Проклятые ее книги. Мои заклятые соперники. Всю жизнь. И в то же время мой пропуск к ней. Мой способ приблизиться, быть с ней. Всю жизнь. Поздравляю с днем рождения. Она послюнила палец и перевернула страницу. Я видела все происходящее как в свете стробоскопа, черные паузы перемежали освещенные стоп-кадры. Пульсирующий сине-белый свет. И вдруг. Когда я решила, что она так и продолжит читать, она резко подняла на меня глаза. Большие глаза. Застывший взгляд. Взгляд. Холод и неприступность? Или капитуляция? Узнаю ли я когда-нибудь наверняка? Это синдром или она? Это она или синдром? Из меня вышла вся злость. Я опустила полку на пол. Ее взгляд, каким бы он ни был, удерживал меня, пригвоздив к месту. Я стояла, чувствуя, как пульс молотком ударяет в большой палец. Она снова отвела взгляд и опустила глаза в книгу. Стеклянные свои глаза. Продолжила читать. Как будто меня здесь не было. Как будто она взглянула в эту сторону только потому, что услышала какой-то звук и, осмотрев источник звука, нашла его несущественным. Я не знала, что мне делать, так что ничего делать не стала. Просто стояла с обнаженным сердцем в руке. Как бы мне хотелось, чтобы она произнесла мое имя, но ей ведь это так тяжело дается. И вдруг — ее ясный голос. Взгляд по-прежнему устремлен вниз. Неужели ее глаза скользят по строчкам, бегут вниз по странице? — Ты не должна сюда приходить. Неужели она читает? Я подумала, что ослышалась. Тогда она повторила громче: — Уходи. Тебе не нужно было сюда приходить. Неужели она, выгоняя меня, продолжает читать? Неужели правда? Я сделала шаг по направлению к ней, медленно приближаясь, как к пугливому животному. Я хотела сказать — это же я. Я, Майя. Ты написала, что рядом со мной можешь просто быть собой. Только со мной. Разве ты не помнишь? Но я ничего не сказала. Ничего. Она подняла на меня холодный взгляд. Страх? — Уходи. Ты не должна сюда приходить. Это неправильно. Я продолжала стоять. И голос ее зазвучал снова. Неожиданно мощно, как будто откуда-то из другого места. Как из колонок на потолке. Шевелились ли вообще ее губы? — УХОДИ! Я попятилась к двери, не сводя взгляда с ее серо-зеленых глаз, которые, казалось, смотрели не на меня, а в какую-то точку за моей спиной. Ее глаза, в которые невозможно было заглянуть, от которых отскакивали взгляды. Я пятилась назад. Споткнулась о полку, которая упала на пол с таким оглушительным грохотом, что в коридоре отозвалось эхо. Я чуть не упала навзничь, но нащупала рукой косяк и вцепилась в него. Вцепилась изо всех сил. Через какое-то мгновение, показавшееся вечностью, мне удалось вернуть равновесие. Я с бесконечной осторожностью подняла полку. Отполированное дерево ласково коснулось моей руки. * * * И бросилась бежать. Теперь, после всего произошедшего, это кажется невероятным. Была ли я там вообще? А она — была? Хочу быть машиной Слезы стерли действительность, размыли четкие контуры и сменили излучаемый лампами свет на сияние шестиконечных звезд. Я снова пустилась бежать. Я бежала по коридорам, судорожно зажав полку под мышкой, сердце кровоточило в ладони. Мне хотелось бежать, пока не взлечу, мне хотелось никогда больше не возвращаться обратно, но тяжелые ботинки неумолимо тянули меня вниз, к земле. Я уступала дорогу то одному, то другому человеку в белом халате, все они шли в одном направлении — и при этом каждый сам по себе. Почему они идут не вместе? Я выбежала на улицу, миновав конечную остановку автобусов, и взяла курс на Гамла Эвеген. Дождь падал тяжелыми каплями и смешивался со слезами. Я бежала, бежала, бежала, бежала, пока окончательно не выбилась из сил, и потом все равно еще немножко. Воздух, который я вдыхала, был до того холодным и жестким, что раздражал трахею. Игнорируя резь в боку, я продолжала переставлять ноги. Раз, другой. Я хотела стать машиной, которая никогда не прекращает свой бег. Я хотела стать машиной, которая ничего не чувствует. Я хотела стать машиной, как она. Я пробежала мимо парковки, мимо рощицы, мимо транспортной развязки. Я бежала по мокрому от дождя асфальту, по высокой траве, по скользкой гальке, на которой ничего не стоит свернуть себе шею, и снова по асфальту. Внезапно я выронила полку, и она с грохотом упала на асфальт. Я пробежала еще пару метров, прежде чем мне удалось затормозить — как бегуну, только что пересекшему финишную черту. Я медленно вернулась, тяжело и напряженно дыша, подняла полку и снова принялась было идти по направлению к городу, но передумала. С громким невнятным восклицанием схватила полку, подняла ее над головой и изо всех сил швырнула на мокрый черный асфальт. Удар получился мощным, дерево недовольно треснуло, но полка выдержала. Сработана она была на славу, я и проклеила, и скрепила гвоздями все стыки. Большой палец пульсировал, но боли я не чувствовала. Разбитое сердце не беда — скотч Карлссона поможет всегда. Я подняла полку и снова швырнула ее на землю. Если мозг взрывается, сохнет, разрушается. И еще разок. Не волнуйся, все проще простого! И еще. Поможет гвоздь пятидюймовый! Я потопталась по дереву своими тяжелыми рабочими ботинками. Ударила по нему. Попрыгала на нем. Наподдала ему так, что щепки полетели. Переполнявший меня адреналин разогрел тело до болезненного жара. Я не успокоилась, пока от полки не остались одни доски с изрядно поломанными краями. Боковины с резьбой полностью утратили свой первоначальный вид, никто теперь и предположить не мог, что на них когда-то был силуэт фламинго. Я закрыла глаза, попыталась ухватиться за фонарный столб, чтобы удержаться на ногах, но промахнулась и навзничь упала в канаву. Угол полки впился между ребер, но мне было плевать. Трава была мокрой и холодной, но мне было плевать. Маму упекли в психушку, но мне было плевать.