– Где Конрад? – спросила я. Я не забыла про свое обещание, но он усложнял мне задачу, то и дело куда-то пропадая. – Оставьте его ненадолго в покое, – посоветовал Джереми. – Вы, ребята, есть хотите? Я хотела, но не собиралась в этом признаваться. – А ты? – Да, немного. У нас полно еды… внизу. На последнем слове его голос задержался. Я понимала, как ему не хочется спускаться вниз, смотреть в глаза собравшимся и видеть там жалость. «Как печально, – покачают они головой, – что такие юные мальчики остались без матери!» Его друзья на поминки не пришли, разъехались сразу после похорон. Там внизу собрались только взрослые. – Я схожу, – вызвалась я. – Спасибо, – сказал он с благодарностью. Я встала и вышла, закрыв за собой дверь. На лестнице остановилась, чтобы рассмотреть семейные портреты: все на матовой бумаге и в одинаковых черных рамках. На одной фотографии изображен Конрад в галстуке-бабочке, с дырками вместо передних зубов. На другой – восьмилетний Джереми в кепке с эмблемой «Ред Сокс», которую не снимал, наверное, все лето. Он утверждал, что это счастливая кепка, и носил ее каждый день на протяжении трех месяцев. Раз в пару недель, пока он спал, Сюзанна тайком стирала ее и клала на прежнее место. Внизу взрослые бродили по комнатам, потягивая кофе и разговаривая приглушенными голосами. Мама стояла у фуршетного стола и отрезала куски пирога для незнакомцев. Во всяком случае, незнакомцев в моих глазах. А она, интересно, с ними знакома? И знают ли они, кем она приходилась Сюзанне, что они были лучшими подругами и почти всю свою жизнь каждое лето проводили вместе? Я взяла пару тарелок, мама помогла наполнить их едой. – У вас там наверху все хорошо? – спросила она, подкладывая на тарелку кусочек голубого сыра. Я кивнула, возвращая его на блюдо. – Джереми не любит голубой сыр, – объяснила я, беря вместо этого стопку галет и гроздь зеленого винограда. – Ты видела Конрада? – По-моему, он в подвале. – Поправляя сыр на блюде, она добавила: – Может, сходишь, посмотришь, как он там, заодно отнесешь ему тарелку? А эту я сама наверх отнесу. – Ладно. – Я взяла тарелку, пересекла столовую и увидела Джереми со Стивеном. Они спускались по лестнице. Потом Джереми остановился поговорить с какими-то людьми, покорно перенося их объятия и рукопожатия. Наши взгляды пересеклись, я подняла ладонь и едва заметно ему помахала. Он сделал то же самое и чуть скептически скосил глаза в сторону женщины, цепляющейся за его руку. Сюзанна бы им гордилась. Я направилась в подвал. Сюзанна обустроила его для Конрада, когда тот увлекся электрогитарой. Подвал тогда обили коврами и улучшили звукоизоляцию. Ступив на лестницу, я очутилась в темноте. Конрад не включил свет. Я подождала, пока глаза привыкнут, и осторожно, ощупью спустилась вниз. Нашла я его быстро. Конрад лежал на диване, пристроив голову на коленях какой-то девушки. Она гладила его по голове, обыденно, словно так и надо. Девушка выглядела загоревшей, хотя лето только-только началось. Она сняла обувь и положила голые ноги на кофейный столик. А Конрад – он гладил ей ногу. У меня внутри все сжалось и напряглось. Я видела ее на похоронах. Подумала, что она очень хорошенькая. Даже заинтересовалась, откуда она. Похоже, из Восточной Азии. А может, индианка? Черноволосая, темноглазая, одета в черную мини-юбку и черно-белую блузку в горошек. И повязка, на голове у нее была черная повязка. Она заметила меня первой. – Привет, – поздоровалась. Только тогда Конрад обернулся и увидел меня в дверях с тарелкой сыра и крекеров. Он сразу сел. – Это для нас еда? – спросил он, избегая моего взгляда. – Мама попросила передать, – отчего-то тихо сказала я. Я подошла и поставила тарелку на кофейный столик. Мгновение помялась, не зная, что делать дальше. – Спасибо, – произнесла девушка тоном, которым, скорее, отпускают подчиненного: «Можешь идти». Не заносчиво произнесла, но так, что стало понятно: я помешала. Я медленно попятилась из комнаты, а, добравшись до лестницы, бросилась наверх. Продираясь сквозь толпу в гостиной, я слышала за спиной Конрада. – Погоди! – крикнул он. Я уже почти пересекла вестибюль, но Конрад догнал меня и схватил за плечо. – Чего тебе? – огрызнулась я, стряхивая его руку. – Пусти! – Это Обри, – сказал он, разжимая пальцы. Обри. Девушка, разбившая Конраду сердце. Я по-другому ее себе представляла. Блондинкой. Не такой хорошенькой. Этой девушке я не соперница. – Простите, что прервала ваше воссоединение. – Ну что ты как маленькая? В жизни бывают мгновения, которые всем сердцем хочется отменить. Вроде как отправить в небытие. Если б мог, заодно и себя отправил бы туда же, только бы этого мгновения не случилось. Для меня такой стала следующая секунда. В день, когда похоронили его мать, парню, которого люблю больше всего на свете, я сказала: – Иди ты к черту! Хуже этого я никогда никому не говорила. Ни разу в жизни. Не то чтобы я раньше не произносила этих самых слов. Но его взгляд… я не забуду ни за что. От его взгляда захотелось умереть. В нем подтверждались мои самые гадкие самоуничижительные мысли, то, что – молишься и надеешься – никто и никогда о тебе не узнает. Потому что, если б узнали, поняли бы, кто ты есть на самом деле, и с презрением отвернулись. – Мне стоило догадаться, что с тобой этим и закончится, – выдавил Конрад. – Что это значит? – спросила я жалким голосом. Он стиснул зубы и пожал плечами. – Забудь. – Нет, ты скажи! Он развернулся, чтобы уйти, но я встала на его пути. – Говори! – потребовала я, распаляясь. Он взглянул на меня и сказал: – Я знал, что зря мы с тобой что-то начали. Ты ведь еще ребенок. Как же я ошибся! – Я тебе не верю! Гости вокруг стали оборачиваться. Мама стояла в гостиной с людьми, которых я не знала. Когда я заговорила, она подняла голову. Но я боялась на нее даже взглянуть – так у меня горело лицо. Я понимала, что правильнее всего сейчас уйти. Знала, что именно так и надо поступить. В тот миг я словно мысленно взлетела под потолок и со стороны увидела себя и то, как все остальные на меня смотрят. Но когда Конрад лишь пожал плечами и снова двинулся прочь, я почувствовала такую ярость, ощутила себя такой… ничтожной. Я и хотела бы себя остановить, но не могла. – Я тебя ненавижу! Конрад обернулся и кивнул, как будто именно это и ожидал услышать. – Хорошо. В его взгляде ясно читалось: «Какая же ты жалкая. Я сыт тобой по горло. Все, хватит!» У меня подкосились ноги. – Не хочу тебя больше видеть! – крикнула я и, оттолкнув его, так быстро взбежала по лестнице, что споткнулась о верхнюю ступеньку. Упала и больно ударилась коленями. Кто-то, кажется, ахнул. Я едва видела сквозь слезы, застилавшие глаза. Слепо встала и ринулась в гостевую комнату. Там я сняла очки, легла на кровать и разрыдалась. Я не Конрада ненавидела. А себя. Немного погодя поднялся отец. Он несколько раз постучал, и, не услышав ответа, вошел и присел на край кровати. – Как ты? – спросил он таким ласковым голосом, что из уголков глаз у меня вновь потекли слезы. Не надо со мной так разговаривать, я этого не заслужила. Я перекатилась на другой бок, спиной к нему. – Мама сердится? – Нет. Конечно нет, – заверил он. – Спускайся вниз со всеми попрощаться. – Не могу. Как я могла пойти вниз и смотреть людям в глаза после такой сцены? Исключено. Какой позор, и я сама его на себя навлекла. – Белли, что у вас с Конрадом произошло? Вы поссорились? Между вами все кончено? Так странно слышать от папы «все кончено». Я не могла с ним это обсуждать. Слишком уж это дико. – Пап, я не могу с тобой об этом говорить. Просто оставь меня, ладно? Я хочу побыть одна. – Ладно, – уступил он, и по голосу я поняла, что он обиделся. – Хочешь, позову маму?