– Что-то снова случилось? Почему лицо твоё так серьёзно, а голос так тревожен? – Обещай, что все твои ответы на мои вопросы будут честны, – потребовал Генрих. – Ты пугаешь меня… – встревожилась Патриция. – Обещай! – Хорошо, обещаю. – За что ты так ненавидишь Берхарда? И зачем настраиваешь против него Густава и Маргарет? Поняла Патриция, о чём речь пойдёт. Неприятен ей этот разговор, но она всегда знала, что рано или поздно он всё равно возник бы, и была к нему готова. – Почему ты так холодна к нашему сыну? – повторил Генрих, пристально глядя в глаза супруги. – Ты, кажется, забыл, Берхард – твой сын, а не наш, – спокойно произнесла Патриция. – Я ничего не забыл. И я помню, как ты перед многими свидетелями, перед моими вассалами согласилась стать для Берхарда матерью, воспитать его наравне с Густавом и Маргарет. – И разве я этого не сделала? Берхард растёт вместе с моими детьми, играет с ними, он получает такое же образование, имеет такие же одежды и такое же количество слуг. Разве я его чем-то обделяю? – Ты обделяешь его своей любовью. – А любить его я никому не обещала. – Но разве возможно быть матерью и не любить дитя? – Если дитя чужое, то возможно. Патриция была уверена в своей правоте и потому не прятала глаза, не склоняла головы и говорила твёрдо. Генрих лишь руками разводил, удивляясь чёрствости супруги. – Я надеялся, что ты простила мои прегрешения, – проговорил он. – Верил, что у тебя доброе сердце. Но, видимо, я ошибался. Патрицию эти слова обидели. – Я бы простила тебя, да только присутствие этого мальчишки ежедневно, ежечасно напоминает мне о твоей измене, его внешность кричит о том, что он чужой нам. Тебе не следовало вообще привозить его в замок. – Берхард мой сын! Я бы никогда его не оставил! Тем более он лишился матери. – У него жив дедушка, – спорила Патриция, – который был в состоянии его воспитать… – Чтобы сын ландграфа фон Регентропфа стал лавочником? – возмутился Генрих. – Со мной Берхарда ждёт более достойная судьба. – Например, трон Регенплатца? – Да. Именно это его и ожидает. – Ты обвиняешь меня в жестокости, в несправедливости, а разве сам справедлив к своему законному сыну, разве ты не жесток к Густаву, лишая его того, что принадлежит ему по праву? – Берхард – мой старший сын. – А Густав – рождён в законном браке. На его стороне закон государства и закон человеческий! – Ты согласилась заменить Берхарду мать, а значит, согласилась принять его в нашу семью! Мальчик полноправно носит фамилию Регентропф, и именно он унаследует Регенплатц! И я так решил вовсе не потому, что не люблю Густава. Ему я намерен отдать имение Стайнберг у северных границ. Там нужна твёрдая рука и разумный хозяин. – Ставишь Густава вассалом Берхарда, – поморщилась Патриция. – Не вассалом, а помощником. По сути, они вместе будут править… – Вассалы тебя не поддержат. Они не присягнут на верность бастарду. Они взбунтуются. Генрих вгляделся в сердитые глаза супруги. – А ты, видимо, этого очень хочешь. Вот почему ты настраиваешь детей против Берхарда. – Я не настраиваю их. Им самим не нравится этот тихоня! – Ты уже сейчас разжигаешь войну между Густавом и Берхардом. На этих землях более сотни лет не было распрей, и новых я не допущу! – Если не передашь Регенплатц законному наследнику, распри будут. – Не нужно со мной воевать и спорить! Ты всё равно проиграешь. Сказав своё последнее слово, Генрих развернулся и пошёл прочь. В Патриции так и бурлило негодование, она даже топнула ногой от злости. – Это ты проиграешь, ты! – воскликнула она. – Вот увидишь! Никогда не править волчонку в Регенплатце! Никогда мой сын ему не подчинится! Я не допущу этого! Не допущу! Разозлённая разговором с мужем, Патриция быстро направилась обратно в замок. По дороге она всё срывала листья с кустов и, нервно разорвав их, отбрасывала прочь. Вернувшись в замок, Патриция сразу же направилась в покои своей матери. Ей сейчас нужен был человек, которому она без стеснения могла бы пожаловаться на оскорбления, поделиться горечью. Магда Бренденбруг наблюдала в окно разговор Патриции с мужем и теперь ожидала дочь. – О, мама, как же я страдаю! – прямо с порога воскликнула Патриция. – Бедная моя девочка, – посочувствовала Магда и обняла свою дочь. – Этот волчонок осмелел при отце и посмел жаловаться на меня! На меня и на моих детей. – Жаловаться? – Магда видела, что разговор между супругами был неприятным, но не знала, о чём он вёлся. – Что же он наговорил отцу? – Что я жестока с ним, что сестра и брат постоянно обижают его. И Генрих верит ему! – Как же он не поверит любимому сыну? – Генрих был груб со мной, зол, – негодовала Патриция, ходя по комнате, словно запертая львица. – И за что?! За то, что я приняла его выродка, допустила до своих детей… Неблагодарный! Он готов ради волчонка забыть обо всех, предать родных детей! Он поклоняется ему, словно святому. А этот мерзкий тихоня пользуется слепой любовью папочки и льёт на меня грязь. С приездом отца он почувствовал себя смелым. Слишком смелым. – Каков эгоист! – поддерживала Магда гнев дочери. – Хитрый, расчётливый, как и его мать. – И я ещё должна любить этого мерзавца? Сына потаскухи? – Волчонок не заслуживает даже доброго слова. – А Генрих требует от меня именно любви к его сыночку. Ах, мама, иногда я чувствую настоящую ненависть к моему супругу. Такую сильную, что даже желаю смерти ему. – Патриция отошла к окну, и бросила на яркий сентябрьский пейзаж отяжелённый грустью взор. – Если бы Генриха не стало, с каким бы удовольствием я выгнала бы волчонка из моего замка. В одежде черни, без гроша в кармане. И не только из замка, но и вообще из Регенплатца. Пусть бы он почувствовал все беды на себе, все лишения, всё горе. Патриция ясно представила себе бредущего по пыльной дороге утомлённого голодного мальчишку в рваной грязной одежде. И так ей понравилась эта картина, что она даже улыбнулась. Магда тоже представила нечто подобное и подумала, что такой поворот событий был бы весьма неплох. – А что, Патриция, – предложила она дочери, – может, Генриху действительно пора окончить свой жизненный путь? Патриция перевела на мать взгляд полный удивления и даже испуга. – Ты… Ты предлагаешь убить его? – тихо и нерешительно спросила она. – Естественно, это сделаем не лично мы, а верный нам человек… Патриция вновь отвернулась к окну и задумалась. Теперь перед её глазами возникла картина другая. В церкви у алтаря стоит богатый дубовый гроб, а в нём возлежит Генрих, её супруг. И вдруг сердце защемило, и к горлу подкатил ком горечи. Как бы ни злилась Патриция на мужа, какие бы ни посылала на его голову проклятия, а всё же теплилась ещё в душе её любовь, жалость. Нет, сгоряча её слова были сказаны, не хотела она его смерти. Ведь о спасении жизни мужа она молила столько лет, пока воевал он, пока был в далёких землях, и спас его Бог милостивый. А теперь что же, уцелевшего на поле брани и в скитаниях своими же руками убивать? – Нет, мама, – вздохнув печально, проговорила Патриция. – Не надо сокращать жизнь супругу моему. Всё равно после него не я, а брат его Норберт в Регенплатце властвовать станет, как регент при малолетнем наследнике. А Норберт сделает всё так, как завещает Генрих, то есть посадит на трон Берхарда. Опять война, опять жертвы. Не надо, мама. Мы и так справимся с волчонком. Наступит день, и он обязательно ответит за всё зло, что причинил мне и моему Густаву. Карен Вольфгарт вернулась из города в радостном настроении. День выдался для неё весьма удачным, насыщенным, люди встречались интересные, полезные, а главное разговорчивые. Долго Карен выведывала, собирала информацию о тайне семьи Регентропф, и наконец всё разузнала. Собой она была очень довольна, хвалила себя за ум, вновь и вновь вспоминала что-нибудь особо интересное из прошедшего дня. Как приятно ей было, как сладостно на душе – наконец-то, любопытство удовлетворено. Но теперь начались новые терзания – болтливой женщине не терпелось с кем-нибудь поделиться узнанной информацией, разгадкой тайны. Но с кем? Перед кем похвастать умом? Карен вошла в замок и стала подниматься в свои покои. На лестнице она встретилась с Астрид. Нет, эти женщины не стали подругами. Астрид относилась к супруге учителя с недоверием и не скрывала этого. Карен чувствовала это и тоже не стремилась к общению. Она сухо поздоровалась с Астрид и прошла дальше, хотя в душе ей очень хотелось упрекнуть няньку за ложь и с гордостью сообщить, что сумела всё разгадать и без её помощи. Войдя в свою комнату, Карен скинула плащ, присела на кровать и тяжело вздохнула. Ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить, но близких подруг, с которыми можно было посекретничать, она в замке не заимела. Ещё раз вздохнув, Карен встала и подошла к открытому окну. Вид выходил на внутренний садик. На дорожке стоял Хайнц Вольфгарт в окружении Берхарда, Густава и Маргарет и, держа в руках цветок гвоздики, что-то объяснял детям. «Берхард даже на дедушку своего не похож, – подумала Карен, рассматривая мальчика. – Наверное, перенял внешность у матери. Жаль, что я не видела её. Говорят, она была необычайно красива. А Берхарду повезло в жизни. Обычно бастарды в лучшем случае становятся пажами при принцах, поверенными, а этот унаследует трон. Хотя, с другой стороны его участь не так уж завидна. Мачеха его ненавидит, брат не любит, и не известно поддержат ли его в будущем народ и вассалы, как правителя». Размышления Карен прервала вошедшая в комнату молоденькая горничная. – Я видела, как вы вернулись, госпожа, – с поклоном произнесла она, – и зашла узнать, нужно ли вам чего? Карен окинула служанку оценивающим взглядом. Может, с ней поболтать? Впрочем, нет, она слишком молода и глупа. Можно найти и более достойного собеседника. – Ничего не надо, – ответила Карен. – Если что, я тебя позову. – Скоро будет подан обед. – Я знаю. Спасибо.