Время остановилось. Чувствую влагу на щеках - слёзы? Мне невыразимо хорошо, я, наверное, превратилась в иной вид, ведь люди просто не могут чувствовать так. Давала себе слово не сравнивать и не нарушила обещание, потому что всё, что было до этого, теперь кажется пустым и искусственным, суррогатом. Новой открытой собой хочу пробовать всё - его кожу, вкус, запах. Прикусываю шею в том месте за ухом, где в диком ритме бесится венка. Лёша глухо стонет ещё ускоряясь, будто бы это возможно. Лихорадочно шепчет, что даже представить не мог, что так не бывает… Да-да? Ты тоже это почувствовал? Отрываюсь, заглядывая в глаза Нечаеву, и чистейшее пламя, яркое до одурения, обжигает сетчатку. Жмурюсь, на в силах вынести, и растворяюсь. Волна за волной меня сметает обрушивающимися ощущениями. Нас утягивает в темную глубину, словно мы хакнули какой-то самый важный предохранитель, не подумав, что человеку он выдан не просто так. Мне критически не хватает дыхания, я где-то грани. Мир кружится, будто взлетела на рампе и никак не могу остановить вращение и приземлиться. Судорожно хватаю воздух, в панике слепо цепляюсь за Лёшу, держусь, как за единственную опору, последнюю возможность не перестать быть. Боги, какая же дура, думала, что не разобьюсь. Да я уже вдребезги! Вместе с восторгом от близости в открытое сердце на полном ходу влетает одиночество, в котором я прожила эти семь лет, не понимая, почему даже в самой жаркой стране у меня подмерзают ноги, и почему греет душу только архитектура - моя настоящая любовь. А за одиночеством сразу следует страх — страх, что я могла бы прожить всю жизнь, так и не узнав, как бывает по-другому. Настолько по-другому! Горько всхлипнув, пытаюсь освободиться из сильных рук. Мокрые веки покрывают частые поцелуи. Он тоже ощутил этот страх и прижимает к себе с удвоенной силой, а меня всё топит и топит болезненным осознанием, что я больше не дам прикоснуться к себе никому другому, даже ему не дам. Лёша перехватывает за затылок, целует глубже, но с обидой не совладать никак. Особенно сейчас, когда поняла, как это - быть к кому-то действительно близко. Мы ведь могли не потерять это время, остаться вместе… По-детски глупо и так же отчаянно хочется отомстить, причинить ему боль. С размаху прикладываюсь ладонью к его скуле, отбивая пальцы. Ошарашенный Лёша перестаёт дышать и на миг ослабляет хватку. Мне достаточно, чтобы скрыться за дверью ванной, запереть замок и свернуться на пушистом ковре калачиком. В голове пульсируют мысли, сквозь которые едва пробиваются его сбивчивые уговоры: - Лиза, Лиз, не закрывайся, моя хорошая… Пусти меня… Пожалуйста… Пустила уже… Идиотка. Слёзы с громкими всхлипами выкатываются из-под ресниц в высокий ворс ковра. Пустила и не знаю, что с этим делать. В этот раз я уж точно не выберусь… Хочется прокричать, чтобы не трогал, но не могу, горло перехватывает - вырываются только новые всхлипы. Сиплый голос Нечаева теряет горячечную суетливость и обретает глухую твёрдость: - Я войду… не пугайся… Да вашу мать, оставь же меня в покое! Думаю так, когда передо мной опускается совершенно нагой Лёша. Когда аккуратно убирает ладони от лица и, наклонясь, закладывает их себе на плечи. Когда нежно обнимает за талию и сажает себе на руки. Когда гладит всё тело ладонями от макушки до пальцев, прижимаясь губами ко лбу. Когда согревает до самых косточек теплом своей кожи, горячей душой, пылающим сердцем. Ломаюсь, чувствуя, как он растекается во мне. По артериям, венам, капиллярам. Рыдаю, оплакивая всё, что не случилось и… не случится. Засыпая в его руках, даю себе время до утра, а потом - прочь от него. Может, не успею привыкнуть и тогда, наверное, как-то смогу жить дальше. Попробую… Глава 27 Глава 27 Прохладные пальцы гладят по щеке, спинке носа, очерчивают нижнюю губу. Будят. Я проспала всю дорогу до Лёшкиного дома и не хочу просыпаться. - Ты так и собиралась лететь, воришка? - дёргает за воротник собственной рубашки, в которой от него сбежала утром и в которой собиралась ехать в аэропорт. Не смогла снять… Не смогла. - Мне идёт графитовый, - бурчу в ответ, отворачиваясь с намерением продолжить спать на жутко неудобном сидении. То ли дело подремать в Юленьке… - Сова, тебя понести или ножками…? - ухмыляется Лёшенька, открывая мне дверь. - Ножками, - цепляюсь не него обезьянкой, обвивая ногами талию, - твоими. Довольно смеётся, заходя со мной в просторный холл новенькой многоэтажки. С занятыми руками подставляет консьержу карман, в котором ключи от трактора: - В багажнике чемодан, заберите, пожалуйста, - и топает к лифту. В смущении утыкаюсь ему носом в ключицу. Похлопывает ладонью по попе: -Эй, ну ты что? А что я… Только начинаю понимать, насколько кардинально изменились мои планы. Правильнее будет сказать - жизнь, но об этом сейчас так не хочется думать. Я давала себе время до утра? Катастрофически не хватило. Я пыталась уехать? Никак не вышло. Можно было бы свалить на Нечаева, который не отпустил, или в крайнем случае - на нейроны, решившие за меня, что рядом с ним лучшее место в мире. Не-а. Врать себе - самое неблагодарное и энергозатратное занятие. Как бы ты себя ни убеждал, что проще жить со спокойным сердцем, душа сразу потянется к теплу, едва почувствует его. И сердцу, оказывается, не надо “проще”, оно потом жестоко отомстит тебе за годы обмана и одиночества, вернув всю боль одним махом. Как моё мне. В ужасе думаю, как объяснить Карлу переезд из гостиницы и отмену поездки на озеро с чистейшей водой бирюзового цвета, лежащее у подножия Альп. Почти не придётся врать - со мной проект первой очереди отелей будет продвигаться значительно быстрее, закончу стажировку как и предполагалось до всех событий. Но... И надо искать квартиру - в гостиницу вряд ли заселят обратно, в сезон у них моментально улетают освободившиеся номера. Да и к лучшему - после сегодняшней сцены у невесты Карла неважная репутация. Меня сгружают на кресло в кухне. Забираюсь с ногами, осматриваюсь. Лёшка по плечи ныряет в хромированный холодильник странной вытянутой формы. Понтовый, конечно, но какой-то не Нечаевский. Вообще, весь интерьер не Лёшин. Усугубленный хай-тек - слишком чёткая, на грани острого, геометрия, много серых тонов, холодного металла, полированный камень, толстое промышленное стекло. Бррр. Из уютного - только королевское кресло на тесноватой кухне и, гм, диван в гостиной. Представляю солнечного, голубоглазого Лёшу совсем в другой обстановке. Что-то тёплое, глубоко кофейное со сливочно-кремовым. И много света с воздухом для размаха души, а не этот “склеп”, смотрящий окнами на соседнюю “свечку”. - Это же не твоя квартира? - по реакции вижу, что угадала. - Эм… нет, - отворачивается к рабочей поверхности, доставая доску и длинный нож. - Так вышло, что я свою сдал, не успев в ней толком пожить. Решил перекантоваться тут, для разнообразия… Да и к офису ближе. - Сдал? - поднимаю брови в недоумении. Зачем? - Ага, - в замешательстве прочёсывает пятернёй чёлку несколько раз. - Помогать будешь? - резко меняет тему и мне как-то дальше неловко спрашивать. Делаю вид, что ведусь. - Буду, - отвечаю с готовностью, - я высококлассно пробую готовую еду! Присаживается на корточки рядом, обнимает мои колени и трётся о них губами, легко целует. Тихо произносит, ласково улыбаясь: - Договорились, - и, ложась на колени головой, добавляет, - очень рад, что ты здесь. А потом он, ворча: “Знаю, для чего Гору четыре руки...” ,- вытаскивает лоток спелых помидоров и сочных перцев, подкопчённые колбаски, с полдюжины яиц, зелень. Колдует, звонко стуча ножом по бамбуковой доске, опуская разноцветную смесь в сковороду, добавляя соль, перец и секретные специи. Сонный, уставший, такой близкий. С гордостью переставляет шкварчащую сковороду на стол, щедро засыпает зеленью, и мы, захлёбываясь слюной от ароматов, едим прямо из неё каждый своей вилкой. Правда, мне чаще достаётся еда с обеих. Получилась то ли шакшука с колбасой, то ли очень перченая фриттата. Охренительно вкусно, но от остроты выступают слёзы. Закашливаюсь и смеюсь, обмахиваясь руками, пока Нечаев срочно разыскивает в блестящей торпеде молоко.