– Какую ерунду ты говоришь, Патриция! – возмутился Генрих. – Думаю, и сам барон обратил на это внимание. Не заметить его масленый голос и сладкие улыбки было невозможно. Это ты, как обычно, слеп… – Берхард говорил с ней вежливо и деликатно… – Слишком деликатно. – Прекрати! – Хорошее настроение Генриха улетучилось, и он начал раздражаться. Но Патриция и не думала прекращать. – Он уже привык, что всё принадлежит ему, привык забирать себе то, чем должен владеть Густав. – Прекрати! – Он сразу положил взгляд на эту девушку, когда ты представлял нам портреты невест. Вот увидишь, твой любимчик совратит невесту Густава ещё до свадьбы… – Прекрати! – раздражение Генриха быстро переросло в гнев. – Твоя ненависть к Берхарду переходит все границы! Ты готова обвинять его во всех мыслимых и немыслимых грехах. Настроила против него сестру, брата. Но меня ты не настроишь. – Да я и не пытаюсь, – возразила Патриция. – Просто хочу тебе, дураку, глаза открыть на неблаговидное поведение твоего сына, которое ты по любви своей отцовской не замечаешь. – Я тебе не верю. Ты всегда ненавидела Берхарда, всегда видела в его поступках нечто пагубное… – Когда поверишь, уже поздно будет. Смотри, как бы твоя глупая любовь не довела нас до беды. – Если ты сама беды не натворишь, то она и не случится, – рявкнул разгневанный Генрих и, вскочив с кровати, нервно выдернул факел из держателя и быстро покинул покои супруги. В ту ночь Берхард тоже долго не мог уснуть. Тревожные мысли и светлые чувства боролись в его душе, отгоняя от разума сон. Всего один вечер в обществе милой Гретты, и робкая влюблённость вспыхнула настоящей любовью. Юноша ворочался в кровати. Он зарывал глаза, призывал образ возлюбленной в свои сны. Однако этот образ был недостаточно выразительным, недостаточно ясным и светлым. Влюблённого юношу такое видение не устраивало. Берхард снова открыл глаза. Темно. И уже, должно быть, очень поздно. Юноше надоело бесцельно ворочаться в кровати, он встал, прошёлся по комнате и остановился возле окна. За окном стояла тихая ночь. Но не её видел Берхард – образ дорогой Гретты затмевал всё; звёзды сверкали блеском её глаз, лунный свет ниспадал волнами её волос, южный ветер ласкал её дыханием. «Гретта, милая Гретта», – вздыхало его сердце, и вздох печали вырывался из его груди. Берхард отвёл глаза. Вновь прошёлся по комнате. Ему будто чего-то не хватало, он ещё не знал чего, но чувствовал, что без этого ему неспокойно и неуютно. Взор юноши покосился в угол комнаты. Там на стене висел портрет Зигмины Фатнхайн; его приказал повесить здесь ландграф, дабы сын чаще думал о своей невесте. Но Берхард не мог о ней думать, да он и не смотрел в эту сторону. Молодой человек приблизился к портрету – даже в ночной темноте при бледном лунном свете был заметен холод юной девушки, красота зимы, надменная и своенравная. Нет, не любил Берхард зиму, не любил холод. Юноша взял покрывало и накинул на портрет своей невесты. Не её желали видеть глаза его. Берхард вернулся к окну, зажёг свечу, сел за стол и развернул на нём чистый лист пергамента. И вот вскоре с тонкого листа смотрело на него лицо молодой девушки, ясное, милое и такое любимое. Берхард понял, чего ему не хватало – Гретты, её глаз, её улыбки, её присутствия. Но отныне она будет с ним рядом всегда, пусть даже и в виде рисунка. Душа юноши успокоилась. Берхард затушил свечу, опустил голову на стол рядом с лицом возлюбленной и тихо погрузился в сон. За завтраком разговор был вялым, натянутым. Больше говорили ландграф да барон Рюдегер Хафф, обсуждая проблемы поместий и дела общих знакомых. Патриция изредка вставляла в разговор пару фраз, но без какого-либо интереса. Гретта Хафф сидела тихо, скромно опустив глаза. Она чувствовала себя немного неловко под прямым пристальным взглядом Густава. Юноша смотрел на неё, не отрываясь. Смотрел, хитро улыбался и молчал. С чего он так? Вчера он вёл себя иначе. И поведение Берхарда изменилось. Сегодня он почему-то тоже был крайне молчалив и даже избегал глядеть на неё. Лишь беседовал вполголоса с сидящим рядом Кларком Кроненбергом, другом своим. Разочаровался в ней? Предположения о том, что она ему понравилась неверно? Что ж, это даже к лучшему. Ей Берхард тоже не должен нравиться, по крайней мере, не настолько, чтоб приходить в её сны. – Ох, Гретта, дорогая, – вдруг обратилась к девушке ландграфиня, – я совсем забыла высказать благодарность за ваш подарок мне! – Как же, вы вчера уже благодарили меня, – негромко проговорила Гретта. – Но вчера при тусклом вечере я его плохо разглядела. Гобелен прекрасен. – О да, чудесная работа, – добавил похвалы Генрих. – Редкая красота. – Спасибо, фрау Патриция… – Гретта даже покраснела от смущения, так и не смея поднять глаза, она не умела принимать восторги в свой адрес. – Я велела повесить гобелен в моей комнате. Такое чудо должно быть на виду. Вы сами придумали сюжет рисунка? – вновь поинтересовалась Патриция. – Да. Мне нравится придумывать различные узоры, сюжеты, – отвечала девушка. – Я вообще люблю рисовать… – Но верно, вам кто-нибудь помогал? – Нет. Я вышивала гобелен сама. – У Гретты золотые руки, – с гордостью сказал довольный барон Хафф. – А мастерством и усердием её наградила матушка. Она тоже была редкой искусницей. Последняя фраза вызвала печальный вздох из груди барона. – Сын мой старший Берхард так же увлекается рисованием, – заметил ландграф. – Большим художником, правда, не стал, но… Но ему это и не нужно. В девушке тут же вспыхнул интерес. – Вот как, Берхард? А вы позволите мне взглянуть на ваши рисунки? – спросила Гретта у сидящего напротив неё юноши. Берхард поднял на девушку взор и… и не смог его отвести. У неё такие добрые глаза, такая светлая улыбка, и голос такой приятный. Как ужасно, что всё это достанется другому. – Позволите, Берхард? Как ласково она произносит его имя. О чём она спрашивает? Тема разговора затерялась в разуме. Берхард заставил себя отвести взгляд от лица ангела, так и не проронив ни слова. Зато ответил Густав. Он всё видел, он наблюдал, и от него ничего не скрылось – ни интерес Гретты, ни восхищение Берхарда. Пусть на пару мгновений, но оно было, мелькнуло, и Густав его заметил. И это юноше не понравилось. Он наполнил презрением взор и холодом голос. – Там совершенно не на что смотреть, – высказал Густав. – Поверьте мне, Гретта. Так, примитивные наброски. – Это правда, – поддержала Патриция. – Вы только зря потеряете время, Гретта. – Патриция. Густав! – с упрёком осадил Генрих. Но Патриция вскинула на супруга недоумённый взор: – Разве я неправа? – Конечно, правы, матушка, – отозвался спокойный голос Берхарда. – Мои рисунки определённо не имеют никакой ценности. Гретта прибывала в растерянности. Она не понимала, отчего усмешка Густава была так презрительна, отчего мать столь пренебрежительна к сыну, и отчего сам Берхард не защищается, а наоборот, согласен с принижением? Не знала ещё Гретта, как жили, чем дышали, как относились друг другу члены семьи, в которую ей предстояло войти. Всё ли здесь гладко и благополучно, царят ли здесь лад и уважение? Отчего какой-то пустяк, незатейливая тема вызвала столь неожиданные эмоции? Гретта закусила губу и опустила взор – а вдруг это она что-то не так сделала, не то сказала? Верно, вела себя не слишком скромно. Барон Хафф также был несколько озадачен. Он озабоченно сдвинул брови. До него долетали слухи о вражде братьев Регентропф, но от подобных сплетен Рюдегер отмахивался, как от ерунды. А теперь зародились сомнения: неужели те слухи правдивы? Надо будет присмотреться. Генрих остался крайне недоволен поведением супруги и в другой бы момент, высказал ей, но при гостях выяснять отношения и скандалить он не желал, а потому сделал усилие и промолчал. За столом возникла пауза, тяжёлая, наполненная скрытыми неприятными чувствами. Трапезу продолжали молча, каждый был погружён в свои думы, старательно сохраняя при этом абсолютно невозмутимый вид. Первым нарушил тишину барон Хафф: – Ландграфиня, позвольте узнать, скоро ли приедет ваша дочь, прекрасная Маргарет? Патриция добродушно улыбнулась. – Очень скоро. Мы ждём её буквально на днях. – Она охотно приняла эту тему. – Я не видел Маргарет уже много лет. Не сомневаюсь, что она стала ещё красивее, чем была. – Это верно. Молва окрестила её первой красавицей королевства, – с гордостью похвастала Патриция. – Да, да, графу Гельпфригу многие завидуют, – согласился Рюдегер. – Ещё я слышал о его большой ссоре с младшим братом. – Да, я тоже слышал, – подхватил Генрих. – Она закончилась дракой, и теперь братья враждуют. – Но что же такого случилось? Они всегда были дружны, уважали друг друга, защищали… – Я точно не знаю… – А может, Маргарет что-то говорила вам об этом? – Она ничего не говорила, – резко отозвалась Патриция. – И вообще, это не наше дело. – Просто удивительно. Удивительно и ужасно. Родные братья вдруг стали врагами… – Да. Братская вражда – это ужасно, – проговорил Генрих. – Особенно, если от отношений между этими братьями зависит жизнь и счастье многих невинных людей, зависит мир в селениях. Рюдегер Хафф обратил внимание, что, произнося слова эти, ландграф направил внимательный взор на своих сыновей. Неужели Густав и Берхард действительно враги друг другу? – Какую скучную тему ты завёл, – упрекнула мужа Патриция и повернула разговор в совсем иное русло. – Гретта, вы не успели ещё осмотреть наш замок? – Нет, ещё не успела, – негромко отозвалась девушка. – Тогда разрешите мне показать вам все его красоты, – предложил Густав. – Я постараюсь сделать нашу прогулку занимательной. Гретта бросила мимолётный взгляд на Берхарда, но тот сохранял равнодушие и предпочёл разглядывать свой бокал.