всепоглощающей египтологической манией, миссис Полл продолжила: – И еще я благодарна, что ты пошла в школу, и хоть тебе поставили четыре из десяти за контрольную по математике, я благодарна, что ты хотя бы постаралась. И я могу рассказать об этом твоей маме, когда она меня спросит, потому что учителя опять говорят, что ты недостаточно концентрируешься, но я знаю, что это неправда. Я ничего не сказала, только потерлась пальцами ног о ее мягкие ноги и отпила еще немного какао. Она сказала: – Ах, да… ну, еще я благодарна за тебя и за твою маму. Вот и все.