Светка идет из школы домой и мечтательно помахивает широкой женской сумкой. Автобус останавливается на углу возле школы, и водитель терпеливо ждет, пока занимают места работники пансионатов, едущие домой, и несколько учителей, живущих на Косе. Улыбнувшись своим мыслям, Светик садится на широкое теплое сиденье и закрывает глаза. Легкие сквозняки скользят по ее лицу, ее мягко покачивает на поворотах и ухабах. Ветер свистит, еле слышно шуршат волны за окном автобуса. Привычно удивившись узости скованного гранитными насыпями перешейка, Светка зачарованно смотрит на то, как медленно, торжественно повернувшись на сорок градусов, Коса на глазах начинает расти. Выстраиваются и меняют свои порядки дома и деревья, дачи и домики поменьше, сероватые и синие полосы серебрящихся облаков, полосы света и тени. Весна наступает стремительно, и Светлана уже предвкушает грядущую теплынь, пыль, шикарные штормы, ливни над морем, толпы отдыхающих. Она знает, что все лето будет работать с малышами в летнем лагере, но все-таки сможет ухватить краешек лета, выходя в субботние и воскресные дни на пляж пансионата, что расположился возле их с мамой дома. Даже сейчас в глубине ее маленького сильного сердца живет томительный и сладостный ужас ожидания этих уикендов. Стоит вспомнить о лете, и она невольно ежится от ужаса и восторга надвигающихся дней. Светлана предвидит их, эти летние дни. Как его приход. А он должен прийти. В этом году все обязательно должно решиться. Она это чувствовала. И всей душой торопила тот момент, ту сладкую минуту, когда можно будет замирающим от волнения голосом сказать себе — дальше по-прежнему продолжаться не может. В самом деле, сколько можно ждать? Ей двадцать пять лет, на Косе женихов никаких, кроме никуда не годных. Старенькая мать, как серая осторожная мышка, снует по дому и затаенно ждет прихода в дом хозяина и зятя. Она не торопит Светку, но Светка и сама знает, что годы идут, и их не воротишь. Конечно, рядом город, но в город выбраться — это целое дело. Надо специально как-то изыскивать время. Надо наряжаться. Надо вертеться перед зеркалом, хмуря брови, щуря глазки, разглядывая себя придирчиво и требовательно. Надо стоять на стремительном солнечном ветру на продуваемой всеми ветрами остановке и ждать автобуса. А перед этим стараться так пройти по узким мокрым улицам, чтобы не заляпать юбку и пальто. Бестолково вертеть зонтиком, который сам собой складывается под яростным напором ветра. Надо, наконец, сесть в автобус и ехать в город. Минуя все привычные ориентиры, приехать в центр. Выйти на предпоследней остановке, услышать, как за спиной закрываются двери, как отъезжает пустой автобус, оглядеться тихо и растерянно. Старый город. Пустынно и красиво. Привычно пахнет морем. Но вокруг непривычно нарядно и совсем нет знакомых лиц. Если сейчас пойти перпендикулярно проспекту, то выберешься на длинную, пустынную в любое время года, кроме лета, набережную. Там тебя встретят ветер, брызги моря, низкие деревца, жалкие темноватые клумбы, отражающие ветер и сумеречное весеннее пространство. Гранитный парапет, волнорезы и чайки. И больше никого. То есть вокруг могут оказаться и даже наверняка окажутся какие-нибудь люди. Например, там обязательно будет вечный старик в очках, одетый в старое теплое пальто, бережно придерживающий за края шляпу и под локоть свою престарелую спутницу — то ли жену, то ли приятельницу. Они всегда идут рядом. Так идут, как будто знают, куда и зачем. Но при первом же взгляде на них Светке становится нестерпимо ясно, что у этой пары нет и не может быть никакой определенной цели в пределах этого города и этого моря. На набережной всегда в это время дня находятся несколько матерей. С опрокинутыми брезгливыми лицами и тонкими стремительно дымящимися сигаретами в руках они выгуливают своих странных детей. Те деловиты, но при этом ленивы. Молчаливо и неохотно играют, как всякий человек, если его одеть чрезмерно тепло. Поглядывают на своих мамаш, иногда друг на друга и никогда не смотрят на море, будто пытаются скрыть его существование от самих себя. Оно так привычно и неумолимо присутствует в их жизнях, что шум его слился с ходом мыслей и образов в детских головах. Море стало сознанием и перестало быть морем. Они проживут здесь всю свою жизнь, и никогда не придут на пляж, и никогда не увидят волн, набегающих на солнце. Двое молодых людей в спортивных костюмах и вязаных шапочках сосредоточенно бегут краем моря, как андалузские псы. Уверенно, неспешно, синхронно впечатывая ноги в мокрый и темный песок. Ни о чем не говорят и никуда не смотрят. Они знают, что будут бежать по этому песку еще семь тысяч лет, и поэтому нет достойных тем для разговора. Несколько шахматистов пристроились с подветренной стороны у буна и пытаются играть невзирая на непогоду. На детской площадке первого городского пляжа за зданием летнего кафе выпивают мужчины, размахивая пластиковыми стаканчиками и бешено тлеющими сигаретами. Они пьют местное вино, потом водку, закусывая и то и другое шоколадом “Аленка”. Потом шоколад заканчивается. Мужчины разбредаются кто куда. Остается только один, самый увлеченный. Он будет сидеть на детской площадке до самого утра, покачиваясь из стороны в сторону, прислушиваясь к шторму, пытаясь нащупать смысл и связь явлений. В порту под мелким дождиком целый день будут работать портовые краны. Товарный состав в пятьдесят два вагона отойдет от порта дважды, прежде чем Светлана продрогнет и пойдет прочь от набережной в кафе под названием “Шоколадница”. Там тоже будет пусто. Пусто, но утешительно. Ибо здесь пахнет недавно поджаренными зернами кофе, свежезаваренным чаем, свежими бисквитами, медовиком и густым кремовым пирожным. В кафе ее встретят тепло и уют. Огромные часы над дверью станут тикать, чай дымиться, а огромные окна, выходящие в раннюю весну, запотевать. Напившись чаю и наевшись бисквитов, Светлана сядет на автобус и поедет в школу, рассматривая дождь, и море, и низкое небо большими немножко удивленными глазами. Там в своем кабинете она просидит над тетрадями до самого вечера. А по приезде домой станет увлеченно рассказывать маме о городе, при этом уклончиво отвечая на вопросы о том, как именно она провела день. — Ну, ничего, ничего, — наконец скажет задумчиво мать, помешивая ложечкой чай и осторожно прикусывая привезенный из города бисквит, — в следующий раз, может, кто встретится. Ты все-таки, Светка, выезжай в город почаще! Не дело молодой девушке все время на Косе сидеть! Да и лето близко. — Да, — оживленно проговорит Светлана и вспыхнет лицом, вспомнив, как разглядывали ее молодое и нетронутое тело мужчины на пляже прошлым летом, — совсем уже на носу! И ты знаешь, мама, я чувствую, в этом году он непременно приедет! Непременно! — Ну и как же ты его узнаешь? — интересуется мать. — А я как гляну, так сразу и пойму! Он будет высокий, светлый лицом, спокойный, с вот такими плечами! Да ну тебя, — внезапно краснеет Светка, увидев насмешливые глаза матери. — Зачем и спрашивать, если потом смеяться! — А чего смеяться, — мать долго молчит, смотрит за окно, чай дымит, шторм усиливается, и маленький домик от этого, кажется, покачивается, как лодка, — первое время у нас можете пожить, если у него жилья не будет. А потом что-нибудь купите, да и в пансионате у нас для мужчин всегда работа есть. — Станет он в пансионате работать! — говорит Светлана, на ее носу и щеках алеют веснушки, по всему видно, что весна на дворе. — А то где?! — В городе, — говорит Света и раскладывает на столе тетрадки и книжки, аккуратно поправляет занавеску и цветастый абажур. — В городе станет работать, в порту или на набережной в кафе. Геокешинг Они вышли на балкон и закурили. В этом году у меня все получается, гордо произнес он, слышишь ты? Слышу, сказала она и перегнулась с балкона вниз. Осторожнее, мать твою! Не ори, она вернулась в первоначальное положение и сделала долгую плавную затяжку. И номера с мая по сентябрь были заполнены до отказа, горько вздохнув, проговорил он, и приезжающие в основном питерцы, которые не привыкли здесь экономить на деньгах. Им местные цены, даже умноженные в десять раз, вообще ерунда! Я сильно поднялся за последние два года! Зимой хочу начать строить новую гостиницу номеров на двести, а это еще лимон чистого дохода ежегодно! Понимаешь ты что-нибудь своей деревянной головой, лимон! Он свысока посмотрел на нее, он хотел бы увидеть, что она впечатлилась. Но она не впечатлилась. Впрочем, он знал, что так и будет. Питер, протянула она, Питер. А я больше люблю Москву. Знаешь, в Питере как-то все очень провинциально. Приблизительно, как у вас на Косе. Я думаю, тут все дело в том, что море близко. Когда море близко, любой, даже самый красивый город превращается в деревню. И Питер такой. Очень почему-то похож на Минск. Но в Минске же нет моря, удивился Валя. Даже трахнуть не могут девушку по-настоящему, заявила она, не обращая внимания на его замечание, совсем не могут, бедные усталые северяне! Поморы, мать их. Гардемарины. Уставившись куда-то внутрь себя, она презрительно скривилась и передернула плечами. И долги все удалось раздать, машинально добавил он, рассматривая ее изумительное в своей нездешней красоте лицо и тонкие пальцы. Такие тонкие, длинные и такие прозрачные, что, казалось, они могут в любой момент переломиться пополам. А если трахнут, сказала она задумчиво, то сразу в мужья набиваются, вот как ты. Раньше я думала, что это признак интеллигентности. Ну, понимаешь, в этом все-таки есть что-то такое благородное. Так кажется, при первом взгляде. Трахнул и жениться лезет. Надо же, молодец какой этот дятел, так думаешь, когда первый раз с тобой случается. Настырный, думаешь, и в этом чудится некоторое благородство и клинические признаки любви. Она глянула на него снизу вверх и оценивающе прищурилась. А теперь вижу, что это просто признак страны нетронутых зверей и непуганых бакланов. Он приглушенно выматерился и скрылся за развевающейся белой кисеей. Она осталась на балконе одна. Вернулся через минуту с бутылкой коньяка в одной руке и пузатым хрустальным бокалом в другой. Налил себе, выпил. Снова налил и стал цедить, слушая то, что она говорит, стискивая зубы до белых пятен на скулах. Но ты же взрослый человек, Валик, сказала она и нежно процарапала две невидимые полосы у него на груди. Он невольно охнул от возбуждения, моментально охватившего его. И очень чувственный при этом, добавила она и приподняла полупрозрачную юбку, под которой у нее не было ничего, кроме ног, пахнущих молоком и розовым маслом. Смотри, какое тело. Она поиграла бедрами, чуть подалась вперед. Скажи, есть ли у тебя тут, на Косе, еще такие девушки, или нет? Машинально поставив бутылку и бокал на белый, инкрустированный серебром столик, он схватил ее за талию и принялся гладить и целовать шею и грудь. В секунду сорвал блузку и стал покусывать ярко-красные упругие соски, стискивать до боли ягодицы. На коленях раздевал, целуя. Раздвигал ее ноги, дышал ею, как кислородом. Она смеялась то и дело, усаживаясь ему на шею. Бычьи мышцы на шее напрягались. Она держалась руками за решетку балкона, стискивала его шею бедрами. Это ее страшно возбуждало. Он терпел, несмотря на то, что эти ее стискивания иногда вызвали у него почти асфиксию. Были некоторые секунды, когда он думал о том, что умирает. И чувствовал, что это хорошо. Целовал ее с настоящей страстью, наслаждением и обреченностью. С закрытыми глазами. Он выучил ее всю на ощупь за эти два неполных месяца. Молодец, Валик, шептала она, за свои деньги надо получать как можно больше. Он вошел в нее сзади, перегнув через перила балкона. Она легла животом на круглые деревянные перила, закрыла глаза, безвольно свесила вниз плечи и голову, курила вот так, в положении летучей мыши, до тех пор, пока он не затих. В перевернутом положении мир был странен, чуден, но красив. Внизу, под балконом первого этажа, цвели какие-то удивительные цветы. Справа и слева росли две тонкие смешные сосенки. Их можно было коснуться рукой. Она вытянула левую руку и погладила сухие горячие иглы. Да ты настоящий мустанг, сказала она и подняла с пола блузку, оставь меня в покое, ради бога, я хочу сесть в кресло. И налей мне тоже коньяка. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, сказал он, глядя на нее в упор. Ты дашь мне коньяка или мне придется самой наливать? Понимаешь, Валя, геокешинг — это вид активного отдыха. Я тебе уже рассказывала. Я люблю это дело. И мне для счастья нужно, чтобы был где-нибудь тайник, система GPS, а также Соединенные Штаты Америки, которые эту систему спутников поддерживают. И все, Валя, все! Я сюда приехала случайно в погоне за тайником, который, кстати, так и не обнаружила. И точно так же я отсюда уеду. И не нужно, Валя, путать геокешинг с проституцией! Я никогда не говорил, что ты проститутка, выдавил из себя Валя и с трудом проглотил очередную дозу конька. Да, так вот, беззаботно произнесла она, я приехала сюда случайно, оказалась в затруднительной ситуации. И ты мне дал денег. И не отказался взять, когда я тебе дала. Вот и все, Валя. Вот и все. За свои деньги ты получил сполна, и завтра я уеду! Я никогда не говорил, что ты проститутка, и никогда не требовал от тебя ничего! Ты сама захотела нашей близости! Да гребаная же страна, эта ваша Коса, нервно произнесла она, каких только уродов тут нет! Ты не просил, конечно, но ты прекрасно знал, что у меня нет и не будет другого выхода! Ты сам все устроил! Ты меня сюда привез, ты меня поселил в своем отеле. Ты вызвал доктора, и ты дал ему денег, чтобы он осмотрел мою ногу! И за все это нужно было платить, а денег у меня не было! Я рассчитывала уехать тем же вечером! Но тайник оказался пуст, ногу я подвернула, самостоятельно выбраться отсюда я не могла! И конечно, милый, если бы не появился ты… Валя встал и ушел. Только поиск, крикнула она ему вслед, только поиск! Тайники, клады, милый, только тайники и клады — и никаких браков с мужчинами, живущими в провинции! И еще система GPS. Пойми своей маленькой убогой головой, Валя, где-то там, в далекой вышине, летят спутники, они знают, где нахожусь я, знают, где находишься ты. Они знают, где находится все! А деньги, Валя, деньги — это не проблема. Пойдем купаться, сказал он, снова появляясь на балконе, сильно болит голова, надо проветриться. Бедненький мой, фальшиво засюсюкала она, красавчик мой заболел! Головка у него болит! Хорошо, пойдем купаться, пойдем. Не скоро я еще тут побываю. Впрочем, если ты решил меня сейчас утопить, так это просто так с рук тебе не сойдет. В обществе и на сайте знают о том, что я здесь. Я вывесила свое мнение о том козле, который не смог правильно организовать тайник или неправильно указал координаты. И там, между прочим, написала, где нахожусь и что со мной. Если я не выйду на связь в течение двух дней, тебе не дадут, Валик, просто так отвертеться. Даже несмотря на твое большое бабло и красивые цветочки там внизу под балконом! У нас очень мощное юридическое сопровождение, друг мой! Так что не думай даже! Она кокетливо погрозила ему пальчиком. Они купались допоздна. Протрезвев от прохладной воды, а больше от ветра, не желающего стихать даже к ночи, они сидели у костра, который Валя распалил в барханах между ложбинами. Он больше не предлагал ей ничего. Да и вообще больше ничего не говорил. И не прикасался к ней. Она изредка поглядывала на него, курила свои длинные дурацкие сигареты, надев его куртку, долго покрывалом укутывала ноги. Он поил ее чаем из термоса. Несколько раз предлагал вернуться в гостиницу, но она отказалась. Смотрела на волны, дышала ветром и морем, гладила быстро остывающий в темноте песок, который скользил и перекатывался под ее пальцами невесомыми упругими волнами. Около трех часов ночи пошел дождь. Мелкий и холодный. Сентябрь все-таки, несколько виновато сказал он, но, встретившись с ее взглядом, быстро отошел к машине. Они сели и поехали. В гостинице его дверь оказалась заперта, когда она предприняла попытку попасть туда. Ну и пошел к черту! Она повернулась и пошла спать. Спала до обеда. Потом в полном молчании они пили кофе. Я отвезу тебя, сухо сказал он, через полчаса буду ждать внизу в машине. Она вышла на балкон. Тысячи цапель стояли вдалеке у кромки берега. Закатное солнце плыло, как горячий влажный шар. Ты ничего не забыла, спросил он на всякий случай, когда она усаживалась на заднее сиденье. Не твое собачье дело, вкрадчиво улыбаясь, ответила она и стала смотреть в окно. Билеты, документы, паспорт взяла? Он старался быть спокойным и отстраненным, что выражалось прежде всего в том, что он упорно не желал на нее смотреть. Езжай, заботливый какой нашелся, прошептала она отчетливо. Если бы ты знал, как я тебя ненавижу! Если бы ты только знал! Хорошо, сказал он, тряхнул головой и до отказа нажал педаль газа. Они вылетели из ворот гостиницы, пролетели аллею худосочных кипарисов, которым явно не нравилась то ли местная почва, то ли местная вода. Как все странно получилось, думала она, глядя в его бритый затылок. Кому из друзей рассказать в Нижнем — не поверят. Сразу за кипарисами стояла старая выцветшая будка “Пиво-воды”. Наверное, еще советская, усмехнувшись, подумала она. На маленьком базарчике у металлических прилавков торговали бычком с десяток бабок. Бычки висели длинными гирляндами. Покачивались на ветру. Надо бы остановиться, купить бычков друзьям, как-то отстраненно подумала она. Но было ясно, что не для того Валя разгонял свою машину до такой скорости, чтобы останавливаться ради каких-то там бычков. Да, денег у меня нет, вспомнила она, почему-то покраснела и устроилась калачиком на заднем сиденье. Вывернув на дорогу, ведущую к выезду из заповедника, машина Валика нос к носу столкнулась с рейсовым автобусом, который летел, не разбирая дороги, прямо в закат. Сука, сказал Валик, чувствуя, как на него наваливается тяжелая свинцовая тьма. Когда к месту столкновения подбежали дети, она успела уже выбраться из автомобиля и, прижав ладони к голове, молча стояла, завороженно глядя на отблески солнца в стеклах автобуса, на длинную пустую дорогу перед собой, на голову Валика с крохотными капельками крови на лбу. На воздух Косы, в котором оглушительно пахло рыбой. Песочный человек Но ты же не думаешь, что я поверю в это, сказал Костя, перевернулся на живот и зажмурил глаза. Думаю, что поверишь, сказала Марина, села рядом и стала рисовать на его спине сухой хворостинкой. Ее острый конец оставлял на спине Константина четкие белые полосы. Они хорошо выделялись на фоне общего черно-коричневого тона. Трудно было поверить, что еще три месяца назад худой, высокий, сутулый Костик был больше похож на бледную спирохету, чем на человека. Сейчас же это был не микроб, но человек, черный от загара и спокойный до состояния комы. Человек Косы. Да, в нем все обличало неместного: и более верный русский выговор, и небольшой, но мучительный избыток интеллигентности, который становился его проклятием, когда дело доходило до общения с местными мужиками у пивной бочки. Однако он сумел за три с половиной месяца стать своим. Особенно для Марины и ее друзей. Костя лежал и слушал ветер. Он думал о том, что все это — и ветер, и солнце, и горячий нагретый серо-желтый песок, и эта девятилетняя худенькая девочка на песке рядом — и есть чудо. И никаких других чудес больше не надо. Они невозможны, потому что не нужны. А все-таки он есть, упрямо сказала Марина, отбросила назад челку, медленно поползла вперед, потом вбок и положила свой пахнущий дешевым мылом затылок прямо у самого носа Кости. Заслонила от обзора море и стала щекотать его лицо своими волосами. Костя чихнул. Я его видела, Жека видел, Стасик видел, его все видели! И ты увидишь! Марина, сказал Костя, этого не может быть. Это есть, спокойно улыбнулась Марина, нужно только приходить или очень рано утром, когда песок только-только начинает нагреваться, когда ветра еще нет, или уж тогда совсем под вечер. Но сейчас сентябрь, днем здесь полно чужаков. Он ни за что не покажется перед чужими! Это уж точно! Марина встретилась с глазами Кости и старательно кивнула два раза, таким образом железно подтверждая свои собственные слова. Точно-точно, повторила она. Ну, так и я ведь чужак, сказал Костя, хотя на самом деле так не думал. Это неправда, сказала Марина. По ее руке поползли два маленьких красных муравья, и она щелчками очень ловко сбила их и улыбнулась собственной ловкости, сломала травинку и прикусила. А ты хочешь молока? Хочу, серьезно кивнул он, возьми деньги и купи литра три. И булок. На всех. Я мигом, радостно сказала Марина, отшвырнула в сторону шлепанцы, схватила Костин кошелек и побежала сначала по пляжу, а потом свернула в заросли травы и осоки. Тут через болотце было ближе к домам поселка и крохотному магазинчику, затерявшемуся между ними. Костя долго смотрел ей вслед. Ее черные волосы, синевато-черное выгоревшее платье, которое держалось на плече на одной тесемке, шоколадные пятки мелькали еще несколько секунд в траве, потом исчезли. Затем на секунду показался затылок, потом пропал и он. Костя отжался несколько раз на кулаках, встал и побрел в прибой. Прохладные волны с видимым удовольствием лизнули его ноги, зашипели песком, откатились. Он протянул руки вверх, с хрустом потянулся и плавно нырнул куда-то вбок и вперед. Вынырнул, попробовал достать ногами дно. Не достал и обрадовался этому. Посмотрел вверх. Там плыли две или три чайки. Небесная синева была насыщенной и неправдоподобно глубокой. Сероватые, почти прозрачные облачка появлялись и таяли на самом ее дне. Он плыл и плыл, не думал ни о чем. Солнце светило из-за спины, дышалось легко. Все тело было упругим и радовалось воде. Когда выбирался на берег, чувствовал бодрящую усталость. Посмотрев вправо и влево, не увидел ни единого человека. Только песок и прибой, уходящий по окружности Косы вдаль, только синева и солнечный ветер. Подергиваясь в воздушных потоках, низко над песком летали какие-то очень быстрые насекомые. Они то зависали на пару секунд над самой поверхностью, то резко уходили вправо или влево. Лег не на подстилку, а на песок. Почувствовал приятный ожог, раскинул в стороны руки. Зажмурив глаза, попытался представить себе лицо жены — и не смог. Только кусок носа и правый ее глаз выплыли из океана зеленой, а через секунду ослепительно-синей горечи и забвения. Настоящей тоски почти не осталось. Вот так быстро проходят все чувства, подумал он, четыре месяца после развода, а я помню только кусок носа. Нос у нее был большой, красивый, прямой, с горбинкой. Тонкий. Правда, он мешал целоваться на первых порах. Но потом все наладилось. У нее были длинные худые руки, тонкая талия, большая грудь, обыкновение желать секса в самые неподходящие для этого моменты жизни, например, в метро. Она проповедовала нонконформизм и потому упорно не заводила себе мобильный телефон, хотя Интернетом пользовалась регулярно. И очень любила деньги.