Выйдя из здания, наткнулся на взгляды братов. – Ермак, получилось?! – прогудел Тур. – Сломался англичанин, – хмуро улыбнулся я. – Не выдержал нашей обработки. Спасибо тебе, Тур, хорошо с колом поддержал. – Ермак, а правда так казнят в этом, как его… Ну про который ты говорил… Это же жуть какая-то. Ладно на кол, но так вот кожу снимать! Бры! Изуверство это… – Леший передёрнул плечами. – Его благородие с лица аж сбледнул. А этому англичанину совсем плохо стало. Я знал, что ты притворяешься, и то мне на всё это страшно смотреть было. – Изуверство не изуверство, а я бы того, кто Дарью убил, на кол бы посадил. Кожу нет, а на кол да! – угрюмо произнёс Ус. – Может, ещё и посадим, – задумчиво произнёс я. – Надо нам, браты, в китайском квартале искать убийцу Дарьи. Он туда чуть больше часа назад ушёл. Его контрабандисты должны в Китай вывезти. Может быть, перехватим. – В самом квартале, Ермак, нам делать нечего, – уверенно сказал Тур. – Мне местные казаки рассказывали, эти китаёзы там своей жизнью живут. Нам ничего не расскажут. – Это мне известно, Тур. Поэтому двигаемся в сторону лазарета. Надо Банкова найти. Возможно, он ещё там и подскажет, что делать, – произнёс я, чувствуя, как во мне поселяется страх увидеть мёртвую Дарью. В лазарете перед прозекторской меня встретил Любарский. – Сочувствую, Тимофей Васильевич, – врач с грустью посмотрел на меня. – Смотреть тело будете? Кто и когда его заберёт? Она же сирота. «Бл… о наших взаимоотношениях с моей птичкой весь город, что ли, знает? Хотя не удивлюсь, что и весь. Такая пикантная весть. Обер-офицер конвоя спит со своей служанкой. Да ну их всех в пень!» – подумал я. – Буду смотреть, Василий Михайлович. Я тут поисками убийцы был занят, но сейчас, то есть чуть позже отдам распоряжения. Дарью мы заберём. – Тогда пройдёмте, – доктор развернулся и пошёл по коридору к двери, за которой располагался морг. Я, с трудом переставляя ноги, двинулся за Любарским. Зайдя в прозекторскую, увидел на столе Дарью, укрытую по шею простыней. Мне даже показалось, что она просто спит. Смерть будто бы и не оставила следов на её лице. Но вернее всего в этом было виновато освещение и моё воображение. Умом я понимал, что от удара в почку должно было произойти обильное кровотечение. Как сквозь вату в ушах до меня доносились слова доктора: – Ножевой удар сзади в почку, повреждена почечная артерия. Я думаю, она сразу потеряла сознание от болевого шока и ничего больше не почувствовала. Удар был сильный снизу-вверх с подворотом в ране. Предположу, что так точно мог ударить врач или человек, которого этому специально обучали. В то, что такой точный и сильный удар получился случайно, мне верится с трудом. – Мне Юрий Петрович говорил, что из двадцати четырех ран, которые нанесли Цезарю сенаторы, только одна была смертельной, – произнёс я, продолжая неотрывно смотреть на лицо Дарьи. – Слышал эту байку. А всё, что вам сказал, довёл до господина Банкова. Он только минут десять назад, как отправился к себе в управление, – Любарский сделал паузу, после которой, будто бы решившись, произнёс: – И ещё, Тимофей Васильевич, Дарья Ивановна была беременной. Точно не скажу, но больше месяца. Услышав эти слова, я почувствовал, что проваливаюсь в какую-то темноту. Очнулся от запаха нашатыря. «Эх, как меня нахлобучило! Это что, такая защитная реакция психики?! Впервые за две жизни свалился в обморок, – подумал я, вздыхая резкий запах ещё раз, чтобы в голове прояснилось. – А всё потому, что в прошлой жизни дважды был женатым, но детей не было. А здесь через восемь месяцев я мог стать отцом». Я застонал, а потом зарычал, с горечью осознавая двойную утрату. Любарский, который смог дотащить меня и усадить на кушетку, испуганно отшатнулся, увидев, как меняется моё лицо. А на меня опять накатила волна ярости. Хорошо, что новость о беременности Дарьи я узнал только сейчас, а то, боюсь, сэра Бекхэма я бы грохнул прямо в кабинете у Савельева, после того как вытряс бы у него информацию о «товарище Иване». А последнему точно не поздоровится. Если до этого я планировал его поймать и только узнать причину, по какой он убил мою любимую, то теперь целой тушкой он точно в руки Савельева не попадёт. Три, а то и четыре точки от Джунг Ли «товарищ Иван» получит. Это обещаю уже сам себе. После этого он просить будет, чтобы его как можно быстрее вздёрнули, как покушавшегося на царскую особу или членов его семьи. – Тимофей Васильевич, как вы себя чувствуете? – участливо спросил Любарский, продолжая держать в руке кусок бинта, смоченный нашатырем. – Благодарю, Василий Михайлович, пришёл в себя. Надо же, как какая-то гимназистка в обморок грохнулся, – попытался улыбнуться я. В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату просочился Тарала. Посмотрев сначала на стол и побледнев после этого, Арсений, повернув голову, увидел меня и доктора. Видимо, мой внешний вид оставлял желать лучшего, поэтому Арсений спросил: – Тимофей, ты как себя чувствуешь? – Хреново, Арсений, очень хреново! – почувствовав, что на глаза наворачиваются слёзы, склонил голову, чтобы никто их не увидел. Тарала после поздравления меня на торжестве в Военном собрании предупредил, что на пару дней расположится у своих знакомых, чтобы не мешать мне отметить день рождения с моими братами и Дарьей. И вот появился. Очень вовремя, кстати, появился. – Арсений, – начал я, но друг меня перебил: – Тимофей, я всё понимаю. Ты только найди этого гада. А с похоронами я всё решу, ты не волнуйся. Я встал с кушетки и, подойдя к Тарале, неожиданно для себя ткнулся лбом в его плечо. Арсений, приобняв меня, прошептал на ухо: – Найди его, Тимофей. Он не должен уйти от возмездия. А я всё сделаю. – Тимофей Васильевич, Арсений Георгиевич, я понимаю имеющиеся у вас трудности, – произнёс Любарский. – Если вы доставите всё необходимое сюда или профинансируете, то здесь найдутся люди, которые подготовят Дарью Ивановну в последний путь. Я оторвался от друга и, повернувшись к доктору, произнёс: – Спасибо, Василий Михайлович. В средствах не отказывайте. Пусть всё будет по высшему разряду. Произнеся это, я подошёл к столу, на котором покоилось тело моей смелой птички. Склонившись, я долго смотрел в лицо Дарьи, которое не обезобразила смерть. В голове помчались мысли-воспоминания о нашей жизни. Чуть больше трёх месяцев, но сколько же счастья было. «Девочка моя, я найду твоего убийцу. Прости, что должен уйти, но так надо. Иначе я не смогу жить дальше», – прощаясь, подумал я, после чего поцеловал Дарью в холодный лоб и направился на выход. По дороге к двери подобрал с пола свою папаху, а проходя мимо Арсения, посмотрел тому в глаза и кивнул головой. Всё, меня ждёт месть. – Ты куда сейчас, Тимофей? – спросил меня Тарала. – К Банкову, мне нужны выходы на местных китайских контрабандистов, – ответил я. – Тогда тебе лучше обратиться к Цзи Фантаю, или, как он теперь себя называет, Тифантаю. У него связей среди китайских контрабандистов куда больше, чем у господина следственного пристава, – Арсений на несколько мгновений задумался и продолжил: – Тем более, цесаревич ему благоволит, и у Тифантая до сих пор проблемы с получением российского подданства. А я вспомнил байку или всё-таки правдивую историю, которую прочитал в деле этого купца, которое формировало моя секретная часть. В один из дней марта одна тысяча восемьсот девяносто первого года наследник престола цесаревич Николай, будучи во Владивостоке, во время прогулки случайно зашел в мастерскую Цзи Фэнтая и в разговоре с ним обнаружил, что китаец очень хорошо говорит по-русски. Цесаревич попросил Цзи помочь ему купить пушнину. Китаец тут же сказал цесаревичу, что у него есть друг, который занимается продажей пушнины, и, если он хочет, они могут сейчас же отправиться за покупкой. Престолонаследник согласился, и, когда они пришли к другу Цзи Фэнтая, он увидел, что действительно товар был высокого качества, а цена – справедливой. Но цесаревич вышел на прогулку, не захватив с собой денег. Тогда Цзи Фэнтай сказал: «Ничего, вы забирайте товар, я дам вам деньги в долг». Цесаревич, однако, распорядился, чтобы товар принесли ему на следующий день. На другой день Тифонтай, взяв пушнину, отправился по назначенному адресу и только тогда узнал, что имел дело с наследником российского престола. Цесаревич сказал Цзи Фэнтаю: «Сегодня ты стал моим другом, а как насчет того, если я дам тебе должность?» Однако китаец дипломатично отказался. Тогда цесаревич присвоил Цзи Фэнтаю высший купеческий титул. Не знаю, байка это или нет, но Тифонтай оказался на моем дне рождения, так как был в списке, который дал мне цесаревич. Что за подарок он мне преподнёс, я не помнил, но краткое общение в виде поздравления состоялось. Значит, по местным меркам, можно, точнее нужно его навестить. А не получится, пойдем к Банкову. С этими мыслями, кивнув Арсению, я вышел из прозекторской. Встреча с китайским купцом прошла продуктивно. Узнав, что меня интересует только «товарищ Иван» и каких-либо претензий к контрабандистам у меня нет, Цзи Фэнтай пообещал, что приложит все усилия и очень быстро я узнаю, где находится тот, кто помышлял совершить покушение на наследника российского престола. После этого я направился в полицейское управление, где переговорил с Юрием Петровичем. Тот с воодушевлением выслушал всё, что мне удалось узнать, и также пообещал лично встретиться со своими осведомителями среди китайцев, чтобы узнать какую-либо информацию. Теперь предстояла встреча с Савельевым, на которой мне надо было объяснить штабс-ротмистру весь тот спектакль, который был разыгран с Бекхэмом на его глазах. Надеюсь, это объяснение будет им нормально воспринято. Всё-таки мои браты, которые, можно сказать, подняли руку на офицера, попадали под уголовное наказание, да и неизвестно, как он воспринял мои действия. Выглядеть изувером в его глазах, да и потом в глазах офицерского корпуса как-то не хотелось. Надеюсь на профессионализм Владимира Александровича. – Господин сотник, что вам ещё угодно? – таким вопросом меня встретил Савельев, которого из его кабинета, где штабс-ротмистр вместе со своим заместителем поручиком Радиевским допрашивали лже-Бекхэма, вызвал в коридор по моей просьбе один из гражданских служащих отдела. Вид у штабс-ротмистра, когда он вышел из помещения, был очень недовольным. А на меня он смотрел как-то так… В общем, определить его взгляд я не смог, но доброжелательностью там и не пахло. Поэтому не стал тянуть кота за это самое и быстро произнёс: – Владимир Александрович, прошу прощения за себя и за поведение моих казаков. Понимаю, что надо было предупредить вас о разыгрываемом спектакле, но побоялся, что достоверность будет потеряна. – Вы хотите сказать, что всё то, что недавно произошло в моём кабинете, было спектаклем? – Да, Владимир Александрович. Надо было быстро получить признательные показания от Бекхэма. Когда я и мои казаки прибыли в гостиницу, старший агент Михайлов описал человека, с которым дважды встречался мнимый англичанин. Это, как теперь выяснилось, был товарищ Иван, который убил Дарью. Поэтому я и ломал морально Бекхэма, возможно, несколько жёстким образом, – хмуро отрапортовал я Савельеву. – Тимофей Васильевич, а если бы Бекхэм не признался и мне бы пришлось отпустить его?! Вы что, действительно содрали бы с него кожу? Вы же слово казака дали! – во взгляде штабс-ротмистра зажегся неподдельный интерес. – Владимир Александрович, помилуй Бог, неужели вы такого плохого мнения обо мне? То, что я буду давить на Бекхэма и давать при этом ложные клятвы, заранее знали мои казаки. Военная хитрость. Обмануть врага, давая ему ложную клятву, для казака не грех. Вот для офицерской чести такое неприемлемо. Поэтому слово офицера я и не давал, – я мрачно улыбнулся. – А признаться Бекхэму всё равно пришлось бы. Для этого на теле человека много нервных узлов и точек, нажимая на которые можно причинить сильную боль, не оставляя следов. Если бы Бекхэм не сломался морально, я бы его очень быстро болью додавил бы. И не считайте меня изувером. На войне как на войне. – Может быть, вы и правы. На войне как войне. Люди гибнут точно. За раз потерять четырёх нижних чинов… – Савельев на миг задумался и продолжил: – Тимофей Васильевич, ещё один вопрос, а где вы такие подробности узнали об этой казни-пытке «красный тюльпан»? Её что, действительно практикуют в Афганистане? – Владимир Александрович, по греческим мифам ещё Аполлон, которого пускай легендарный музыкант и флейтист Марсий, но просто человек, вызвал на музыкальный поединок, после поражения последнего привязал Марсия к сосне и заживо содрал с него кожу. Нечего с богом тягаться. На востоке такая казнь до сих пор распространена. А если вспоминать древние времена, то Геродот писал, что царь Камбиз назначил судью, которому пришлось сидеть на кресле, обитом кожей отца – судьи Симария, с которого содрали кожу за вынесение несправедливого приговора. Кожу также сдирали с неверных жен, – я замолчал, увидев, как штабс-ротмистр в отвращении передёрнул плечами. – Так что красочно описать, как с человека можно снять кожу, особого труда не составило, с учётом того, сколько мне пришлось снять шкур с убитых животных. Но получилось же? – Да… Эффективно получилось! Пять минут разговора, и человек уже второй час даёт показания о своей причастности к покушению на цесаревича, лишь бы не попасть в руки казаков-изуверов, – уже весело усмехнулся Савельев. – Тимофей Васильевич, а я ведь тоже вам поверил. Вы так убедительно показывали ножом, как будете кожу надрезать, а потом её снимать. Жуть какая-то! И казаки ваши меня держали крепко. – Ещё раз прошу извинить меня, Владимир Александрович. Готов за действия моих казаков понести наказание. Они выполняли мой приказ. – Да что теперь говорить-то. Победителей не судят. А вы раскрыли заговор с покушением на его императорское высочество. – Мы раскрыли, Владимир Александрович. А меня сейчас куда больше товарищ Иван интересует. Лже-Бекхэм ничего ещё не сообщил о нём? – я напряжённо посмотрел на Савельева. – Пока нет, Тимофей Васильевич. Мы с Константином Константиновичем сейчас торопимся закрепить на бумаге признательные показания лже-Бекхэма на самого себя, но и до товарища Ивана дело дойдёт. А также там были ещё товарищ Пётр и товарищ Николай. Вот такие редкие русские имена, – позволил себе пошутить штабс-ротмистр. – Вы-то чем сейчас займётесь, Тимофей Васильевич? – Жду информацию от Тифонтая и господина Банкова по китайским контрабандистам. Как что-то станет известно, постараемся задержать товарища Ивана, – я заметил, как возмущённо вскинулся Савельев, и продолжил: – Не волнуйтесь, Владимир Александрович, мой первый десяток казаков для захвата этого революционера подготовлен лучше всех не только в этом в городе, но, наверное, и на всём Дальнем Востоке. Спеленаем, пикнуть не успеет. Доставим в целости и сохранности. Я его только расспрошу, из-за чего он убил молодую девушку, которая ничего ему не сделала. И он мне ответит, Владимир Александрович, про узлы и точки я вам рассказал. А остальное – это будет ваша работа. – Хорошо, Тимофей Васильевич, действительно, лучше ваших людей для таких действий в городе нет. Ну, а я пойду работать с нашим англичанином. Поёт, как птичка. Надо ковать железо, пока горячо… – Савельев посмотрел мне в глаза, а потом протянул руку для пожатия. – Тимофей Васильевич, извините и меня, я подумал, что вы от горя почти с ума сошли и готовы из-за мести поступиться честью офицера. Я пожал руку штабс-ротмистру и, продолжая удерживать его ладонь, произнёс: – Владимир Александрович, я сделаю всё, что в моих силах, а потом ещё чуть-чуть. А личное горе – это личное горе. Сейчас оно мне только поможет в исполнении моего долга. – Вы её сильно любили? – с какой-то болью в голосе спросил меня главный жандарм Дальнего Востока. – Да, Владимир Александрович. И как сказал доктор Любарский, через восемь месяцев или раньше я мог стать отцом. Савельев осторожно вынул свою ладонь из моей руки. Посмотрел на меня каким-то отцовским жалеющим взглядом. Всё же он был меня старше на двенадцать лет. А потом, так ничего и не сказав, развернулся и пошел к двери своего кабинета. И я ему за это молчание был благодарен. Выйдя из здания, я задумался, что делать дальше. Пока не будет информации, заняться как бы и нечем. Заеду-ка домой, надо одежду, вещи подготовить для похода, если товарищ Иван уйдет из города. Захватить его здесь мне казалось нереальным. Приказав Антипу, Устину и Владимиру отправляться в казарму и готовиться к походу, направился домой, где меня встретила непривычная тишина. Чтобы не терять в дальнейшем время, поддел тёплое бельё, а вместо полушубка, папахи и валенок натянул унты, доху-гибрид из меха красного волка и шапку-ушанку. Этот наряд был пошит для меня и всего первого десятка, когда произошёл самый первый наём нашего отряда в охрану купеческого обоза к самому Чурину. Сшили тогда по размеру с запасом, на вырост. И сейчас мне этот наряд был впору, как и всем братам. Один Тур перешивал. Раздался в плечах чересчур сильно. Полученный тогда по моим рисункам гибрид короткой дохи и плаща с капюшоном, а также шапка-ушанка выгодно отличались от одежды, принятой у казаков для дальних переходов. Большой ворот в застегнутом виде закрывал лицо по самые глаза. Пристяжной меховой капюшон – вместо башлыка, который можно было затянуть, и родная меховая военная шапка-ушанка, которую в РККА ввели в одна тысяча девятьсот сороковом году, полностью защищали голову и лицо от сильного мороза. А пристёгивающиеся к дохе удлиненные полы закрывали ноги до середины унт, по каковой причине, сидя в седле, можно было не беспокоиться о коленях, выставленных под мороз и хлесткий снег. Затянул портупею, проверил оружие и, взяв в сенях «дежурный РД», направился на двор. В поход Беркута не возьму. Жалко. Зайдя на конюшню, потрепал своего чёрного, как смоль, друга по холке, дождался его ответного ржания. По традиции скормил любимцу горбушку хлеба с солью, после чего в соседнем стойле также побаловал хороших статей жеребчика, которого прикупил три месяца назад для служебных нужд. Получив из-за масти кличку Гнедко, данный «агрегат» по перемещению моей тушки мощностью в одну лошадиную силу, как правило, использовался мною в повседневной жизни, если не пользовался дежурными служебными лошадками. Выведя из стойла Гнедко, оседлал его, приладил к седлу РД и мешок с тревожным набором, выбрался на двор. Накинул на луку седла повод уздечки дежурной кобылки, взобрался на Гнедко и, выехав на улицу, потрусил к резиденции, ведя второго коня в поводу. Надо у наместника отпроситься на всякий случай, да и доложить о случившемся. Доклад о сегодняшних событиях у наместника в присутствии ротмистра Волкова прошёл спокойно, но его обсуждение – бурно. Опять увидел в глазах Николая затаённый страх. Предотвращено покушение на цесаревича, а до этого было два совершившихся. И это за два с небольшим года. Выслушал соболезнования по факту гибели Дарьи. Я был прав, о наших взаимоотношениях с ней, похоже, знал весь Хабаровск. И с большим трудом получил разрешение цесаревича на поиск и преследование товарища Ивана, если тот ускользнёт из города. В конце доклада и мини-совещания с основным вопросом «что делать дальше?» получил от Николая устную благодарность за раскрытие покушения, облобызан не был, но был заверен в том, что награда меня не минует. Вся эта информация усваивалась в сознании независимо от меня, так как голова была занята только одной мыслью: где товарищ Иван? С этой мыслью вернулся к себе в кабинет, где переговорил с Кораблевым, услышав от него последние новости по расследованию взрыва и убийства Дарьи. Ничего нового практически не установили, за исключением того, что среди раненых в лазарете нашли свидетеля, который видел, как старший агент Михайлов, а за ним три городовых вошли в дом, затем раздался выстрел и почти сразу же взрыв. Или даже два взрыва, которые почти слились в один, как показалось свидетелю. И ещё тому крупно повезло, что не попал под основную взрывную волну, но контузию и несколько переломов получил.