– Ничего, у меня есть еще, – кривовато усмехается женщина. Ей, как и покойному, около сорока, но горе и общая неприбранность на ней, конечно, сказались, высветив морщинки в углу рта и возле глаз. – Вечная память Егору Петровичу, – недрогнувшей рукой поднимает бокал Савва. – Пусть земля ему будет пухом. Не чокаемся. Он выпивает до дна, вдова следует его примеру. Савва достает из щегольского портфеля бумаги. – Давайте обсудим детали. VII В то же самое время опер Коршунов ведет допрос убийцы. – Понимаете, вы изобличены полностью. Пистолет в машине, из которого только что стреляли. На нем – ваши отпечатки. В обойме недостает трех патронов. А из тела погибшего извлечены три пули. И экспертиза, конечно же, установит, что выпущены они были из вашего пистолета. – А кто видел-то? – хрипло переспрашивает убийца. – Да не нужно никому ничего видеть! Судья с такими уликами закатает вас на максимум. А там, глядишь, и мораторий на смертную казнь отменят. Так что велика вероятность, что и вас – как вы покойного Егора Петровича Горчакова – бах, и в затылок. Ах да, вы стреляли не в затылок, а в грудь, а потом в лицо. Но вас все равно в затылок шлепнут, такой уж у наших расстрельных команд обычай. – Не бери на понт, начальник. Как бы не обращая внимания на эту реплику, капитан Коршунов продолжает: – Есть только один прекрасный способ получить снисхождение. Чтоб не исключительную меру к вам применили и не пожизненное, а лет семь-восемь, а то и пять. Всего-то надобно: назвать фамилию-имя заказчика. Или заказчицы. – Не было никакого заказчика. – Напомню, что вас задержано двое, гражданин Мятлев, и я ведь с тем же самым вопросом и к подельнику вашему, Сороткину Максиму, обращусь. И тогда меж вами начнется состязание на скорость. Кто мне первым имя заказчика назовет, тот и в выигрыше будет в этом творческом соревновании. А второй, проигравший и не успевший, пойдет по всей строгости закона. Итак, имя заказчика? Или заказчицы? Убийца молчит. Опер достает фотографию. – Не она ли? С фото смотрит Ксения, вдова Егора Горчакова… VIII …которая в то же самое время беседует с похоронным агентом Саввой Сторожевским на кухне своей квартиры. Одна пустая бутылка из-под красного стоит на полу, вторая, наполовину распитая, – на столе. Рядом с бокалами – документы, которые подписала вдова. Она уже изрядно нагрузилась. – Ах, Савва-Савва, – пьяненько философствует она, – вы ведь, мужики, и понятия не имеете, что такое одиночество. Когда ты сидишь одна, совсем одна, и только ждешь его. Боишься лишний раз позвонить, эсэмэску написать, потревожить, и думаешь: а где он сейчас? Что делает? Может, у другой? И она его ласкает, целует? Думаешь: а не отравиться ли? Или – его отравить?.. – Вы разве с покойным плохо жили? – Жили и жили! Как все живут! По-разному!.. Но уж теперь-то я точно буду знать, где он каждую минуту находится. Какое кладбище, вы говорите? Богородское? – Троекуровское гораздо ближе к вам и в смысле пробок намного доступнее. – Да… – философствует она, – теперь-то я останусь уж совсем-совсем одна… В пустой квартире и никому не нужная… – Она собирается с духом и произносит иным, «деловым» тоном: – Так что ты говоришь: ему нужен костюм? – Да, будет разумно, если вы сразу отдадите мне ту одежду, в которой хотите его видеть во время прощания. – А гроб будет открытый? – Да, мы сделаем так, чтобы след от раны на лице был совершенно незаметен. У нас прекрасные специалисты. – Пойдем костюм выбирать. Наверное, нужен черный? Они перемещаются в спальню. Вдова шествует нетвердо, слегка оступается, и Савве приходится ее поддержать. В квартире оборудована, по последнему слову моды, гардеробная комната – смежная со спальней. Там много барахла. Одна треть пространства принадлежит покойному, две трети – вдове. – Рубашка, наверное, подойдет вот эта. Строгая, белая. Я подарила ему на прошлый Новый год. И галстук, конечно, тоже черный – хотя он черные не любил, но все равно в гардеробе держал. Смеялся: похоронные… Вот, в этом он отца своего хоронил… И костюм вот этот… Она снимает со штанги плечики с костюмом, вдруг прижимает его к себе и зарывается в него лицом. Плачет: – Им пахнет… А потом роняет костюм и начинает рыдать горько, навзрыд, закрыв лицо обеими руками. Савва стоит на расстоянии шага, но ничего не предпринимает. Тогда она бросается к нему и начинает в буквальном смысле плакать ему в жилетку, смачивая слезами рубашку и лацканы пиджака. Похоронный агент несмело приобнимает ее и похлопывает по плечам. В его прикосновениях нет ничего сексуального. А вдова вдруг хватает его голову обеими руками и начинает исступленно целовать лицо и губы. – Мне это так нужно… – в полузабытьи шепчет она. Но Савва отстраняет ее и делает шаг назад. – Не надо, Ксения, – говорит он очень трезво. – Потом вы будете очень жалеть. IX Проходит еще какое-то время, и вот мы уже видим поминки по Егору. Дело происходит в кафе, приглашенных много, человек пятьдесят, а то и семьдесят. На отдельном столике – портрет покойного с черным бантом в углу фото, перед ним – шкалик водки, накрытый черным хлебом. Главное место за столом занимает, естественно, вдова. Рядом с ней – руководители фирмы «Камни-Кол», в которой работал покойный. Это латиноамериканец-красавчик по имени Мигель, подле него – русская жена и еще одна сотрудница компании, красавица-блондинка Настя. Мигель прекрасно говорит по-русски, лишь с небольшим акцентом. Рядом с этой сиятельной парой – дама лет пятидесяти, холеная и властная. Ее зовут Молена, и она самая важная здесь персона, потому что представляет фирму-партнера из Колумбии. Она поставляет на наш рынок драгоценные камни, а реализует их компания, в которой Егор Горчаков был одним из руководителей. Дама практически не изъясняется на нашем языке, рядом с нею русскоязычный толмач и помощник Кирилл. Присутствует на тризне и Савва – не в качестве гостя, а как распорядитель. Он следит за тем, чтобы поминки прошли достойно, оговоренные блюда и напитки вовремя появлялись на столах. По ходу дела он представляется наиболее важным гостям – Мигелю, Насте, колумбийской гранд-даме Молене, ее переводчику Кириллу – и раздает им свои визитные карточки. Слово берет Молена, представительница фирмы-поставщика из Колумбии. Она говорит по-испански, но рядом с ней – Кирилл, который переводит ее заупокойный спич. В нем звучит по адресу Егора: «Прекрасный, честный, благородный… Надежный, умный, мотивированный… Быстро принимающий решения, инициативный, по-хорошему творческий…» – и другое заупокойное бла-бла-бла. Кто-то рядом с Саввой шепчет: «Золотое правило загробной речи: все реальные качества героя заменяй антонимами. Если лентяй – трудолюбивый. Если вор – честный и бескорыстный». – А Егор был лентяем или вором? – переспрашивает другой любознательный гость. – Он был деятельным, но бескорыстным, правильно говорят в заупокойном слове, – с иронией, переходящей в сарказм, поясняет злоязыкий коллега. Савва обращает внимание на эту реплику. Постепенно поминки становятся все менее принужденными, превращаясь в классическую русскую пьянку. Похоронный агент – он держит себя здесь хозяином – в кухонном коридоре отчитывает метрдотеля: – …И если ваша официантка не может удержаться от хиханек-хаханек, улыбочек или пустого кокетства, вы должны, как старшая по залу, призвать ее к порядку – или вовсе отстранить от работы. Это поминки, а не свадьба и не корпоратив! Вы хорошо меня поняли? – Да, Савва Васильевич, – лепечет метрдотельша. А рядом, в укромном уголке, творится удивительное: улучив момент, Мигель зажимает в угол вдовушку Ксению и начинает покрывать ее лицо страстными поцелуями. – Мигель, не здесь, я тебя прошу… – бормочет она, высвобождаясь. – Не здесь и не сейчас… Эту картину замечает Савва, но тут же отворачивается и отходит в сторону. Он думает, что это его совершенно не касается, да и видит парочку наверняка в последний раз в жизни. Но в этом он ошибается.