«Моя дорогая Ферн, та ночь, когда я закрыл дверь мастерской, оставив вас сидеть на коврике в спущенном с плеч халате, навсегда запечатлена в моей памяти. Мы купались в мягком свете, я был потрясен красотой моей музы. Как художник, я посадил вас в совершенную позу, и мой карандаш жадно заполнял страницу за страницей. Моя душа пела гимн чему-то большему, чем физическая красота, чему-то, чего я до сих пор не могу толком объяснить. Ваша внутренняя красота и доброта пробивались сквозь свечение вашей кожи, и я силился запечатлеть каждую мелочь, каждый чувственный изгиб. Я верю, что понял, как близка была той ночью моя страсть к безумию. Ибо я понял, что безумно в вас влюблен. Вы были и всегда будете моим прекрасным ангелом. Но я знаю, что ангелы бестелесны и что, как ни грустно, вы никогда не сможете быть моей в истинном смысле слова. В немалой мере потому, что я этого недостоин. Но на одну ночь вы стали моей, только моей – чтобы я запечатлел это на бумаге. Всего на одно мгновение, когда я спускал с вас халат, мои пальцы прикоснулись к вашему плечу. За все время мы не обменялись ни словом. И все же то была самая неповторимая ночь всей моей жизни. До последнего своего вздоха она меня не покинет. Я знаю, как вам дорога ваша семья; все, что вы делаете, посвящено им; как человек, часто бывающий эгоистичным в своей угрюмости и чувстве утраты, я счел это воплощением самопожертвования. Живите долго и счастливо, дорогая моя Ферн, ибо вы это заслужили. Будьте счастливы, рисуйте, давайте выход вашему творческому естеству. Вы слегка коснулись моей жизни и тем заслужили мою вечную благодарность. Ваш портрет – первое, на что падает мой взгляд утром, прежде чем я начинаю день, и последнее, что я вижу перед сном. Я вправду счастливый человек и хочу, чтобы вы это знали, потому что благодаря вам я наконец избавился от демонов моего прошлого. Никогда не забуду вашу доброту. Для меня вы всегда будете ангелом. Нико». Мне тоже живо помнится тот лунный свет, те мягкие тени на моем теле. В ту ночь Нико заставил меня ощутить себя по-настоящему красивой. Такого со мной никогда еще не бывало. То было истинное поклонение. Время как будто остановилось для нас обоих, как будто все происходившее было не реальностью, а сном. Я сижу не шевелясь, в голове хаос. Потом я звоню Ханне. – Прости, уже поздно, но я последовала твоему совету и прочла наконец письмо Нико. Она подавляет зевок, и я понимаю, что разбудила ее; хорошо еще, если ее одну. – Он просит тебя вернуться? – спрашивает она, мигом просыпаясь. – Нет. Зато признается мне в любви. Проходит целая секунда. Думаю, Ханна ошеломлена не меньше, чем я. – Отправляйся к нему, Ферн. Что делать дальше, ты решишь потом. Он не знает, что здесь творится, не знает, что ты теперь вольная птица. Я закрываю глаза, чтобы не мешал мерцающий вдали свет. Возможно, эти блики из-за слез. – Я отвергла его, потому что меня ждал Эйден. Вся моя жизнь вертится вокруг любви, долга и ответственности. Я всегда думала, что одно, другое и третье идут рука об руку. Не знала, что любовь может меняться, вянуть, превращаться в дружбу. С Нико все иначе. Мы никогда не разговаривали как любовники, сущность наших отношений была другой, уровень нашей связи был духовным. Если он теперь говорит, что это не так, значит, он меня обманывал. – А ты, Ферн? Ты была честной? Вдруг ты просто не могла сознаться себе в своих подлинных чувствах? Не стоит этого стыдиться, ты же не упрекала Эйдена за связь с Джосс. Такое случается, чувствам не прикажешь, влечение повинуется инстинкту. Думаю, настал момент сознаться ей в моем тайном грехе, но мне мешает страх, что в словесном виде он прозвучит слишком разоблачительно. – Между нами ничего не было, Ханна, но я позволила Нико писать меня нагой. Мои мотивы были невинными, я думала… В общем, это долгая история: я хотела, чтобы он дописал портрет сидящей у озера женщины. Он был восхитительно красив, но это было не самое важное, я просто позировала. В своем письме он утверждает, что это МОЙ портрет, он повесил его на стену. Ни за что не стала бы ему позировать, если бы понимала, что таково его намерение. – Жаль, что у тебя чувство, будто бы он тебя использовал, но если он тебя любит, то, может быть, заслуживает прощения? Почему это было ему так важно? Уверена, художники заканчивают не каждую начатую картину – ты сама, например. Обсуждать это нелегко, с чего начинать? У Нико непростая история. Мне потребовалось много времени, чтобы ее понять. – Отец так и не признал в нем настоящего живописца, Ханна. У них были очень разные стили. Для Нико написать портрет в манере старых мастеров сродни легализации. При всей его успешности утрата обоих родителей означает, что того признания, которого он жаждет, никогда не будет. Вместо этого он пытается что-то доказать самому себе – скажем, что отец не нашел бы в его живописи изъянов. – Я медленно вздыхаю. – Нико влюбился не в меня, а в некую музу. Влюбился и все еще не разлюбил. – Понимаю, это тебя злит. Получается, он злоупотребил твоим доверием, Ферн, а такое причиняет боль. Вернись и потребуй, чтобы он снял твой портрет со стены. Ты всегда была погружена в себя, понятно, что он тебя не знает. Если ты действительно ничего к нему не испытываешь, кроме сострадания, тогда это будет твое последнее усилие, вперед! Если хочешь, я поеду с тобой, только позови. Малышка Рая обожает машину, вот только придется забить ее причиндалами весь багажник. Крепись, даже смельчак-испанец не устоит перед двумя злющими бабами и орущим малышом. Я не могу не улыбнуться. Кажется, совсем недавно я взваливала на себя проблемы сестры, а теперь уже она готова засучить рукава и воевать за меня. С молодой мамашей лучше не связываться: милая малютка Рая разбудила в Ханне инстинкт воительницы, подстегиваемый гормонами и всплеском материнской любви. Можно подумать, что она готова идти войной против всего мира – и победить. – Ты права. Пора нанести визит Нико, но мне придется сделать это одной. Уверена, он не хотел меня огорчать, доказательство – его письмо, просто он не понимает, как оно ранит, как я удручена его поступком. Изабель хвалит портрет, но дело не в этом, а в том, что я позировала по одной-единственной причине: думала, что это его исцелит, а портрет не будет моим. Она ахает. – Так ты знала, что портрет выставлен на всеобщее обозрение? – Надеялась, что все-таки не на всеобщее, только на стене в усадьбе. Изабель все мне рассказала при нашей встрече в Лондоне. Я возилась с барахлом после внезапного отъезда Эйдена и в тот момент отнеслась к новости довольно безразлично. Но потом поняла, что позволять людям глазеть на мою наготу, пусть даже запечатленную вдохновенным живописцем, совершенно мне не нравится. При одной мысли об этом мне хочется сжаться в комок и спрятаться подальше. Я старалась об этом не думать, но мне претит такая откровенность, такая уязвимость. Нико не подумал о моей реакции. – О, Ферн, мне так жаль! Это последнее, что тебе сейчас нужно. Я знаю это. То, что было для меня волшебным воспоминанием, оказалось разбито вдребезги. До полной неузнаваемости. Как я могла быть настолько наивной? – Я уточню, можно ли будет пересечь Ла-Манш уже завтра. Туда-обратно, одну ночь проведу в деревне рядом с усадьбой. На все про все уйдет не больше пяти дней, и хватит времени на размышление. После возвращения меня не покидает чувство неприкаянности, я уклонялась от этого решающего шага, но в глубине души знала, что без него не обойтись. Это как последний элемент головоломки: поставив его на место, я смогу все начать заново. Я вернусь со свежей головой и заживу в мире с собой. – Наконец-то! – Она шумно выдыхает, я даже убираю телефон от уха и стараюсь не засмеяться. – Желаю тебе безопасной дороги, отдохни за рулем. Воображаю, как красиво в Провансе весной! По иронии судьбы, прошлой весной мы с Нико были на ножах: я пыталась уговорить его последовать совету Изабель. Нет сомнения, что она мягко подталкивает его в правильном направлении, и теперь, когда он в силах «отпустить последних своих демонов», у них уже нет причин находиться врозь. Разве что он использует меня для смехотворной и при этом саморазрушительной попытки лишить себя счастья. Оставляя за скобками живопись, если она поняла, зачем я ему позировала, то, конечно, согласится, что он переступил черту. При всей своей нелюбви к конфронтации я не позволю, чтобы меня использовали. И да, будет чудесно отдаться волшебному притяжению дороги, мчаться под музыку, чувствуя, как ветер треплет волосы, – это именно то, что нужно, чтобы переосмыслить свою жизнь. К счастью, у меня остается много великолепных воспоминаний о жизни во Франции, и я не позволю одному недоразумению испортить все остальное. Пора дать понять Нико, что его поступки разрушили доверие между нами. 34. Куда боятся залетать ангелы Когда я наконец заезжаю на парковку перед шато, идет дождь. Я поднимаю глаза на окна, и у меня начинает ускоренно биться сердце. Гнев, сопровождавший меня почти всю дорогу, улетучивается, я снова чувствую себя… уязвимой. Трудно что-то разглядеть, когда «дворники» не справляются с потоками воды. Ливневые струи похожи на железные стержни, бесконечно долбящие машину и все вокруг. Разгул стихии соответствует моему настроению, потому что завершение пути вымотало мне нервы постоянным визгом резины о ветровое стекло. Наконец-то я доехала. При всей моей нервозности пора развести по углам добро и зло. С каждой преодоленной милей становилось все яснее: мне нужно предстать перед Нико, ничего не чувствуя. Вот когда я пойму, что права и что всего этого не должно было произойти. Я тянусь за курткой, скомканной на заднем сиденье, и в этот момент распахивается задняя дверь. Это Сеана, она прибежала с разноцветным зонтом из «Пристанища», чтобы спасти меня от ливня. – Вот это сюрприз! Какими судьбами в нашем дремучем углу? Глазам своим не верю! Она искренне рада. Я натягиваю плащ и вылезаю к ней под зонт. – Осторожно, лужи! – Она смотрит на мои кроссовки. Утром, при выезде из Дижона, дождя не было. С каждым километром моя тревога нарастала, и теперь меня едва ли не тошнит. Мы, держась за руки, перепрыгиваем через потоки воды. У меня потихоньку улучшается настроение. – Почему вы не сообщили, что приедете? – спрашивает Сеана, пытливо глядя на меня. – Я совсем ненадолго. Вчера я звонила Изабель, проверить, здесь ли Нико. Ее я не застала, но ассистентка сказала, что в галерее его нет. – Изабель? – удивленно переспрашивает она, ведя меня через гостиную. Мы вешаем плащи и идем в кухню. Сеана ставит чайник. – Я подумала, что они проводят здесь немало времени. Вряд ли Нико хочется подолгу отсутствовать. Сеана, стоя спиной ко мне, вынимает из буфета две чашки и обращается ко мне через плечо. Такого ответа я совершенно не ждала… – Насколько я знаю, после вашего отъезда они виделись от силы пару раз. Один раз он ездил в галерею на какую-то крупную выставку, один раз, кажется, в конце июля в прошлом году, она приезжала к нему. Она дает мне чашку, и мы садимся к стойке у задней стены, где обычно завтракали. – Я думала, они вместе. У Сеаны взлетают на лоб брови. – Правда? Я помню одно: когда она приехала, у них произошла ссора. Он пишет меньше, чем раньше, ей это не очень понравилось. Но наш новый компьютерщик создал для класса живописи Нико отдельный сайт: теперь он ведет программу для начинающих художников. Ходят слухи, что уже возник план построить еще один корпус для гостей. Неожиданный поворот! Но что удивляет меня сейчас больше всего, так это противоестественная тишина. – Где все? – Поехали на автобусе на экскурсию в Ниццу. После вашего отъезда здесь многое изменилось. У нас несколько новых сотрудников, благодаря Пирсу организация теперь на высоте. – Нико поехал с ними? – Нет. Думаю, он в мастерской. Ступайте туда, поздоровайтесь с ним. Экскурсанты вернутся где-то в полдесятого вечера. Некоторые будут очень рады вас увидеть, уверяю вас. Надеюсь, вы у нас заночуете? – Нет, у меня небольшое путешествие, все отели забронированы заранее.