Штиль. Итак, у меня есть мужчина, и я к нему практически уже переехала. Вещи в коробках стоят в коридоре. Моя вторично беременная сестра вышла замуж, и даже за того же самого мужчину, от которого родила в свое время моего племянника Вовку, так что чисто технически теперь у всех ее ныне существующих, запроектированных и потенциальных будущих детей будет отец. Позитив? В том-то и дело. Моя сестра даже получила от нас с мамой в подарок некое подобие медового месяца – путевку в санаторий «Ручей» на Истре на все майские праздники, на десять дней. Она не позвонила мне оттуда с криками о том, что замужество было ошибкой, а я, признаться, ждала. Но нет, все было чинно-благородно. Сестра оздоровлялась в санатории, Вовка – с нами на даче. Мы забрали его на все майские, а Игорь звонил мне по вечерам, и мы болтали, как подростки в разлуке. В какой-то момент Апрель даже предложил забрать меня оттуда, и я чуть было не согласилась. Осталась только потому, что мама чуть не каждый вечер вздыхала и говорила, что теперь, когда и я вот-вот от нее уеду, ей и жить-то будет незачем. – Может, мне тогда все-таки остаться с тобой? Ну куда я перееду? Я с тобой всю же жизнь прожила! – спросила я как-то вечерком, наслаждаясь таким долгожданным теплом. Девять долгих месяцев льда, снега и грязной воды, и вот даже в сумерках мое лицо не замерзает, ветер теплый и ласковый. Штиль. – Ты что же думаешь, я хочу этого? И потом, двадцать семь лет – не вся жизнь. Твое счастье важнее! – ответила мама, а ее поза и жесты рук говорили, что она приносит себя в жертву своим любимым дочерям и что покойный наш отец сейчас гордился бы ее самоотречением и благородством. Но еле заметная, запрятанная хитринка в мамином взгляде говорила об обратном, о том, что она спит и видит, как бы ей избавиться от меня. Я вдруг вспомнила, как мы с Лизаветой, еще будучи подростками, все ждали, чтобы родители «свалили» куда-нибудь и оставили нам квартиру в полное наше девичье распоряжение. – Ах, мое счастье! – ухмыльнулась я, а про себя вздохнула. Все было так хорошо, что очень плохо. Я представила, каково это – падать с таких облаков и каким должен показаться мир после того, как слетят мои очки с розовыми стеклами. Мы решили, что я окончательно перееду к Игорю сразу после праздников, хотя его квартира уже была радиоактивно заражена моим присутствием – зубной щеткой, тапками, книжками, зарядными устройствами, которые торчали из розеток, как притаившиеся в уголках змеи. Я ни на чем не настаивала, не хотела торопить события, потому что одно дело – приходить в квартиру к моему Малдеру, где уже разогрет глинтвейн и нарезан сыр, а постель застелена свежим бельем, и совершенно другое – умываться перед работой в одной и той же ванной комнате. Это только Мила Йовович в ее фильмах, просыпаясь, смотрится невинной королевной, прекрасной в своей растрепанности и заспанности. Я, как и большинство смертных, просыпаясь, похожа на черта. И это моему несчастному Малдеру теперь предстояло видеть каждое утро? А ведь еще все мои вещи! Я должна была собрать их все и окончательно уничтожить ухоженную, идеально чистую, даже стерильную квартиру, где ничего не жило, кроме мертвого деревца в камнях. Апрель жил так, что у каждого предмета было свое место, и все его вещи были нужными и на своих местах. Я же заполняла собой любые пустоты, закатывалась в ящики так, что все торчало и выглядывало, и ящики переставали закрываться до конца, а всякие носовые платки или «убитые» перьевые воланчики выпадали на пол, когда этого меньше всего ждешь. Я была хаосом, который Игорь добровольно пригласил к себе в дом, и это было только вопросом времени, когда он заметит разрушительные следы моего присутствия в его жизни. Пока ему все это казалось милым разнообразием. Он так и говорил: – Ты вносишь такое милое разнообразие в скучное течение моей жизни! – и нес свой светло-серый костюм в прачечную в надежде, что следы от кофе все-таки смогут вывести. Эпичный финал первого же дня моего официального проживания в его квартире. Я пролила кофе на его костюм, а ведь мне даже нельзя кофе на ночь пить, я ведь потом не буду спать. Милое разнообразие. В новом доме я забыла все свои привычки, забыла, что люблю делать, а что нет. Я сидела в кресле, боялась пошевелиться, смотрела какую-то странную передачу про многодетную семью с восемью детьми. Реалити-шоу, в котором главной интригой оставался вопрос: «На черта им столько детей?» Игорь работал за столом за своим ноутбуком. Я больше смотрела на него, чем на многодетную семью, собирающую с пола кашу, которую туда налили два младших ребенка. Игорь не замечал… какое-то время. Он был сосредоточен, его немного усталое лицо было подсвечено холодным экранным светом, взгляд медленно скользил по строкам невидимого мне текста. Я знала, что завтра понедельник и что у Апреля семинар с самого утра, что на его занятие по психологии лидерства записалось какое-то рекордное количество участников – чуть ли не весь наш холдинг. Но это никак не нервировало моего Малдера: он был спокоен и уверен в себе. Я не понимала, как он делает это. Как не боится – все же боятся. Проиграть, быть уволенными, того, что их разлюбят и бросят, того, что разлюбят они. В конце концов, вся эта буря в моей крови, это цунами, которое я испытываю каждый раз, когда просто смотрю на это спокойное лицо, когда провожу ладонью по шершавой щеке, – вся эта биохимия вне моего контроля, я буквально ничего не могу с собой поделать. Мои гормоны, мое подсознание, вся я в целом, как личность и как биологический организм, на клеточном уровне хотела его. И от этого ощущения полной своей беспомощности хотелось визжать. А Игорь Вячеславович – мой Апрель – спокойно готовился к семинару. Это было, пожалуй, самым большим его преимуществом. Я хотела бы спросить Игоря об этом, но вместо этого молча сидела и смотрела на него. Штиль. Утром мы поехали на работу на его вишневом «Опеле» – вместе в первый раз. Мы жили вместе, работали на одну и ту же корпорацию, геенну огненную, нефтяную, и охранник, дородный мужчина, которого я звала Джонни, так как его реальное имя было Сережа, многозначительно ухмыльнулся, заметив меня на пассажирском сиденье. – Значит, не соврали? Переехали? Прямо взаправду? – спросил меня Джонни, специально покинув для этого будку охраны. – Фаина, а как же принципы? Феминистки всего мира рыдают. – От счастья, что сплавили меня? – поинтересовалась я. – Ответь мне, Джонни, на два вопроса, только по возможности честно. Первый вопрос: с чего ты взял, что я хоть какое-то отношение имею к феминисткам? – Ну… ты ж всегда одна, всегда в себе. – Это делает меня замкнутым синим чулком, разве нет? – ответила я, краем глаза заметив, как откровенно наслаждается этим разговором мой новоявленный… кто, кстати? Бойфренд? Я уже давно решила, что это слово никак не применимо к Апрелю. Он не «бой», и уж точно не френд. То, что он делал со мной по ночам – друзья так не поступают… и славно. Муж? Нет-нет-нет, не стоит даже и начинать думать в этом направлении. Трудно предсказать, какое количество неврозов и разного беспокойства я себе обеспечу, если всерьез задумаюсь над своим будущим. Гражданский муж? Сожитель? Звучит как часть криминальной хроники. Слова, за которыми обязательно должны звучать другие, такие как «ножевое ранение», «домашнее насилие» и почему-то «настойка боярышника». В общем, статус не определен. – Синим чулком? Ну да. А феминистки кто? – Феминистки – это, в целом и скомканно, те, кто борется за права женщин работать. Я же всю жизнь боролась только за право поспать. – Да? – опешил Джонни. – В каком-то смысле я тебе по-доброму завидую. Я бы тоже хотела разгадывать кроссворды. – Серьезно? – не сдержался и переспросил меня Игорь с соседнего сиденья. – Я люблю шарады, – кивнула я. – А программировать надоело. Тем более что ничего ведь не дают довести до ума. Может быть, если бы я работала в «Майкрософт», тогда… – А второй-то вопрос, а? – вдруг вспомнил Джонни, заметив, что к проходной поворачивает следующая машина. – Второй вопрос, Джонни: кто тебе донес, что я переехала? Машка Горобец? Кто-то еще? – Не могу сказать, – насупился Джонни. – Конфиденциальная информация? – ухмыльнулся Малдер, проезжая внутрь, на территорию нашей «садомазонефтегазовой» богадельни, более известной в нашем скромном мире как «Муравейник». – Людям свойственно ошибаться, ты знал об этом? Может, Игорь Вячеславович просто любезно согласился подвезти меня? Может, у меня нога болит после бадминтона? – Так ты не переехала, что ли? – разочарованно протянул Джонни. Я только загадочно улыбнулась и проследила за ним победным взглядом. Джонни возвращался на свой пост, чтобы следить за потоками машин, людей с постоянными электронными пропусками, посетителей, которым нужно было оформить временные, и курьеров, доставлявших почту и море рекламы – этих нужно было гнать в три шеи. Утро – самая напряженная часть дня для охраны, ибо впустить кого-то куда хлопотнее, чем выпустить. Все еще улыбаясь, я повернулась к Малдеру (статус не определен), чтобы еще разок возмутиться относительно того, как быстро разлетаются сплетни в «Муравейнике», но наткнулась на холодный, о-о-очень спокойный взгляд. – Что? – тут же спросила я, испугавшись, что запоздалое осознание стоимости залитого кофе костюма все же накрыло Апреля. – Ничего, – процедил он, отчего вызвал во мне еще большее беспокойство. Уже на клеточном уровне. Хоть я и не эксперт в человеческих взаимоотношениях, я больше по компьютерам, по циферкам и кодам разным, но если кто-то говорит мне, что «ничего не случилось», а сам смотрит таким взглядом, я сразу понимаю, что все очень даже «чего». – Нет, ну правда, что такое? – НИЧЕГО! – гаркнул Игорь. Я задумалась, и тут до меня вдруг дошло. – Ты не хотел, чтобы нас видели вместе?! Я не подумала о Джонни. Надо было выйти еще на повороте, я бы прошла просто по пропуску, и все. Теперь, конечно, Джонни разнесет новость по всем корпусам. Вирусная рассылка. – Слушай, а почему он Джонни, в самом деле? – спросил Игорь так зло, словно выяснял, куда я дела всю его зарплату. – Почему ты так его зовешь, ты ведь мне так и не рассказала? И с этими словами он вышел из машины, хлопнув дверью так, словно хотел снести ее с петель. Игорь злился, но я не могла понять на что. Я посеменила за ним. – Ну… в честь одной песни… Даже не знаю. Я не люблю имя Сережа. – Мне пора, – пробормотал Игорь, словно вовсе не слушал меня. Он направился к дверям «Биг-Бена», корпуса, в котором работал. Его кабинет располагался на двадцать третьем этаже, и у него был умопомрачительный вид на город. У меня на двадцать шестом, в соседнем здании под «кодовым» названием «Поехавшая башня», не было ничего, кроме проводов и запыленного ковролина. – Эй… пока! – неуверенно прокричала я вслед своему мужчине с неопределенным статусом, но он шел так быстро, что почти бежал, и вряд ли меня услышал. А я осталась стоять на месте, ошеломленная произошедшим на клеточном уровне. Непредсказуемость и независимость – не такие уж маленькие недостатки. Черт его знает, что у него в голове и что его разозлило! Я пошла в сторону «Башни», вместе со мной покорно, как на плаху, шли другие сотрудники холдинга. Менеджеры среднего звена, для которых праздник был окончен. Я настроилась на рабочий лад, прижала локти и почесала на работу, словно сваи заколачивала… когда Апрель вдруг развернулся и в три шага вернулся ко мне. Он взял меня за руку, развернул и посмотрел мне в глаза так серьезно, словно я была больна. – Вот объясни, почему твои прогнозы всегда негативные? Ведь ты же умная женщина, училась в физтехе, со статистикой знакома не понаслышке, про котов мне все время говоришь, которые в коробках, но почему они у тебя всегда мертвые? Ни одного живого кота Шрёдингера! Ни единого! – Я не понимаю, – растерялась я. – Коты Шрёдингера-то тут при чем? – Потому что знаешь, что я иногда чувствую? Что этот кот – я! – рявкнул вдруг Игорь. – И это я в коробке, а ты просто ставишь на мне мысленно эксперимент. Думаешь, мне легко? Я ведь тоже не знаю, мертв я или жив. Здесь стоит отступить немного и сказать, что еще на заре нашего, так сказать, случайного и необъяснимого романа мы любили вести романтические беседы о квантовой механике, в частности о том, что ничто в этом мире не может быть просчитано заранее на сто процентов, что львиная доля событий в нашем мире – это мысленные коты в коробках, которые могут быть одновременно и живы, и мертвы, и живы/мертвы одновременно. Мы говорили о котах, но подразумевали каждый раз что-то другое и так заплутали в квантовой механике, что теперь я смотрела на Игоря, словно он говорил на турецком. – Да о чем ты, Игорь? – Не понимаешь? – язвительно переспросил он и всплеснул руками. – Она не понимает! А ты у сестры своей спроси. Она наверняка поняла бы. Ладно, у меня нет времени сейчас, мне нужно идти к людям, которые хотят преуспеть в жизни. Понимаешь, а? Большинство хочет преуспеть, стать счастливыми, жить вместе с любимыми, а ты – нет. Ты ждешь, когда же «шарахнет». Твоя главная цель, чтобы как бы чего случайно не вышло. Чтобы, когда случится глобальный конец света, хотя бы не оказаться в эпицентре. Вот и все, что ты ищешь от жизни. – Я что-то не так сделала? – гадала я, интуитивно чувствуя, что между нами происходит первая «семейная» разборка. Странная, но чему удивляться. С кем поведешься. – Или что-то не так сказала? – Да ничего ты не сделала. И определенно ничего не сказала. Никому. Стесняешься, да? – Это все из-за кофе, да? – предположила я, и тут уж Малдер застыл в немом изумлении, явно пытаясь понять, о каком кофе я говорю. Затем он тряхнул головой так, словно пытаясь сбросить любые сомнения, а потом совсем неожиданно взял меня одной рукой за затылок, притянул к себе и поцеловал. Он поцеловал меня. При всех. Во дворе «Муравейника». Я оказалась совершенно не готова к такому повороту. Я задохнулась, испугалась, у меня подкосились ноги, но одновременно мне захотелось, чтобы это никогда не заканчивалось. И еще… Провалиться сквозь землю, желательно, вместе с Апрелем. Вдруг кто увидит? Конечно же, увидят, причем все. Но это не важно, потому что его горячие губы уже захватили меня. Игорь зажал мою нижнюю губу между своими, затем завладел обеими – грубо, даже чуть больно, но от этого было только хорошо. Я закрыла глаза и подумала – пошло все к черту. Это вам не просто так, не какой-то там жалкий «чмок» на прощание и не дежурный клевок уставшего от семейной жизни супруга. Настоящий «противозаконный» поцелуй, совершенно точно запрещенный на территории предприятия. Долгий, влажный поцелуй «с языком». Еще секунда, и я бы предложила Игорю «забить» на его дурацкий мотивационный семинар и запереться в его кабинете на двадцать третьем этаже – с шикарным видом на город и морем живых цветов в горшках. Но все кончилось так же неожиданно, как и началось. Когда я открыла глаза, Игорь уже стоял как всегда спокойный и невозмутимый, словно вовсе и не целовался со мной только что прямо на парковке холдинга. Он смотрел на меня с интересом, словно пытаясь подобрать ко мне ключ. – Ну, скажи мне что-нибудь, – предложил он. – Чего сказать-то? – пробормотала я, чувствуя восхитительную неподатливость зацелованных губ. – Не знаю. Что хочешь. Пожелай хорошего дня, например, – предложил он, поправляя мне волосы. – Хорошего дня, – механически повторила я, краснея от каждого его прикосновения. – Ах да, удачного семинара. Чтобы у всех там… лидерские качества проклюнулись. – Все? Больше тебе нечего сказать? – уточнил Игорь не слишком дружелюбным тоном. Я растерянно кивнула. Тогда Малдер развернулся и ушел в здание, так и оставив меня раздумывать над тем, что только что произошло. Вот почему к мужчинам не прилагается инструкция, чтобы понимать, когда у них идет системный сбой? Думать долго у меня не получилось. Стоило только Малдеру исчезнуть за автоматическими стеклянными дверями, как ко мне подскочил, как черт из табакерки, Витя Постников, мой старый… как бы получше сказать кто? Не друг, но и не враг, не коллега, но и не просто знакомый. Раньше я бы сказала, что Витя Постников, с его понтами, персональным водителем и манией в вопросах карьеры, мой однозначный недруг. Но сейчас я была старше, а значит, мудрее – примерно на месяц, но мудрее. И знала, что Витя Постников все-таки не чистое зло. Чистым злом был мой старый босс Крендель. А Постников был таким, каким его создал Бог. – Ничего себе, Файка! Прямо шоу ХХХ, а? Значит, не врут таблоиды? И тебя подобрали добрые люди? – Подбирают бычки в подъездах, – разозлилась я. Прямолинейный, как кишечник плоского червя, Витя Постников хоть и не был чистым злом, а общаться с ним все равно не хотелось. – Точно. Слушай, я только одного не понимаю, что он в тебе нашел? – спросил Постников. Я и сама не понимала этого, но не говорить же об этом Постникову. – Ну… красоту мою неземную, – прошипела я, ускоряясь с каждым шагом. К сожалению, наши с Витей Постниковым офисы располагались в одной и той же части холдинга – в «Башне», так что он преспокойно пошел со мной. – Нет, это вряд ли, – заметил он. – Может, ты что-то такое умеешь делать? – О чем ты? – нахмурилась я. Витя осклабился и, дождавшись, чтобы двери лифта закрылись, уточнил: